ции) или, вот, «плохо-дорого» (как сейчас).
Мне идея экономического соревнования не кажется единственной из возможных. Те менеджеры, что перебрались в индийский штат Гоа курить бамбук, не соревнуются в доходах с теми менеджерами, что остались работать на Уолл-стрит, но, руку на сердце положа, – кто из них счастливее? То есть если б нация – сформированная при помощи абсолютизма, не исключая влияния последнего царя, – считала высшим смыслом нематериальные ценности, то говорить об экономическом соревновании с Европой было бы смешно. Но дело (и ужас) в том, что национальная идея, объединяющая в сегодняшней России абсолютное большинство населения, звучит так: «Деньги – самое главное. Они решают все». И эта идея цементирует общество как по социальной вертикали (от царя до бомжа), так и по возрастной. Последнее вообще совершеннейшая фантастика: в России вот уже второй десяток лет как исчез идейный конфликт отцов и детей. Идеалы вступающего в жизнь поколения (обычно революционного) и старшего поколения (обычно консервативного) ныне совпадают до смешного. Крутая тачка. Модные шмотки. Упакованная квартира. Дорогой дом. А конфликт если и возникает, то из-за способов достижения идеала: «Ты чо, мам, дура? Хочешь, чтобы я в нищете жила, как ты?»
Но даже это еще не так страшно, как абсолютная – и опять же сверху донизу существующая – уверенность, что точно таков же идеал Европы и США, то есть самых экономически развитых стран. Это русская фантазия продолжает сочинять мифы сродни мифам советских стиляг, напридумывавших себе, что такие же стиляги хиляют по Броду в Нью-Йорке.
На самом деле Европа – и, безусловно, США – сформированы идеализмом, идеями, а вовсе не погоней за деньгами. Европа, жестко схваченная тремя обручами (Древней Грецией, Римом и Римской церковью), в Новое время совершала великие открытия, переплывала океаны, устраивала войны и воздвигала грандиозные здания не потому, что жаждала богатства, а потому, что действовала во имя Христа, совершая в этом смысле сверхусилие.
Великие свершения вообще редко определяются деньгами. Невозможно за огромные деньги написать великие стихи или роман. Поэтом, писателем, ученым движет любовь к истине, а не гонорар. Научные открытия не совершаются за деньги, и меня каждый раз веселят разговоры об иннограде в Сколкове, где все талдычат об инвестициях, об особых экономических условиях, о необходимости инноваций, но я еще ни разу не услышал – а чем, каким направлением науки и техники там будут заниматься? Там будут доказывать реальность существования р-бранного мира и продвигать М-теорию? Выводить формулу «справедливой цены» сверхтоваров? Открывать закон изменения социальных законов после того, как эти законы открыты? Вести каталог мутаций в геноме?
Там, где деньги служат только деньгам, они, как правило, не приумножаются, а разворовываются.
Россия сегодняшней безумной верой в деньги и гонкой за деньгами загнала себя в тупик. Мы экономически равняем себя по Америке и Европе, полагая, что ими движут деньги, а в собственной стране функцию окончательного перераспределения делегируем царю – и в упор не желаем видеть, что экономического успеха добиваются лишь децентрализованные страны, видящие в деньгах инструмент управления, но отнюдь не смысл существования.
И коль уж я начал разговор с милой моему сердцу Франции (где я с каждым годом бываю все чаще), то ею и закончу. Французов многие считают нацией скупцов, однако в действительности это нация, движимая двумя идеалами: Belle France (прекрасной Франции) и art de vivre (искусства жизни). Француз, желая сэкономить, может пригласить в дешевый и вкусный ресторан, но и под страхом смерти не поведет в ресторан дешевый и плохой. Я был в сотнях французских заведений, дивно дешевых и отчаянно дорогих, я стоял в воскресной очереди за фалафелями у евреев в квартале Марэ и ужинал в «Лё сэнк» в отеле «Георг V», спорил о молекулярной кухне с трехзвездочным шефом Льежем в отеле «Крийон» и выслушивал нотации от знаменитого на весь Париж нервного сомелье Антуана в «Ля Трюфьер», где карта вин толщиной с Ветхий Завет. Ален Дюкасс, Эрик Фрешон, Ги Савуа – я пробовал творения выдающихся поваров, ни один из которых, однако, не занимался кухней затем, чтобы стать миллионером, но все занимались, чтобы сделать лучшую на свете кухню (и некоторые при этом стали миллионерами).
В этом – невероятный контраст с Россией, где главный ресторанный герой – Аркадий Новиков, действительно ловкий бизнесмен, миллионер (и владелец отличного замка во Франции), рестораны которого, однако, лично я обхожу за версту, потому что там делают деньги, а не еду.
Россия в ближайшее время не уйкнется, не развалится – даже если вдруг кончится нефть. Она, судя по всему, еще долго будет оставаться страной очередного застоя, на этот раз имеющего вид «плохо-дорого», где каждый, от мала до велика, платит налог на Россию, принимай он форму ресторана Новикова или взятки гайцу.
Ведь, чтобы было по-другому, Россия должна перестать быть Россией.
