жив.
Так странно, переделывали мы мою комнату под нашу с мужем спальню, но ни разу не оставались в ней ночевать. Всегда уезжали к себе. Даже в новогодние праздники, когда задерживались у родителей допоздна. Парадокс.
Снимаю с крючка нашу с Костей свадебную фотографию. Провожу по стеклу пальцами, рассматривая наши счастливые лица. Лица людей, абсолютно уверенных в своем счастливом будущем, которому не страшны никакие испытания. Внезапно всплывают в закоулках памяти слова наших свадебных клятв.
Клятв, которые мы нарушили. Наш семейный корабль пошел ко дну после первого же шторма. Нет, мужа я не виню. Даже в своем гневе он себя сдерживал. Представляю, каких усилий ему стоило меня не придушить тогда. Другой обошелся бы со мной гораздо жестче. А на его злые слова в больнице я не вправе обижаться. Он любил меня, доверял мне, поддерживал во всем, старался всячески радовать, буквально вознес на пьедестал как идеал женщины. Разочарование во мне было внезапным, но крайне жестоким и болезненным. Отсюда и реакция. А прощать он не обязан.
Я полностью ответственна за произошедшее. Я разбила наш брак, разрушила те узы, что связывали нас долгие годы. Остается лишь пожинать горькие плоды. Падать с пьедестала больно, как и жить с обрезанными крыльями, но ничего иного мне не остается.
Что же касается Сашки… Даже думать о нем больно. Все старые вспоминания о нас я мысленно заперла за массивной дверью, а ключ выбросила. Раны, которые он мне нанес, со временем заживут, но оставят после себя грубые, уродливые шрамы. И так даже лучше. Будет наглядная памятка о том, как опасно доверять людям и подпускать их слишком близко к себе.
А в остальном — Бог ему судья. Пусть живет с тем, что сделал. Пусть радуется, пока может. Конечно, если есть в этом мире справедливость, то рано или поздно он на своей шкуре почувствует всю боль, что причинил мне. Когда-нибудь и его будет выворачивать наизнанку так, что захочется сдохнуть. Может, тогда осознает каким подонком был, только поздно будет.
Впрочем, до этого мне уже никакого дела нет. Все, что когда-то было свято, ныне сгинуло во мгле. Доверие, любовь, дружба. Все поругано, растоптано, погребено заживо. И вспять ничего повернуть нельзя. Только идти дальше и украдкой бросать взгляды на руины прежней жизни.
Я ложусь на постель и крепко прижимаю к себе свадебную фотографию. Наконец блокаду прорывает и я плачу в подушку до тех пор, пока не выматываюсь и не засыпаю.
— Тая, не хочешь рассказать, что у вас с Костей произошло? — сразу после ужина мама решила поднять тему нашего развода. — Не на пустом же месте у вас разлад вышел. — вздохнула, повертела в руках кружку. — Я видела, что творилось в квартире, когда приезжала за твоими вещами. Это сейчас все полки уже починили, зеркала поменяли, а тогда впечатление было такое, что вас пытались ограбить. Везде осколки, разорванные фотографии.
— Мам, мне тяжело об этом говорить. Слишком больно.
— А мне кажется, что держать в себе случившееся гораздо хуже для твоей психики. Поделись со мной и станет легче на душе, вот увидишь. Да и я уже извелась вся, представляя, что у вас могло произойти. С тех пор как тебя, а затем и Андрея госпитализировали, я спать нормально не могу.
И я не выдерживаю, рассказываю все. Просто сил уже нет сопротивляться и отмалчиваться. Естественно, в немного урезанном варианте. Озвучивать оскорбления, которыми меня осыпали мужчины, язык не повернулся. И так лицо огнем горело во время постыдного рассказа.
Правда, когда вижу, как мама встает и начинает капать в стакан с водой корвалол, тут же жалею о своей откровенности.
— Мам, ты чего? — испуганно подаюсь к ней вперед. — У тебя тоже сердце?
— Успокоиться мне надо, — бормочет глухо и залпом выпивает лекарство. Проходит не меньше десяти минут, прежде чем она снова решается заговорить. — Тая, я не могу в это поверить. Это ужасно.
— Да, вот такая я дрянь, — печально смотрю в пол. — Прости, не такой ты меня воспитывала.
— А ну-ка прекрати. — мама сразу подобралась, вперив в меня строгий, но не осуждающий взгляд. — Не смей себя так унижать. Нет в этом мире святых людей, все совершают ошибки. Ты оступилась, причем так жестоко и нелепо. Только в твоем случае исправить ошибку вряд ли получится. Так тоже бывает. Хоть это и несправедливо.
— Это точно. Костя вообще считает, что я изменяла ему годами и никаким доводам не верит. И как его переубедить — не представляю. Да и стоит ли вообще это делать.
— Тут только время покажет. — мама пожимает плечами. — Нет ничего страшнее уязвленного мужского самолюбия и попранной гордости. Да и разница в восприятии. В тех же случаях, в которых от женщины будут ждать понимания и прощения, мужчина не простит. То что девушкам вменяют в необходимую добродетель, мужчины воспринимают как признак слабости и малодушия. В этом вопросе равноправие вряд ли когда возникнет. Так что Косте проще верить в то, что ты гулящая женщина, чем в то, что ты оступилась. Так проще заморозить чувства и обрубить все концы.
