— То есть, Евдокией, — уточнил инженер и поинтересовался: — А как будет по-отчеству?
— По-отчеству не надо, — отмахнулась торговая дама и настойчиво повторила: — Не Евдокия вовсе, Авдотья. Чуркины мы, первый дом по Гусарскому переулку, за зеленым забором. В гости пожалуйте, когда будет охота! — любезно и с намеком завлекала его разомлевшая мечта отставника.
— Непременно, как только выйдет случай, — из вежливости согласился Яромир, после чего попытался откланяться.
С трудом удалось инженеру отговорить Авдотью всучить ему добрых полмагазина в безвозмездный подарок, он намерен был прогуляться, так не ходить же обремененному бумажными свертками, рекламными пакетами и с оцинкованной здоровенной шайкой под мышкой!
— Ни боже мой! — утешила его Авдотья, — сейчас же отправлю к вам на дом! Только и вы уж, будьте милостивы, скажите, что согласны! Не то, знаю я Калабашек! Враз завернут обратно, мол, и своего полно!
— Скажу обязательно, во мне можете не сомневаться, уважаемая Авдотья! — успокоил женщину Яромир, подозревая, что вступил на нейтральное поле подспудной вражды между двумя местными женскими кланами.
Из «Радостей христианина» он вышел опять направо, не желая обозревать торговую улицу далее. До тех пор, пока не разъяснятся его общественные привилегии. А ну как в следующем заведении опять проговорится ненароком или вновь признают в нем заводского сторожа? Получать подарки ни за что Яромиру было стыдно.
Направо оказалась волнистая змеей улица с неподходящим названием «проспект Тянь-Шаньских гор». Тут же на угловом доме, с балконами в бельэтаже и кариатидами у входа, обнаружилась горделивая, зеленого мрамора вывеска «Городской свободный клуб РОТОНДА», буквы были аршинные и обведенные серебристой каймой. Ниже, с обычного, вбитого в нежно-абрикосовую штукатурку гвоздя, свисал на веревке кусок неаккуратно обрезанного картона. В виде объявления сообщавший:
«Танцевальное мероприятие в двадцать один ноль-ноль. Контрольная репетиция оркестра в двадцать часов тридцать две минуты».
Последнее уточнение показалось Яромиру излишним. Впрочем, и сейчас клуб «Ротонда» отнюдь не выглядел временно закрытым. Из-за распахнутой половинки двухстворчатых парадных дверей (к таким и швейцар уместен, одни витражные сюжеты чего стоят, заметил про себя инженер) доносилась тоскливая, режущая слух мелодия. Играли «На холмах Грузии», причем играли на целую октаву ниже, будто грешников пытали в аду. Яромир, не сумев сдержать внезапное пробудившееся в нем любопытство, вошел внутрь здания.
Клуб оказался богат в отделке лишь снаружи, а вот собственное его убранство оставляло желать лучшего. Гардероб с кургузыми рядами вешалок, отделенный от центрального холла старомодным «присутственным» барьером, у стен кушетки для сборов и посиделок — протертый, местами до дыр, синий плюш навевал грусть-тоску. Пара квадратных колон без капителей, щербатые снизу ребра их будто свидетельствовали безмолвно: посетители обивали грязь с каблуков в полном небрежении к общественной собственности. Зеркало, лишенное рамы и впечатляющих в ширину размеров, однако призванное отображать только по пояс, было треснуто во многих местах.
Непотребно заунывные звуки, очевидно и недвусмысленно, шли с этажа второго. Куда Яромир, словно повинуясь дудочке крысолова, и поднялся по старинной каменной лестнице с невероятно стертыми высокими ступенями. Мелодия, теперь преобразившаяся в надоевший проигрыш «…а белый лебедь на пруду…», влекла инженера к занавешенному бурым сукном проходу, ведущему незнамо в какое место. Яромир не стал гадать, откинул пыльную преграду прочь, шагнул в открывшуюся перед ним просторную, светлую залу. Чихнул от едкого запаха свежей мастики, огляделся.
Посреди залы, пустой совершенно, на грубо сколоченном табурете сидел человек. В малиновом линялом фраке и черных брюках с шелковыми лампасами. Нога, обутая в остроносую блестящую туфлю, отбивала такт. Незнакомец держал на коленях переливающийся теплым, розовым перламутром аккордеон, растягивал меха, перебирал клавиши и теперь самозабвенно выводил, под аккомпанемент и плохо поставленным баритоном: «Вышла мадьярка на берег Дуная». Глаза его были закрыты, на худом, пергаментном лице отражалось состояние возвышенного блаженства. Яромир тактично кашлянул.
Незнакомец дернулся, едва не выронив ценный аккордеон, завертел головой по сторонам, ища виновника беспокойства, очень скоро цепкий взгляд его обнаружил непрошеного гостя.
— Извините за неудобство! — поспешил оправдаться Яромир и, чтобы избежать выговора или неловкости, прибегнул к испытанному недавно спасительному средству: — Я новый заводской сторож. Со вчерашнего дня при исполнении.
— Знаю. Все знаю, — без энтузиазма откликнулся одинокий виртуоз и с печалью пожаловался: — Оркестр наш никуда не годится. Приходится главные труды брать на себя. Вы лично на каких инструментах играете?
— В молодости на гитаре бренчал. Немного, — сообщил о себе Яромир, ощутив явное облегчение от того, что впервые в этом странном городе житель из местных не стал выражать бурного восторга от знакомства с самим — кто бы подумал! — сторожем кирпичного завода.
