Я знаком с кое-какими данными исследования «Средний класс в России», проводившегося Независимым институтом социальной политики с 2000-го по 2007 год. Один из выводов потрясает: несмотря на значительный рост материального благосостояния, средний класс в России как составлял в 2000 году 20 % населения, так и продолжал их составлять спустя семь лет. Динамики нет. И это понятно, потому что начальник следственного изолятора, принявший через священника в церкви при изоляторе кругленькое подношение за изменение условий содержания гражданина, которого заказал следователю через прокурора другой гражданин, – еще не делают начальника, попа, прокурора и следователя средним классом, видящим ценность в книге и мысли. Того незатейливого рассуждения, что в бабках сила, что надо быть при власти и не забывать делиться, им вполне хватает для того, чтобы заработать на фазенду с бассейном.
Что же до издевательских интенций главреда Esquire Филиппа Бахтина, или песенок Кати Гордон, или арт-акций Лени Е*нутого, или блогов Владимира Варфоломеева, не говоря уж про этот текст с его автором – то, полагаю, вертикаль власти нас искренне считает полными, то бишь неопасными, мудаками, которые в лучшем случае накопят за жизнь на BMW 3-й модели, тогда как прокурор, начальник и следак уже сейчас рассекают на каком-нибудь Х6, а со временем замутят и Maserati.
То есть перед нами никакое не преддверие социальной революции в России, а картина относительного обеднения той группы внутри среднего класса, которая зарабатывает на жизнь продуцированием и репродуцированием идей. С одновременной утратой ею общественного влияния. Компенсацией за что и выступает удовольствие от прямого – без компромиссов и фиг в карманах – выражения своего недовольства.
Опасности в этой ситуации для нынешнего госкапитализма нет. Да, ругать власть, ругать Путина и Медведева все более модно, но это всего-навсего мода. А мода развивается подобно эпидемии: она начинается благодаря немногим особо активным носителям, потом инфицирование становится массовым, но рано или поздно идет на спад. Эту механику недурно описал в книге «Переломный момент» американский журналист Малкольм Гладуэлл – книга вышла на русском тиражом в 3000 экземпляров (кому у нас на фиг мысли Гладуэлла нужны?). Опасность в другом.
За вхождением в партию власти (с одновременным получением мандата на кормление) и за посыланием проклятий власти (с одновременным сокращением кормления) можно пропустить момент, когда все увеличивающийся пузырь власти (или, прибегая к терминологии Филиппа Бахтина, гора) вырастет настолько, что нижним ее слоям будет уже не с чего кормиться. Ведь пирамида растет с каждым днем: к ментам, гаишникам, прокурорам и судьям (а скольких я еще упустил!) уже десятилетие как добавились врачи, учителя, преподаватели, а в последние два года – директора детских садов, берущие, по разговорам, за зачисление от 20 до 50 тысяч рублей.
Когда действительно лопнет, покатится, рухнет – этот селевой поток погон различать не будет, и тогда нас накроет абсолютно всех, как накрыло когда-то абсолютно развалинами Советского Союза.
Только GQ и Esquire останутся лежать могильными плитами над разбившейся страной, как до сих пор могильными плитами на кладбище прежней страны лежат сохранившиеся кое у кого годовые подписки «Нового мира».
Скучное время года
Когда принесенные в школу гладиолусы увянут, а белые банты уступят место практичным прическам, начнется обычная учебная тоска. Иванов, к доске. Выучить наизусть от сих до сих. И я так учился, и вы. Все худшее – детям. Причем сами взрослые, если снова случится учиться, этой тоски избегут
Мы с моей 11-летней племянницей – коллеги. Оба – ученики. Оба учим французский. Nous apprenons le frangais. Она, правда, уже третий год, а я лишь второй, но во Франции уже вполне могу объясниться.
Qa va? – спрашиваю я Валю при встрече. – Comment as tu passe tes vacances? Как провела каникулы?
Племянница в ответ смеется, потому что детям часто кажется смешным то, что непонятно. И до меня не сразу доходит, что для нее непонятно звучит вопрос на французском. Я же знаю, что по языку у нее «пятерка» и что учиться она любит. А когда я продолжаю расспрашивать ее по-французски – где была? что видела? – она через минуту перестает смеяться и напрягается, как напрягаются дети, когда взрослые требуют того, чего дети сделать заведомо не могут.
Ну хорошо, перехожу я на русский, а чем вы занимались на ваших уроках? Может быть, вас учили писать по-французски sms? (Это я, понятно, загнул. Просто однажды мне встретился учитель английского, пришедший, как он выразился, в «лингвистически запущенный класс». И предложил сделку. Он детей учит sms-сленгу (где «h r u?» означает «how are you?», то есть «как дела?»), а класс в ответ обещает учить не только сленг. Я спросил, каков был итог, учитель признал, что «из запущенных превратились в отстающих», но добавил, что возник интерес.)
