— В штаб, конечно, куда еще? — подтвердил Мартьянов. — Как там, не слышно? Ребята, вы отведите арестованного, а я в арсенальную заверну, оружие сдать.
Он оглянулся на понуро стоявшего под конвоем солдат бритого, опрятненького старичка и хмыкнул брезгливо:
— Тоже — старейший сенатор называется! Проститутке в кровать запрятался… Стыда в них нет… А ну, шагай!
По коридору — вправо и влево, насколько глаз хватает, — на полу, тесно, сплошь, вповалку лежат солдаты. Безоружные или с винтовкой в обнимку. И по всему зданию густой и тяжелый стелется храп.
— Уморились с непривычки, — усмехаясь, сказал Мартьянов, осторожно ступая через раскинутые ноги спящих. — Понятное дело: это тебе не на сорок верст переход.
Дверь, далеко впереди, открылась. В коридор выпятилась брюхастая огрузлая фигура.
— Не спится Родзянке! — фыркнул про себя Мартьянов. — Схватило, ежели грубым словом сказать, кота поперек живота…
Но он тотчас оборвал смешок. За Родзянкой выплыла осанистая фигура Некрасова, следом — еще несколько человек. Они пересекли коридор, к двери сорок второй.
— В штаб? — пробормотал Мартьянов и прибавил шагу. — Это еще что? Зачем им?
Глава 49Взятие власти
На шум шагов от внутренней, весь вечер не открывавшейся двери в комнате штаба номер сорок второй все обернулись. Соколов, стоявший у стола с рыжебородым, приподнял удивленно бровь.
— Родзянко?
Часы били мерным старинным башенным боем… Одиннадцать, двенадцать… Ровно полночь. Прапорщик у стены, отогнув голову от телефона, прокричал:
— На егерские казармы ведет наступление какая-то пехотная часть по полотну царской ветки, от Царского.
Он замолчал, повесил трубку и торопливо подтянулся во фронт, увидя Родзяниу и вошедших табунком думцев.
Родзянко, не здороваясь, высоко подняв на короткой шее мясистую голову, подошел к столу и сел, не глядя вокруг. За спиной кресла стали Некрасов, Терещенко, еще какие-то бритые и бородатые. Родзянко заговорил, словно нехотя, словно выжимая из себя слова:
— Временный комитет Государственной думы постановил принять на себя восстановление порядка в городе, нарушенного последними событиями. Насколько восстановление это — в кратчайший срок — необходимо для фронта, вы и сами, как военные, должны понимать. Комендантом города назначается член Государственной думы, генерального штаба полковник Энгельгардт.
Из-за некрасовской широкой спины поклонился, — поклоном изящным и легким, — молодой, с парижской бородкой штатский, как бы рекомендуясь: это я и есть, Энгельгардт.
Соколов, севший демонстративно, как только сел Родзянко, вскочил.
— Что такое? В чем дело? Какой комендант, когда существует штаб… Вот начальник, утвержденный Исполнительным комитетом Совета. Полковник…
Он указал на рыжебородого.
Глаза Родзянки, передернутые кровенеющей сеткой, уставились на Соколова тяжелым, бычьим взглядом. Лицо побагровело. Внезапно он хлопнул ладонью по столу.
— Нет-с, потрудитесь… Уж если вы нас заставили впутаться в эту… историю, так извольте слушаться.
Соколов побагровел в свою очередь.
— Слушаться? Если так… мы… я сейчас же соберу на экстренное Исполнительный и…
— Николай Дмитриевич, — улыбаясь и помахивая мягкой ладонью, перебил Некрасов. — Какой вы горячий!.. Созывать Исполнительный нет никакой надобности: с ним все уже согласовано. Да и по существу: раз и Керенский и Чхеидзе — все руководство Исполнительного — входят в наш Комитет, какое может быть противопоставление!.. Разве Александр Федорович вам еще не говорил?
Родзянко тем временем, тяжело налегая на поручни кресла, поднял оплывшее тело и, отдуваясь, направился к выходу. Следом за ним потянулись остальные. Прапорщики зашептались, трое поспешно пошли к дверям, догоняя Энгельгардта, и вышли с ним вместе. Соколов недоуменно развел руками.
— Явление, изволите видеть! Пришли, «провозгласились», ушли… Хуже гоголевских крыс… Как это прикажете понять? Что это за птица Энгельгардт? Вы его знаете по Академии, полковник?
Рыжебородый кивнул.
— Знаю. Бывший гвардейский улан, держал скаковых лошадей, фуксом брал иногда призы на гладких скачках — и никогда не ходил на барьер. Принципиально. И в политике — по тому же принципу, очевидно. Если он сейчас садится в седло, — значит, препятствий, по его расчетам, не предвидится.
— Почему ж он тогда ушел?
— На случай. Окончательных гарантий все-таки еще нет: рабочие и солдаты еще не… сложили оружия. Стало быть, ни за что ручаться еще нельзя. А с Зенкевичем — головой готов поручиться — они уже сговорились. Весьма вероятно — и со Ставкой.
— Предали? — хрипло спросил Мартьянов. Соколов возмущенно обернулся к нему.