— Попробуйте свои силы, молодой человек. Вдруг и выйдет? Хороший гитарист нам бы не помешал, — мечтательно произнес незнакомец с аккордеоном и спохватился, будто совершил непростительный промах: — Ай-ай-ай! Забыл представиться! Здешний заведующий клубом Эдмунд Натанович Лубянков. Только вы не удивляйтесь, наши туземцы, люди безответственные, в шутку зовут меня Большой Крыс. Я не в обиде, не думайте, не в моих привычках, а все-таки нетабельное именование. Нарушение, так сказать, закрепленного за мной паспортного достоинства.
Заведующий Лубянков, внезапно утратив всякий интерес к Яромиру, продолжил, как ни в чем не бывало, выводить: «Эту карти-ину увида-а-али словаки со сво-ое-го бережка-а-а», дальше Эдмунд Натанович поведал единственному своему слушателю о том, что «цветы принимала река».
Занудный тип, решил про себя Яромир и, более не задерживаясь, бочком удалился потихоньку из зала. Вслед ему летело: «Венок, венок, куда плывешь? Где твой хозяин?» Вопрос остался без ответа.
Обойдя клуб по периметру, Яромир, к своему удивлению, опять оказался на вездесущей площади имени деятеля Канцурова. Тут же выяснился прелюбопытный казус — клуб «Ротонда» и есть одно из глухих зданий, выходящих тылом, без окон и дверей, на продольные стороны прямоугольника, завершающие муниципальную архитектурную перспективу. Что центральная, главная городская площадь устроена по непонятному капризу на самой окраине, еще было ладно, но зачем понадобилось обращать покоящиеся на ней строения, грубо говоря, задом к общественности и властному управлению, для Яромира осталось загадкой. Он вообще поначалу думал, будто между муниципальным особняком и противолежащей ему чайной «Эрмитаж» тянутся две параллельные, без лишних затей, стены, и вот на́ тебе, с изнанки притаился городской клуб, а какие чудеса сокрыты по соседству, вообще пока не ясно.
Впрочем, за чудесами охотиться Яромир намерения не имел. Поэтому вернулся в торговые ряды, исключительно ради ознакомления с вывесками из расчета на будущее. Покидать город Дорог, в спешке и в обиде, отчего-то ему уже расхотелось. Права оказалась бабка Матрена, надо было сперва оглядеться. А с председателем Волгодонским еще выйдет разговор, и планировал его инженер про себя отнюдь не в мирных выражениях. По крайней мере, в той части, которая непосредственно касалась тигра, предположительно бенгальского, и собственно морального ущерба, пусть неумышленно, нанесенного чувствительному душевному равновесию нового сторожа.
Из череды вывесок Яромир отметил парикмахерскую «Болеро», галантерейное заведение с лотком на вынос «Кутюр и Коробейников», далее по совместительству хлебобулочный и бакалейный магазин со скромным названием «Продмаг № 44». Упомянутый Авдотьей «Походник и браконьер», как и торговая фирма «Ватник вечерний», специализировавшаяся на ассортименте рабочей одежды, были оставлены инженером без внимания. Именно возле «Ватника» Яромир и свернул опять с прямого, торного пути, углубившись, наобум, в дебри переулков города Дорог.
Плутал он недолго. Вскоре Яромиру наскучило. Подумаешь, калитки и ворота, наделы по шесть и по восемь соток, вокруг сетка «рабица» и несортовая доска, отдельные сиротливые кабинки отхожих мест, забытые лопаты или поливочные, ведерные лейки, двуногие непременные скамейки у заборов. Сплошной частный сектор, разве на крышах, шиферных, черепичных и крытых цинковым листом, крутились занятные флюгера. У кого половина шахматного коня, у кого жестяная селедка или, скажем, треугольное сердечко со стрелой. Порой попадалось нечто вовсе несуразное — Иона верхом на прожорливом ките, девица, танцующая канкан, а на одной крыше фанерные «рабочий и колхозница» демонстрировали на все стороны света перекрещенные серп и молот. От созерцания и флюгерного учета Яромира отвлек приятно-шелковистый колокольный звон. Вовсе не церковный, напротив, кто-то отбивал корабельные склянки. Бон-бон, бон! Инженер неторопливо пошел на звук.
Довольно скоро Яромир очутился вновь на городской окраине, зато на какой! Огороженные участки и домишки кончились, начиналось картофельное поле, а за ним березовый лесок. Но вот на пограничной полосе между городом и деревней помещался самый настоящий полустанок, с будкой смотрителя, стеклянным окошком кассы, даже с вокзальной пристройкой-буфетом, вполне чистенькой и положительных ассоциаций.
Имелся, кстати, и перрон, на одном конце которого были установлены ритуальные часы-башенка, на другом — короткий, изогнутый фонарный столб с медным колоколом на веревке. Отсюда, видимо, и доносились до Яромира взволновавшие его звуки. Очевидное утверждение это подкреплялось еще тем, что возле столба с веревкой, расставив короткие ноги на ширину плеч и заложа для солидности обе руки за спину, стоял толстенький человечек.
Инженер справедливо предположил — местное станционное начальство. На человечке переливалась богато расшитая золотым позументом темно-синяя форма — узкие, трубочкой, брюки и короткая, в пояс, двубортная курточка, на голове фуражка с ярко начищенной кокардой, изображавшей лавровый венок, а в нем отчего-то восьмиконечный православный крест. Человечек с некоторым подозрением взирал искоса на Яромира.