— Молния будет дань собирать. Предпринимателей уже оповестили — готовят «подарки». А в театре моют туалет с порошком — Молния решил полютовать для острастки.
Миша свернул с дороги на мощенную бетонной плиткой площадь. Лихо прокатившись и пугая голубей, машина замерла у роскошных ступеней перед стеклянными дверями ажурного, отделанного белым ракушечником Театра драмы.
Миша с Занозой вошли в прохладный вестибюль. Здесь было безлюдно и очень чисто — все сверкало, уборщики постарались.
— Лепота! — пропел Заноза.
Из глубины коридора доносились громкие голоса. Заноза поднял палец, прислушался.
— Нам туда.
Они прошли по коридору до дверей в зрительный зал. На сцене шла репетиция. Актеры островком сидели среди бесчисленного количества пустых кресел. На сцене стояли четверо: лохматый режиссер с кипой листков пьесы, рядом с ним — одетый в старинный богатый костюм напомаженный барин, девка-крестьянка и мужик в рубахе навыпуск, с резиновым топором в руке. Барин, выслушав инструкцию, пошел и сел в изящное старинное кресло. Режиссер, почесывая свои лохмы, вновь стал лихорадочно перечитывать сценку, и, судя по мимике его лица, она ему явно не нравилась.
Заноза ухмыльнулся и, посмотрев на Мишу, кивнул на пустые кресла.
— Посмотрим, может, что учудят. Вон та крестьянка на сцене — это и есть подруга Стекловой. Она главная героиня — Палашка.
— Ты откуда все знаешь? — спросил Миша, присаживаясь в зрительское кресло рядом с Занозой.
— Эту пьесу уже показывали Молнии. Пятачина и Молния велели кое-что переделать. Вроде смешно. А уж потом выяснилось, что Палашка — корешиха Стекловой. Если бы Молния тогда узнал…
— Итак! — опомнился режиссер и обвел покорную труппу безумным взглядом безнаказанного садиста. — Закончить комедию мы должны более ярко. Сами слышали, что предлагал заказчик спектакля.
Актеры пошумели и стихли.
— Итак. Барин Пьер сидит в кресле и ждет оплаченной любви.
Барин закивал головой, но режиссеру это не понравилось.
— Что киваешь, словно верблюд?! Расстегивай штаны!
— Зачем? — изумился Пьер.
— Затем. Даша, тащи орудие!
Из-за кулис выбежала ассистентка с холщовой сумкой и передала ее режиссеру. Тот извлек оттуда огромный телесного цвета резиновый член с яйцами.
Актеры в зале засмеялись.
— Отставить веселье! — тоже улыбаясь, шикнул режиссер на труппу. — Эту штуку вставляем Огурцову в штаны. Для большей яркости, так сказать, представления.
Ошарашенный Огурцов без сопротивления позволил ассистентке водрузить резиновое чудо себе между ног. Орудие выглядывало из расстегнутых штанов огроменным столбом и издали казалось совсем настоящим.
Все снова засмеялись.
— Осторожно, Огурцов, не нажми сильно, там внутрь литр кефира закачали, — предупредил Треухов. — Струя будет в самом конце трагедии.
— У нас комедия.
— Какая разница?
— Ни черта себе! — На сцене показался заспанный вахтер, совершенно сбитый с толку увиденным. — Огурец, ты с ума сошел! Балду вывалил, бесстыжая морда, и ноль эмоций!
Актеры грохнули бешеным хохотом, включая Палашку и мужика с топором — Матвея. Треухов скупо хмыкнул.
— Сеня, это муляж, — отозвался вконец обескураженный Огурцов.
— Хватит разговоров! — посуровел режиссер. — Посторонних прошу со сцены! Иди, иди, Егоров, спи дальше!
— Не, я посмотрю, что здесь у вас за дела. При старых режиссерах такого вытворять…
Режиссер отмахнулся от вахтера, кивнул на него ассистентке: «Убрать!» — потом остановил злой взгляд на Палашке, прорычал:
— Иди к Пьеру и ласкай!
— Кого ласкай? — открыла рот подруга Стекловой, ошалев не меньше Огурцова.
— Орудие! — обозлился непонятливостью подопечной Треухов. — Не умеешь, что ли, ласкать?
— Он же резиновый, — только и нашлась что вымолвить подруга Стекловой, обалдевая все больше.
— Конечно, не настоящий!
Сконфуженно посмеиваясь и покачивая головой, в полном смятении Палашка подошла к барину Пьеру, опустилась на колени и взяла обеими руками суперчлен.
Актеры опять разразились громким хохотом. — Окулова — порнозвезда!
— Вы уйметесь или нет?! — обратился Треухов к труппе. — Удалю из зала!
Треухов ткнул пальцем в мужика Матвея:
— Ты заходишь, видишь все это и говоришь реплику, какая у нас по тексту. Заходи!
Матвей ворвался на сцену из-за занавеса, изобразил на лице страшное негодование и, потрясая резиновым топором, воскликнул:
— Ты что творишь с моей женкой, стерво?!
Барин Пьер, уже освоившись, поглаживая рукой в перстнях голову Палашки, мягко отозвался голосом доброго скопца:
— Как смеешь, смерд, лаяться на барина своего?!
— Стоп! — прервал игру актеров Треухов и задумался. Он вновь перечитал реплики. — Нет, смерд здесь не подходит. Нет экспрессии!
— Холоп! — подсказали из зала. — Матвей, он же крепостной Пьера — холоп.
— Холоп — старо. Раб! — просветлел Треухов, поднимая вверх указательный палец, словно обретя абсолютную истину. — Раб! Именно так. И построже: «Как смеешь ты, раб, лаяться на барина своего?!» Ну-ка, давайте!