Племянница снова засмеялась – надо же придумать такое, их за сотовые телефоны вообще ругают, но все, конечно, пользуются! – но ответила, что они запоминали, например, глаголы-исключения, которые в сложном прошедшем времени требуют вспомогательного глагола «быть», а не «иметь». И в подтверждение без запинки мне их перечислила.
Признаться, я был впечатлен. На языковых курсах для взрослых при Французском культурном центре глаголы-исключения я тоже учил, но моя преподаватель, нормандка Мари, всегда подтрунивала, что сама не может их без запинки перечислить, и даже подарила нам смешной рисунок с шагающим по планете человечком для лучшего запоминания. Такие уж они, эти французские исключения: сплошные обозначения движений. А еще на курсах французского мы составляли пазлы, вели расследования, торговались на рынке, пересказывали анекдоты, устраивали муниципальные выборы и даже ставили грамматические спектакли. Три часа пролетали как минута!
Но вы, спрашиваю я с надеждой племянницу, хотя бы песни слушали? Нет, поджимает она губы. Ну а комиксы смотрели? Нет. А мультики? Нет. А что вы делали? Мы учили. Мы учили грамматику. Она сложная.
Все верно. Французская грамматика – страшная вещь: одних времен почти три десятка (кстати, Мари всегда сбивалась со счета) и глаголы при спряжении могут принимать сотню форм! Что может убить каждого, кто, изучая язык, не смотрит на язык как на игру с общением в виде приза, а сидит и зубрит.
Взрослые понимают, каково это – учить непонятные слова и чужую грамматику (у французов, например, простое прошедшее время в устной речи умерло, выжив лишь в книгах!), а потому многочисленные языковые курсы для других взрослых строятся по принципу infotainment – учения через развлечение. И это относится, понятно, не только к французскому языку, но и к любому другому. А точнее, это относится не только к языкам, но и вообще ко всем навыкам, которыми взрослые люди решили вдруг овладеть: от катания на горных лыжах до скатывания рисовых роллов. Если взрослый человек решил учиться, с ним возятся как с малышом: развлекают, шутят, улыбаются, рассказывают истории и не ругают за ошибки; учебники для взрослых снабжены дисками и смешными картинками, причем, подчеркиваю, это относится абсолютно ко всем отраслям знаний – хоть к квантовой физике! Вон, у меня лежит пара томов знаменитого физика Стивена Хокинга, которые написаны и изданы столь блестяще и остроумно (гравитационное поле составных тел Хокинг, например, иллюстрирует притягивающими Хокинга блондинками), что я не просто впервые разобрался в отличиях общей теории относительности от специальной, но и в фейнмановской идее множественности историй, а заодно и в теории струн.
Да господи, проведите сами собственный – и вполне физический – эксперимент. В большом книжном магазине сначала пройдите в тот отдел, где продаются школьные учебники, а затем в тот, где по тем же наукам продаются учебники для взрослых. И коль я уж начал с языков, то пусть это будут языковые учебники. А потом честно ответьте себе – даже ни одним языком не владея, – по каким пособиям вы хотели бы заниматься? Какие привлекают? Какие вызывают доверие? За какими чувствуете сильную, но элегантно выраженную методику?
Я недавно такой эксперимент провел. И открыл школьный учебник английского, по которому с этого года предстоит учиться моей племяннице: у них начинается второй язык. Учебник написали Верещагина и Притыкина, им многие пользуются. Так вот: там даже сам язык обсуждать невозможно. Потому что на иллюстрациях изображены девочки и мальчики, каких не существует в природе и не существовало никогда, разве что в головах советских бюрократов, когда этим бюрократам требовалось представить идеально советских мальчиков и девочек. Эти дети занимаются несуществующими делами и говорят на языке, которого в Лондоне не услышишь (над одной страницей я расхохотался вслух: там за мальчиками и девочками изображен домик с вывеской «Shop», но никаких «шопов» в Англии на вывесках не встретить, кроме «кофе-шопов», – это, конечно, деталь, но от нее несет такими пылью, нафталином и тоской, что хоть вой).
При этом лично к госпожам Верещагиной и Притыкиной у меня претензий нет. Во-первых, писать учебники – лучше, чем воровать. Во-вторых, я смотрел 15-е переиздание этой псевдоанглийской тоски, – думаю, все затевалось еще при Брежневе. Но как можно заставлять детей принимать эту касторку сегодня – не понимаю. Как можно учить язык по книгам, к которым не прилагается ни одного ни CD, ни DVD-диска – не понимаю тоже. В Великобритании, на мой взгляд, сегодня лучшая в мире языковая школа. Английские курсы английского – феерически логичны, интересны и полны юмора (как и сами англичане). Я готов признать учебник от Верещагиной и Притыкиной абсолютно адекватным самим Верещагиной и Притыкиной, но заниматься по нему можно заставить только в виде наказания, причем тех чиновников системы образования, которые с чистой совестью рекомендуют эту тоску переиздавать…