— Наверное, ты права.
— Так что остается только ждать. Что в нем окажется сильнее — чувства к тебе или лелеемая гордость. Кстати, — она тут же внезапно напряглась. — После твоего рассказа я не могу не спросить. И хочу слышать только правду.
— Когда я тебе врала? Спрашивай.
— Ты действительно упала в ванной? Или он тебя… — мама нервно хватается за шею, не в силах выговорить страшные слова.
— Нет, это правда был несчастный случай. — Я говорю решительно, чтобы у мамы не осталось сомнений. — Мне стало плохо, кружилась голова. Увидела кровь, поскользнулась и полетела вниз. Костя тут ни при чем.
— Слава Богу, — мама явно испытывает облегчение. — Потому что побои непростительны в любом случае.
Я молчу, уставившись в темноту за окном. Мама тоже молчит некоторое время, что-то обдумывая.
— А с Сашкой что? Все действительно так паршиво? Может, он хотел совсем не этого?
— О, поверь, — издаю смешок. — Свои намерения он расписал мне весьма красноречиво. Но давай без цитат обойдемся, мне слишком стыдно.
— Но как же так? Сашка рос на моих глазах, рос вместе с тобой. Он всегда был хорошим парнем. Вера на него не нарадуется. Говорит, что он мало изменился за эти годы. Такой же добрый, отзывчивый. Деньги глаза ему не застили. Им во всем помогает, заботится о племяннице, активно занимается благотворительностью.
— Так а что в этом удивительного? Он заботится о своей семье, это обычное дело. А благотворительность? Это всего лишь нужный плюсик для поддержания репутации. А вот я… Со мной ему непременно надо было расправиться. Как ты там сказала? Потешить свое самолюбие.
— Но все равно это так дико, — нервничая, встает и начинает расхаживать по комнате. — В то, что он помешался на своих чувствах и захотел отбить тебя у мужа, я могу поверить. Но в холодную расчетливую месть очень трудно.
А мне как трудно было поверить, знаешь? — слезы снова находят себе путь наружу. Я обнимаю маму в поисках поддержки. — Но Саша показал свою подлость в полной мере. Причем так, что рану в груди еще долго сшивать придется.
— Тише, доченька, тише, все проходит. И эта боль тоже пройдет, — мама успокаивает меня, утешая как маленького ребенка. До тех пор, пока эмоции не утихают. — Хочешь, я с Верой поговорю?
— Зачем? — выпрямляюсь, удивленно хлопая глазами.
— Пусть поговорит с сыном, вправит ему мозги хоть немного.
— Не надо. — вскидываю руки в протестующем жесте. — Мне уже достаточно позора. Не хочу, чтобы еще и Сашины родители были в курсе произошедшего. Это тот случай, когда лучше меньше знать, чтобы крепче спать. Пусть и дальше гордятся сыном.
— Тая…
— Я все сказала, мам. Отныне имя этого предателя в нашей квартире больше не произносится. Договорились?
— Хорошо, милая. Только не нервничай.
— Тогда пошли пить чай. А то почти остыл.
Глава 43 Во власти кошмаров
Дни потянулись ровной серой чередой, такие же одинаковые, как горошинки в одном стручке. В какой-то степени, наверное, это было даже хорошо. Некое подобие стабильности мне было сейчас крайне важно.
Я продолжала жить у мамы, навещая нашу супружескую квартиру лишь временами. Каждое утро начиналось для меня с пробежки в парке. Потом завтрак и поход в больницу к отцу. После обеда мы с мамой обычно много гуляли на свежем воздухе. Вечерами выбирались в кино или театр.
И вот настало время папе улетать на лечение. Мама уезжала вместе с ним, чтобы помочь устроиться.
— Тая, ты точно справишься одна? — спросила мама, когда мы выкатывали чемоданы в прихожую.
— Ну мне же не десять лет. Чего ты так переживаешь? — невольно улыбаюсь.
— Не знаю, тревожно как-то на душе. Предчувствие нехорошее. — встревоженно на меня смотрит, потирая левую сторону груди. — Чувствую, что нельзя мне улетать. Но и Андрея одного отправить не могу. Вдруг ему хуже станет в полете?
— Ты просто за папу переживаешь, а на меня проецируешь свое беспокойство. Вот и все. Все будет хорошо, обещаю. — крепко-крепко ее обнимаю. — Тем более тебя не будет всего три дня. Что за это время может случиться?
Вроде бы мои увещевания действуют и она успокаивается, так что едем мы в спокойной атмосфере, болтая на отвлеченные темы. Отца забираем прямо из клиники и сразу же направляемся в аэропорт.
Крепко обняв обоих и проводив до зоны досмотра, отправилась домой. Скрестила пальцы на удачу, мысленно пожелав родителям удачного полета и успешного лечения.
Настроение в последние дни у меня было приподнятым. Я связывала это с тем, что до сих пор не получила документы на развод. А я со страхом ждала их каждый день. Ездила на квартиру, проверяла почтовый ящик. Но ничего не приходило. И это обнадеживало. В груди потихоньку начала оживать надежда. А вдруг?
Вдруг Костя меня все еще любит? Вдруг решил простить и дать нам еще один шанс? О, этого мне бы хотелось больше всего на свете.