P. S.
Кстати, французский багет появился на свет благодаря постановлению Конвента от 26 брюмера 2-го года Революции. Тогда граждане Республики были обязаны есть одинаковый хлеб, состоящий в основном из корочки, воздуха и свободы. Нарезанный багет вам и сегодня подадут в любом французском ресторане в неограниченном количестве и никогда не выставят за него счет. Равно, кстати, как и кувшин с питьевой водой – который обязан быть бесплатным в соответствии с Кодексом Наполеона.
Владельцам булочной «Хлеб & Ко» остается поблагодарить богов, что их с Конвентом разделяют века и километры.
Мы попали в запендю
Нарастающую в Интернете и медиа революционную фразеологию, учащающиеся тирады персналъно против Путина и Медведева революционной ситуацией не объяснить по причине отсутствия таковой. Быть сегодня против власти – попросту модно. Не больше. Хотя и не меньше
Если вы заметили, в последнее время, и особенно в последний год, градус нагрева того недовольства, которое принято называть «общественным», против того, что принято называть «властью», заметно повысился.
Рок-музыканты если не прямо зовут на баррикады, то поднимают на щит тех, кто на митингах пострадал от милиции и ОМОНа. И ладно бы Юрий Шевчук или Noize МС, потому как рок и рэп – генетически музыка протеста. Но что заставило гламурную Катю Гордон записать клип «Математика», посвященный тем, кого дубасили на московских митингах менты? И ладно бы издевательские блоги на «Эхе Москвы» – в конце концов, на то и «Эхо», чтобы продемонстрировать допущение оппозиции властями. Но как случилось, что вся оппозиция, от Эдуарда Лимонова до Евгения Киселева, ведет колонки в образцово глянцевом журнале GQ? А Ксения Соколова, обычно интервьюирующая для GQ мужиков-знаменитостей на тему, как они потеряли невинность, вдруг пишет репортаж из зала суда над Ходорковским, где называет Ходорковского настоящим мужчиной, а всех его экзекуторов вверх по вертикали – унылым говном? Когда это, скажите, глянец залезал в политику далее анекдотов? Но откройте последний номер Esquire – и через минуту обнаружите, что перед вами под эстетской личиной готовый сборник речей для Нюрнбергского процесса. Про вранье и коррупцию в армии, про вранье и коррупцию в «Газпроме», про вранье и коррупцию в ВТБ, про развал всей медицины, про неэффективность вертикали власти как системы, вообще про то, как все насквозь сгнило и что так жить нельзя. А в колонке главреда прочтете, что попытка интеллигенции говорить с Путиным – это попытка класть правду к подножию огромной каменной горы вранья. Ну а квинтэссенция всего этого общероссийского бодания с властью – нарисованный на Литейном мосту арт-группой «Война» член размером в 65 метров, показанный в ночи во всю мощь питерскому ФСБ.
В том, что я описал – а я описал даже не верхушку, а снежинку на верхушке айсберга, – некоторые склонны видеть признаки революционной ситуации. Однако я придерживаюсь иной, чуть более циничной точки зрения.
Дело в том, что любая мысль – оппозиционная, консервативная, либеральная или радикальная – есть товар. При Брежневе этот товар был запрещен наряду с хождением доллара, но уже при Горбачеве случился взрыв, и запрещенное выплеснулось на рынок. Миллионные тиражи газет и журналов, бешеный интерес к телевидению, прущее как на дрожжах книжное производство – все это определило, что первыми разбогатевшими новыми русскими, помимо удачливых кооператоров-торговцев, стали телеведущие, обозреватели, писатели и книгоиздатели. Продажи идей приносили неплохую прибыль.
Ситуация с тех пор во многом изменилась – и, как говорят в таких случаях англичане, изменилось dramatically, драматически.
Наиболее покупаемых нематериальных товаров на российском рынке сегодня два. Первый – насилие (или отказ от его применения). Второй – успокаивающий галлюциноген: «Все хорошо, прекрасная маркиза», «мы – русские, с нами Бог» или: «Россия – великая наша держава». Существуют варианты.
Это раньше информационный телеведущий уровня Евгения Киселева или Татьяны Митковой мог купить «мерседес» и пентхаус. Сегодня пентхаус могут купить либо прокурор с начальником ГАИ, либо Иван Ургант с Андреем Малаховым. Мысль как таковая не пользуется спросом. Поэтому в издательстве, где выпускаются и экономическая газета «Ведомости», и журнал Esquire, сразу после кризиса урезали на 10 % зарплаты – и, насколько я знаю, до сих пор не подняли. Кстати, ровно на тот же процент упали в 2009 году в России книжные продажи. И пентхаусом за 2 миллиона долларов из писателей владеет одна Юлия Шилова, сочинившая 80 дамских романов с названиями типа «Как я влюбилась в начальника», – а Эдуард Лимонов не имеет никакого жилья и не будет иметь: приставы отбирают все его невеликие гонорары в пользу Юрия Лужкова, которому он проиграл суд.
Да и кто будет материально поддерживать Лимонова, Сорокина, Пелевина или даже крайне фертильного Дмитрия Быкова? Может быть, мифический мыслящий тростник, то бишь российский средний класс?