Ей бы надо вскочить на ноги. И броситься к своему ребенку. И ничто не должно было ее остановить. Изабелла это знала, как и то, что она вообще ни на что не способна.
– Б-боб, – сказала она. – М-м-не так ж-жаль… Т-ты м-м-ожешь с-скзать ему… с-скзать ему…
– Ты что, пьешь? – резко спросил он. – Ты на работе? Нет. Этого не может быть. Конечно, не может.
– Нет. Я п-прсто больна. Д-думаю, это грип-п-п. У м-меня голова рас-скалывается.
– Изабелла, прекрати. Ради всего святого, замолчи.
– П-пжалуста. П-пжалуста… Я п-прее-ду. Пжалуста, с-скажи ему, ш-што мамочка п-пре-дет, как только с-сможет.
– И когда же это произойдет? – Боб не стал ждать ответа, да он ему и не был нужен. – Я не собираюсь за тебя извиняться. Он не дурак. Так же, как и Джеймс.
– Б-боб. Б-боб. Хоть т-тлефон ему д-дай.
– А ты себя со стороны слышишь? Я не позволю ему услышать тебя в таком состоянии.
– Но с-скжи ему…
– Я ничего не буду говорить. Соберись, Изабелла. А когда это наконец произойдет, сама все ему скажешь.
Он разъединился, а Ардери продолжила звать его по имени, требовать Лоуренса, требовать Джеймса, заявлять, что с ней всё в порядке и что она уже едет, хотя прекрасно знала, что для нее сейчас доехать до Кента так же невероятно, как долететь туда на вертолете. Изабелла откинулась на кровати. «Я смогу. Смогу. Смогу», – повторяла она. Ей просто надо отдохнуть. Еще один день.
Изабелла позвонила в Мет и смогла наговорить информацию на автоответчик – на ее счастье, Доротея то ли еще не пришла на работу, то ли покинула рабочее место. А после этого, так как заняться больше было нечем, она прошла на кухню. Точнее, проковыляла туда. В голове у нее что-то стучало, конечности тряслись. «Расстроена», – подумала она. «Волнуюсь», – пришло ей в голову. Лоуренс сейчас в больнице и зовет мамочку, так что совершенно естественно, что она вне себя от волнения, и все это именно из-за этого.
Когда Изабелла достала водку, причина стала ей абсолютно ясна. Ей необходимо успокоиться, приготовиться к поездке к сыну, вновь стать человеком, а не существом, которое весь день притворяется, что…
Нет. Нет. Все не так. Сначала она поест. Нет. Выпьет. Нет. Ей поможет чашка кофе, а потом она сможет зажить той жизнью, которой должна, а не той, которой живет сейчас.
Ардери еще раз отпила из горлышка и сказала себе, что этого достаточно. Больше она не будет. Но ее достали этот мандраж и тот факт, что она не может поехать к нему, когда должна к нему ехать, потому что она, в конце концов, мать, которая его любит, которая его родила, которая меняла ему пеленки и кормила грудью – а Сандра кормила грудью? она вообще знает, что это такое, когда в тебе растет ребенок? – два ребенка? – и когда они выходят на свет божий с такой болью и в таких мучениях, что единственный способ справиться с этой болью и этими мучениями и со всем остальным, что гложет ее изнутри… У нее есть причины, а не какие-то отмазки, и их тысячи, и никто не может освободить ее от них, и не сможет в будущем…
Изабелла была в сознании, когда раздался звонок в дверь. Она сидела в гостиной, была неодета, действительно пила, но пребывала в полном сознании. И знала, что не должна отвечать на звонок. Или на стук, который раздался после третьего звонка.
А потом ей пришло в голову, что это Боб. Ну конечно Боб. Он решил проявить милосердие и приехал за ней. И ей надо только быстренько принять душ, и она будет готова и поклянется ему всем, чем он захочет, чтобы просто показать, насколько она благодарна ему за то, что он приехал в Лондон, чтобы отвезти ее к сыну.
Вот только… Она подошла к двери, но, благодарение богу, не открыла ее. В двери был глазок, и когда она посмотрела в него, то ощутила ни с чем не сравнимый ужас, который ни разу не испытала за все те годы, пока сама контролировала свою собственную жизнь. Потому что за дверью стояла, во всей своей офисной красе, Доротея Гарриман, и то, как она по своей привычке произносила полное звание Изабеллы, говорило о том, что барабанить в дверь она перестанет не скоро.
Ладлоу, Шропшир
Они со всех сторон изучали фотографии мертвого тела Йена Дрюитта до самого вечера субботы. Барбара уже решила, что легко сможет нарисовать и тело, и окружающую обстановку по памяти, когда Линли наконец решил закончить. Он отобрал два фото, остальные положил в папку, в которой они лежали до этого, и снял очки.
– Нам необходим свежий воздух, – сказал инспектор. – Пойдемте, хотя вам придется показывать дорогу, потому что я представления не имею, как мы добрались до этой комнаты.