Барин Пьер изобразил огромное возмущение бестактным вторжением Матвея в его покои, и зычно крикнул:
— Как смеешь ты, раб, лаяться на барина своего?!!
От неожиданного крика Палашка вздрогнула и сильно надавила на резиновое орудие. Белая кефирная струя шибанула ей прямо в лицо. Получилось сверхреально.
— О-о! — выдохнул зал.
— Ух! — взвился Матвей.
— Так, так! — обрадовался режиссер. — Руби их обоих!
И Матвей завалил блудливого барина и гулящую жену.
— Да-а, — отозвался Заноза, пораженный увиденным. — Сильная вещь. Шекспир отдыхает.
Миша усмехнулся:
— Ты из Шекспира-то хоть видел что?
— О-о-о! — Заноза закачал головой, не скрывая сарказма, мол, хотели подловить на невежестве, а вот получите, и выдал с торжеством в голосе: — Видел! «Гамлета» смотрел по телевизору. Фильм такой старый, черно-белый. Там еще этот играет, из фильма «Берегись автомобиля!», что машины воровал, — Деточкин!
— Понятно.
— Что тебе понятно?
— Все.
— Шеф спектаклем будет доволен.
— Еще бы! — Миша спорить с Занозой не собирался. Раз сам Оргунков вносил поправки в пьесу… Во всем, даже в искусстве, Молнии надо все опошлить и свести до самого скотского уровня, то есть до своего. А что касается дня рождения Еврея — это очень даже интересно — было бы неплохо окружить все это заведение и во время очередной расправы над измученными непосильными данями бизнесменами одним махом повязать всю шайку-лейку Оргункова и гуртом отправить в зону, в петушиные бараки.
Заноза увлек Мишу в коридор. Нетерпеливо переминаясь, он засунул руки в карманы брюк.
— Так, сейчас я выведу ее сюда, а ты навались по-ментовски, как у вас делается! Чтобы не опомнилась и все выложила.
— Понял.
Заноза вздохнул и юркнул обратно в зал.
Миша напрягся. Сейчас подругу Стекловой выведут, и он должен так надавить, чтобы она спеклась, но ничего не рассказала. Сейчас, при Занозе. А потом, когда Миша подвалит в одиночку, все разложит перед ним по полочкам.
За дверями послышались крики, громкий мат, что-то упало.
Миша рванул дверь на себя. Заноза барахтался в толпе мужиков-актеров, те его удерживали, а он матерился и норовил выдернуть руки из цепких объятий и влепить кому-нибудь затрещину.
Увидев Мишу, он заорал:
— Лови ее, она понеслась за кулисы!
— Окулова?
— Да Стеклова! Стеклова здесь!
Миша побежал по проходу между рядами кресел. Актеры попытались его задержать, но он, в отличие от самоуверенного Гарика, не полез быком напропалую, а юрко прыгнул в сторону, перескочил по спинкам кресел через два ряда и, минуя противника, влетел на сцену. Путь за кулисы был открыт. Только бы выловить Лену! Он упрячет ее так, что никакие козлы не отыщут, а Гарику он скажет, что не смог ее поймать.
Впереди никого не было. Он, запыхавшись, остановился, прислушался — сердце громко стучало в груди. Кругом было тихо. Миша побежал наугад, свернул в какой-то коридор, стал лихорадочно заглядывать в помещения — везде было темно и безлюдно, пахло плесенью. Впереди мелькнул силуэт. Он побежал — тупик. Что за черт? Сзади послышались торопливые шаги. Кто-то убегал, и шаги были легкие. Женщина! Миша, совершенно сбитый с толку, помчался вдогонку. За поворотом он налетел на злого Гарика.
— Где она?
— Не знаю!
— Стерва! Коза! — разорялся Гарик, красный и потный после от борьбы с актерами.
Он побежал по лестнице на второй этаж. Миша — за ним.
— Досталось от актеров? — весело подколол он Гарика.
— Вообще охренели, лохи. Ничего, день рождения Еврея пройдет, я им всем задницы порву. Это Треухов их на меня напустил. «Па-а-прошу посторонних из зала!» Чмо!
На втором этаже, к своему удивлению, они наткнулись на испуганную Окулову. Гарик с размаху влепил ей пощечину. Окулова упала на пол, схватилась за щеку и заныла. Гарик рывком поднял ее на ноги, заорал в лицо:
— Тварь!!! Где Стеклова?!
— Не знаю!
— Врешь, слизь! Ты с ней на сцене трепалась, когда я в зал вошел. Где она прячется? У тебя? У кого?
— Не знаю я!
— Ну-у!!!
— Я ее две минуты назад увидела, мы поговорить толком не успели… Она вас увидела и убежала.
Гарик замахнулся, но Миша удержал его руку:
— Подожди. Когда последний раз вы ее видели перед этим?
— Давно. Две недели назад.
— А раньше? Она ведь вам звонила.
Окулова замялась, но решительная рожа Гарика заставила ее сказать правду:
— Звонила, говорила, у нее неприятности, мужа забрали в полицию. Больше ничего.
— Ничего? — Заноза свирепел. Неуловимость Стекловой бесила его все больше.
— Ничего.
— А ну, пойдем!
— Куда?
— Со мной! Пойдем!
Гарик с силой дернул Окулову на себя, толкнул вперед и побежал вслед за ней вниз по ступеням. Миша пошел следом. Окулова была подавлена, испугана и, видимо, сказала правду — Стеклова с ней особо не контактировала и сейчас, вспугнутая Гариком, повторно на контакт с Окуловой не пойдет, — зря Заноза кипятится.