Хватаясь за последнюю соломинку, я выдохнул:
– Послушай, все же такой цинизм – это примета новейшего времени. В перестройку была искренность, в оттепель была искренность, искренни были, кажется, дворяне… Пушкин искренним был…
Мой друг посмотрел на меня, как русский царь на еврея, но решил не устраивать погром, ограничившись чертой оседлости:
– «Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич».
Он положил «визу» в принесенную шкатулку.
И только на днях, шаря глазами по полке, где у меня книги, имеющие отношение к пушкинской поре, я хлопнул себя по лбу и вытащил книгу историка Рожанковской о семействах Вяземских и Карамзиных. Нужная цитата нашлась быстро, – речь шла о московском градоначальнике графе Федоре Растопчине, единомышленнике Карамзина. Том самом Растопчине, над чьими «афишками» в псевдонародном стиле (писаными при оставлении Москвы в 1812-м) так издевался в «Войне и мире» Толстой.
Итак: «Он <Растопчин> был противником освобождения крестьян; закон о вольных хлебопашцах считал опасным по последствиям… Будучи европейцем по образованию и привычкам, заведя в своих имениях шотландское земледелие с выписанными из Шотландии агрономами, орудиями и семенами и добившись отличных урожаев, он вдруг выпустил в свет сочинение „Плуг и соха. Писанное степным дворянином“ с подзаголовком „Отцы наши не глупей нас были“. В этой книжечке он сравнивал шотландский плуг с русской сохой, экономическими выкладками развенчивал „английскую ферму“ и доказывал преимущества российского землепашества. В „бородах“, уверял он, столько же ума, сколько и здравого смысла». М-да…
С Растопчина теперь денег при всем желании не взыщешь.
Так что расплачиваться за ужин, по совести, следовало мне.
Как я встречался с Петром Первым
С годами – я про жизнь и человека, и человечества – мы как-то перестаем хранить внутри себя естественно-научное знание. Точнее, передоверяем его хранение специалистам. И за это приходится платить – добро, если не втридорога
У нас с женой есть игра. «Эх, – говорим мы друг другу, – представляешь, а воскрес бы сейчас Пушкин!»
И пытаемся смоделировать, что могло бы кудесника четырехстопного ямба в нынешней жизни больше всего поразить.
Возможно, говорящие головы на волшебной самопоказке. Или ужины на кухне без прислуги, но при посредстве самохолодящего и саморазогревающего ящиков. А возможно, стихи Иосифа Бродского. Но вполне вероятно, что на гордость нации самое сильное впечатление произвел бы настенный календарь с Памелой Андерсон в бикини, висящий на стенке присутствия. (А что? Героя акунинской пьесы «Зеркало Сен-Жермена», волею автора перенесенного из начала XIX века на 100 лет вперед, именно подобный календарь и сразил: видать, и Акунин с женой…)
Подобные игры – типа «А что бы сказал Пушкин?» – вообще здорово освежают взгляд на привычные вещи. Замечаешь леса антенн на крышах; понимаешь, что паровое отопление – ровесник наших не пра-, а просто дедушек. Да господи: представьте себе блистательную мировую столицу, Париж или Санкт-Петербург, всего лишь вековой давности. Лифтов ни в османовских семиэтажных, ни в питерских шестиэтажных домах нет. Сортиры: в Париже – общий на лестничной площадке, в Питере – во дворе (потому под кроватями – ночные горшки; поутру для гигиены – таз и кувшин с водой). На дорогах – ни светофоров, ни правил движения. Из-за навоза амбре невозможное, вода в Фонтанке и Сене еще та, в газетах пишут, что лошадиное дерьмо скоро погребет под собой человечество… (Думаю, современник в картине поправил бы детали, но в целом бы узнал.)
И вот, моделируя прошлое подобным образом, недавно я непроизвольно сыграл в еще одну игру: а что было бы, когда б машина времени перенесла меня на 300 лет назад? И меня, мужчину без бороды и усов, но в непонятных синих штанах, в пухлом кафтане и с металлической полупрозрачной блямбой, подозрительно закрепленной ленточкой на запястье, доставили бы сначала в Тайный приказ, а оттуда, как сумасшедшего государственной важности, – к самому Петру I?
Что бы о пути, пройденном цивилизацией, смог я рассказать российскому самодержцу и чему бы смог его научить?
Ну хорошо, про компьютеры разговор оставим: даже если батарейки протянут часов пять, мой ноутбук выполнит лишь роль удостоверения личности гражданина XXI века. Электричества, понятное дело, в 1710-м не было. А вот сможете ли вы, вслед за мной, объяснить Петру, что это такое? Соорудить при помощи цинковых и медных кружков, бумаги и соляного раствора простейший гальванический элемент? Работающую динамо-машину? Запустить при ее помощи собственноручно собранный электромоторчик? Или Петр уже слышал что-то про опыты с «магнетизмом», как называлось электричество в XVIII веке? Или Стивен Грей открыл электропроводимость металлов уже после Петра? Или не Грей?
Вот видите: вопросов столько, что хоть собирай команду из «Что? Где? Когда?» – да и то не уверен, что Бялко или Друзь смогли бы действующий электромоторчик на глазах Петра I собрать.