Барбара, согласившись исполнить обязанности хозяйки, повесила сумку на плечо, и они двинулись по лабиринту лестниц, пожарных выходов и коридоров. Когда полицейские наконец добрались до ресепшна, Миру Мир, сидевший за стойкой, посмотрел на них взглядом, который Барбаре показался «всепонимающим». Отель с совместным проживанием мужчин и женщин, исчезновение мужчины и женщины на несколько часов в глубинах вышеупомянутого отеля – все это привело его к единственному выводу, который основывался на его предыдущем опыте. «Просто обхохочешься», – подумала Хейверс. Она уже почти решила рассказать об этом инспектору, но испугалась, что его тонкая душевная организация может не выдержать такого ужаса. Поэтому просто вышла вслед за ним из гостиницы.
Линли направился в сторону зáмка. У Барбары появилось смутное ощущение, что сейчас ее знания о королях, королевах и королевских битвах значительно расширятся.
– Это всё Плантагенеты, сэр, – она попыталась остановить Линли. – Их целое стадо, и я в них окончательно запуталась.
– Вы о чем, сержант? – спросил он, останавливаясь и поворачиваясь к ней.
– Вот об этом. – Хейверс указала на замок. – Ведь мы же туда идем, правда? В казематы, в цитадель, во внутренний двор, или как там это называется?
Томас посмотрел сначала на нее, потом на замок, а потом опять на нее.
– Хейверс, – сказал он. – Иногда я в недоумении, что же вы думаете обо мне в действительности. Хотя, – тут она увидела, что он пытается сдержать улыбку, – на меня произвело впечатление ваше знание замков.
– Пустое. Это все из романтических романов. Девицы в казематах в разодранных платьях и все такое… А кроме того, у меня на видео есть «Принцесса-невеста»[211]. «Меня зовут Иниго Монтойя…»[212] и так далее. Наверное, я смогу наизусть пересказать весь фильм.
– А-а-а… И тем не менее я впечатлен. Но пойдемте дальше.
Линли пересек улицу на пути к замку, но выбрал скамейку у основания его стен. Вокруг было много людей, и все они или выгуливали собак, или проветривали своих малышей, сидящих в колясках. Их вполне можно было рассматривать вместо фасадов стоявших напротив зданий.
Томас протянул ей одну из фотографий, которые захватил с собой.
– Что вам приходит на ум, сержант?
Барбара пристально посмотрела на фото. Фотограф запечатлел каждый дюйм пространства, в котором умер Дрюитт, но конкретно на этом фото был изображен угол кабинета. В нем на боку лежал ничем не примечательный желтый стул из пластмассы. Над ним висела доска для объявлений, испещренная выцветшими пятнами в тех местах, где когда-то висели эти самые объявления. Рядом располагалось окно. Была видна лишь его часть с жалюзи, поставленными в вертикальное положение.
– Жалюзи, – сказала сержант. – Снаружи через них ничего не увидишь. Но ведь мы об этом уже говорили. Это не поможет нам кого-то в чем-то обвинить, так что никакой ценности не имеет. Любой мог поставить их в такое положение.
– Абсолютно верно. Что-нибудь еще?
Барбара присмотрелась, не пропустила ли она чего-то важного, как, например… Она ни в чем не была уверена, так что имя виновного, нацарапанное на линолеуме, пришлось бы как раз кстати.
– Так как здесь только стул и доска для объявлений…
– Да. И что обращает на себя внимание?
– Вы о чем?
– О стуле.
– То, что он перевернут?
– То, что он вообще находится в этой комнате. Как вы помните, второй предмет мебели в комнате – это письменный стол.
– Правильно. Но ведь никто не намеревался посадить Дрюитта в комнату, в которой не на что было присесть.
– Согласен.
– Так вы хотите сказать… – Барбара еще раз посмотрела на фото и перевела взгляд на Линли. – Вы говорите именно об этом конкретном стуле, правильно?
Она посмотрела на фото под другим углом. Барбара чувствовала, что Линли наблюдает за ней, и знала, что на фото есть нечто, что он заметил. Но ей не бросились в глаза ни кровь, ни волосы, ни нитки ткани, потому что их – за исключением крови, которой вообще не было, – невозможно разглядеть на фотографии.
Она вспомнила о своих посещениях полицейского участка города Ладлоу с Линли и еще раньше, без него. А вспомнив, поняла, о чем он говорит, – и ощутила досаду, что не заметила этого сразу же.
– Когда мы с вами встречались с Раддоком, – сказала Хейверс, вспоминая, что ПОП делал в тот день, – мы были в помещении бывшей столовой, там же, где я встречалась с ним в первый раз. Но трех стульев в комнате не оказалось, и ему пришлось притащить один для вас.
– Именно, – сказал инспектор.
– Он прикатил его. Вы к этому ведете, да, сэр? Но что это может означать? Рабочее кресло могло появиться откуда угодно.
Линли забрал у нее фото и посмотрел на него еще раз.
– В принципе, вы правы, – сказал он. – И нас интересует не просто рабочее кресло, которое предложил мне Раддок. Гораздо интереснее отсутствие этого рабочего кресла на данном фото.
– Понимаю, но его вполне могли передвинуть – как, например, Раддок передвинул его бог знает откуда, чтобы предложить вам.
– Не сомневаюсь, что его передвинули, – согласился инспектор. – Но мы можем задать себе вопрос, почему его заменили на простой стул?
– Можем, – Хейверс кивнула. – Но это сильно притянуто за уши, нет? То есть я хочу сказать, что да, рабочее кресло – то, что на колесиках, – более удобно, но к