— Как вы можете… даже в мысли! Раз там Чхеидзе и Керенский… В первый момент я вспылил, сознаюсь. Во-первых — у меня характер такой, а главнее всего — я терпеть не могу этого жирного зубра, Родзянко. Но если объективно, Государственную думу сбрасывать со счетов было бы политической ошибкой. Даже в плане восстания. К кому явился этот бравый унтер-офицер Кирпичников, первым приведший роту волынцев в Таврический? Прямо к Родзянке: в его распоряжение, а не в распоряжение Совета.
— Он и в Совет, слыхать, не вошел? — щурясь и усмехаясь, спросил Мартьянов. — Так, так.
Боковая дверь, из сорок первой, распахнулась. Вошел солдат.
— Разрешите доложить. Прибежал сейчас рабочий какой-то, говорит, к винному заводу, что здесь поблизости, народу скопилось — тысячи. Шныряют, говорит, люди, которые… Словом, разбить подговаривают.
Рыжебородый круто свел брови.
— Прапорщик Савелов. Немедленно поднять — из тех, что спят в полуциркульном, — двести человек. К заводу. Занять двор. Если толпа бросится, действуйте оружием без малейшего колебания. Я сейчас приду сам. Вы останетесь за меня, товарищ Мартьянов.
— Расстрел? — Соколов забрал в ладонь черную свою бороду. — Не слишком ли круто, полковник? Это же все-таки народ!
Рыжебородый вместо ответа подтянул туже пояс, оправил кобуру и вышел.
Зазвонил телефон. Иван снял трубку. Голос, по-военному четкий, молодой, прокричал весело в ухо:
— Штаб? Говорит прапорщик Кузьмин с Выборгского шоссе. Самокатчики по второму выстрелу с нашего броневика сдались. Я звоню из их помещения. Казарму заняла дружина с Айваза.
— Потери? — глухо спросил Иван. — Выясните, пожалуйста, кто?
За трубкой — в том конце провода — загудели голоса: должно быть, спрашивает прапорщик. Наверное, так, потому что опять его четкий голос:
— Двое убитых. Сергеев, начальник дружины, и Косьмин. Пятеро раненых. Начальство принял Никита Сизов, за особое боевое отличие. Приказаний не будет?
— Сейчас передам трубку, — угрюмо сказал Иван, знаком подзывая Мартьянова. На сердце большая легла тяжесть: хороший, крепкий, душевный товарищ был Сергеев. И за дружину неспокойно стало. Никита, "зверь из бездны". Неужели надежней, из партийных кого, не нашлось?..
Глава 50Реставрация Бурбонов
Винный склад удалось отстоять, хотя до самого утра угрозно и глухо гудела у запертых ворот толпа. Она разошлась только на рассвете.
И тотчас почти в штаб позвонили из Петропавловской крепости: на площади появились вооруженные рабочие, они как будто готовятся к штурму, комендант просит, во избежание возможного кровопролития, принять крепость, поскольку дальнейшее сопротивление он считает бесцельным. Рыжебородый выехал немедленно.
Вернувшись через два часа в сорок вторую, рыжебородый не узнал комнаты. Чинно, в высочайше утвержденном порядке, стояли свежеобтертые до блеска — дубовые канцелярские столы: за каждым, блестя погонами и аксельбантами, шелестя обложками еще не заведенных дел, разместились полковники — генштабисты. Несколько франтоватых писарей и две-три кокетливые девицы, с коками набекрень и утыканными гребеночками затылками, уже стучали на машинках. И, раздувая фалдочки округленными движениями упитанных бедер, в обтяжных рейтузах и лакированных сапогах уверенно и весело, как у себя дома, порхали от машинок к начальственным столам и из двери в дверь адъютанты.
Рыжебородый, усмехаясь, оглянул комнату.
— "Водворение порядка"?
Энгельгардт, сидевший за председательским столом, встав, улыбнулся тоже — искательно и злобно.
— Рад видеть… Вы уже в курсе?
— В курсе чего? — спросил, по-прежнему стоя на пороге, рыжебородый.
— Переворот можно считать завершившимся. Последние солдаты генерала Зенкевича разошлись, эшелоны генерала Иванова задержаны… железнодорожниками… Он, впрочем, и не предполагал предпринимать… Совет министров подал в отставку вчера еще. Остается назначить новое правительство.
— А Николай?
— Император выехал из Ставки, но задержался на станции Дно.
— "Император прибыл на Дно"! Это звучит символично.
Энгельгардт переставил пресс-папье на столе.
— Так вот, в связи с этим… вчерашний… так называемый штаб ликвидирован, поскольку его функции, с прекращением военных действий, исчерпаны. Комитет Государственной думы заменил его органом, коему присвоено наименование Военной комиссии, под моим председательством.
Он наклонил — полупоклоном, как вчера, ночью, при представлении аккуратненькую свою голову, и полковники, не вставая, пристукнули шпорами: князь Туманов, полковник Самсон-фон-Гиммельшерн, полковник Романовский, полковник Якубович.
Энгельгардт продолжал, по-прежнему держа голову набок:
— А поэтому разрешите от имени Комитета выразить вам и вашим сотрудникам признательность за самоотверженную работу в ответственнейшие часы и… поскольку, как вы видите, работа нормального аппарата восстанавливается… полковник Андогский просил меня передать, что… Академия ожидает вашего возвращения к обычным занятиям…
Рыжебородый неожиданно рассмеялся.
— Но я и занят, собственно, моим "обычным занятием": оно приняло только другие формы. Впрочем, я сам сообщу об этом правителю дел. Честь имею.