Так что, возможно, собирать надо было что попроще – не электрическую, а паровую машину (кстати, Иван Ползунов – это какие годы? А ну-ка, ответьте даже без минуты на размышление!), а затем – к принципу действия коленвала, к двигателю внутреннего сгорания, к идее крекинга нефти с разделением на легкие и тяжелые фракции… Кстати: а где в Российской империи нефть находится ближе всего к поверхности земли? Каковы признаки ее залегания? Как добывают? (Эти вот смешные, напоминающие молот на оси нефтяные качалки, которые мы видели в фильмах, – они по какому принципу работают?)
А может, лучше было дать Петру представление о нарезном огнестрельном оружии и об устройстве патрона? Или важнее попробовать объяснить социальную картину мира и мягко подвести к идее, что все хваленое, насильно внедряемое русским самодержцем европейство – это только оболочка, приталенный камзол, натягиваемый на толстомясого мужика; впоследствии мужик будет кряхтеть, камзол трещать? Или б меня за одну эту мысль – сразу на плаху?..
То, что я сейчас отчаянно пытаюсь нарисовать, называется целокупной картиной мира, показывающей его общее устройство с детализацией по мере приближения к конкретному человеку. Это естественнонаучная картина мира, в которой отсутствует главное знание XXI века – потребительское. Она хороша не только тем, что позволяет определить свое место в мироздании, не растворяясь, но и не преувеличивая своей роли, – но и тем, что показывает взаимосвязь знаний и наук в их динамике. Не бывает тригонометрии, истории, физики и литературы самих по себе. Они развиваются и, можно сказать, питаются друг другом. Фантастическое ощущение – наблюдать себя внутри этого механизма. Еще более фантастическое – попробовать воссоздать своими руками его часть, понимая кинетику и механику.
Однако сегодня такую картину хранит внутри себя мало кто (и я, судя по моим наивным разговором с Петром, не исключение). По идее, самый главный класс хранителей – это школьные выпускники да абитуриенты, у которых зазубренное знание о мире еще свежо в памяти. Но отечественная школа никогда не озадачивалась историей наук, она скорее заставляла заучивать результаты, чем рассказывала о процессе. Да и тут провал: поговорите с нынешними 18-20-летними, – и получите в ответ: «Слушай, Дим, может, это в ваше время в школу ходили учиться, а в наше время ходили потусовать, а учились одни только ботаны». Я это слышал многократно – и от учителей, и от вчерашних учеников.
Студенты тоже не являются хранителями глобального знания о мире: они торопятся овладеть отдельным практическим навыком, который даст им работу, деньги и все те материальные блага, в получении которых они видят смысл жизни.
Про взрослых вообще молчу: им сегодня в нашей стране, кроме денег да пресловутой «стабильности», не надо совсем ничего.
Существуют еще, по идее, СМИ, одна из функций которых – просветительская, телевидению вообще имманентно присущая, но наше телевидение – инвалид. Лучшая научно-популярная программа, которую я знаю, идет во Франции на канале TF3 и называется «Ce n’est pas sorcier» – «Это не мудрено». Я, случайно ее увидев, просидел с открытым ртом три выпуска подряд (про то, как устроены горнолыжные курорты; про то, как достижения науки использует криминальная полиция; про жизнь в океане). И не только потому, что главный там – похожий на меня, как брат-близнец, ведущий Жами Гурмо (он носит такие же очки! И такие же рубашки в цветочек! И мы с ним ровесники! И у него такие же ужимки и прыжки!). А потому, что от этой виртуозно закрученной и великолепно выполненной программы действительно невозможно оторваться. И как человек, немножечко знающий телевидение изнутри, скажу: у нас такую лихую, смешную, остроумную вещь сегодня просто некому делать.
Так что в итоге получается: мир – сам по себе, а мы – сами по себе. Узкое знание хранят узкие специалисты. Мало кто из моих современников и сограждан, очутившись на отрезанном от цивилизации таинственном острове, сможет, как жюльверновский Сайрес Смит, восстановить цивилизацию шаг за шагом. Таких естественно-научных энциклопедистов больше нет; вымерли как класс; отдувается за всех брат Гурмо. Увы.
Нет, я вовсе не призываю никого из информационного века повернуть назад в эпоху Просвещения и потратить остаток жизни на наращивание личного знания о Вселенной, которое, скорее всего, так и пропадет втуне, ибо Википедия сегодня затыкает за пояс любого Дидро. Я даже не собираюсь пугать страшилкой: «А вот представьте, все компьютеры уничтожит вирус, и что мы будем делать тогда?»
Я о другом: в мир входят наши дети, наши племянники и племянницы, внуки и внучки. А для детей мир всегда начинается с нуля. И кто-то должен им, словно я Петру и словно мне Гурмо, объяснить, почему не падают с неба звезды, отчего вертятся колеса у машины, куда девается свет в лампочке и почему у Абрамовича много денег, а у папы с мамой мало. И если родители объяснить это не могут, не успевают или не хотят, то мало-помалу теряют авторитет.