И она не удивилась, когда снова увидела рядом с собой своего отца.
— Вот, — сказала она, — то самое. Но ему холодно. Как помочь ему? Как согреть? Скорее!..
— Нет, не торопись, — ответил отец. — Я тебе все скажу, но ты не торопись.
— Я помню, ты его безумным назвал. Ты не обидишь его? Не относишься к нему плохо?
— Нет, я никогда не обижу его. Но его не согреть нужно, а оживить. Он мертвый.
— Но ведь это не навсегда! — вскрикнула она. — Он оживет. Я знаю. Скажи мне, что я должна сделать для этого. Мне уже было больно из-за него, это сладкая боль. Всякая боль от него, из-за него, такая боль мне будет сладка. Скажи, что делать.
— Посмотри, он все еще молод, а ты стара…
— Нет, это неправда, ему столько лет, сколько мне. Он даже чуть старше меня, так было тогда, когда он рассмеялся.
— И его жизнь прошла, прежде, чем началась.
— Но теперь все это не имеет никакой важности. Пусть он увидит и отвергнет меня, лишь бы он жил! Скажи, что надо сделать.
— Надо подойти к этому колодцу, зачерпнуть воды и напоить его. Но подожди, я хочу доставить тебе хотя бы немного радости. Старайся не глядеть на свое отражение в воде, чтобы не огорчаться; а когда он пригубит воду, но еще не откроет глаза, быстро напои его, дай мне руку и беги со мной. Я постараюсь сделать что-нибудь, чтобы ты испытала радость.
Она подошла к колодцу, даже не думая о том, что если она увидит свое отражение в воде, ей станет больно. Наклонилась, мельком увидела себя, такую страшную, стало больно, но это не было важно, потому что надо было скорее набрать воды и напоить его. В воде темной и гладкой плавала медленными кругами маленькая золотая чашка из такого разузоренного золота. Чашка мешала отражению виднеться ясно. Она присела на корточки, обтянув колени рубашкой, и протянула руку. Рука легко дотянулась до воды. Она легко взяла чашку и зачерпнула воду. Это от золотой чашки шло такое свечение, чашка была теплая на ощупь.
Она встала возле него на колени и поднесла чашку к его холодным губам. Очень обрадовалась, когда почувствовала, что он начал пить.
Уже исходило от его лица такое живое нежное тепло. Показалось, длинные ресницы чуть дрогнули, губы шевелились, приоткрывались, чтобы пить. Надо было быстро напоить его, пока он еще не открыл глаза. Вот чашку уже совсем легко удерживать в пальцах, сейчас последнее… Она почувствовала, что чашка опустела. Тогда она быстро-быстро отняла чашку от его уже теплых живых губ, поставила быстро в траву. После вскочила легко, протянула руку отцу, не глядя, но отец сразу взял ее руку. И они вдвоем побежали быстро.
Вдруг стало светать и они выбежали еще на одну лесную сказочную поляну. Какие-то смутные очертания вставали высокие. Вдруг закружилась у нее голова, но страшно не сделалось. Как-то подхватило ее, как будто сильный и бережный ветер, легко несло вверх. Глаза вдруг закрылись, она словно уснула быстро, и все летела вверх во сне.
А проснулась на большой красивой постели. Странное какое-то было ощущение, будто знакомое что-то, что уже было прежде. Она еще лежала, не вставала, и вспомнила: башня! это она в башне. И сразу сделался страх. Неужели в той башне, в которой она жила когда-то? Ведь она так не хотела возвращаться! И не хочет, не хочет!.. Она приподняла голову. Нет, это была другая комната, совсем незнакомая. Но тоже в башне, потому и показалось, будто знакомое что-то, ведь это тоже была башня, как тогда, только другая совсем.
Она опустила ноги с постели. Комната была такая красивая, стены высокие и обтянуты зеленой с золотом и мягко поблескивающей тканью. Стояли у стен красивые стулья, темные и тоже золоченые. Было просторно. Светло-коричневый — прямоугольничками — пол блестел, как вода чистая под ярким солнцем. Стол прямоугольный стоял посреди комнаты. Скатерть была светлая и бахрома тоже золоченая. На столе — золотая, серебряная и еще — из прозрачного тонкого узорного стекла посуда. Пахло вкусными кушаньями и сладким вином. Было солнечно, а все же казалось, что снаружи — зима.
Она встала с постели. Кровать была широкая, с пологом, и полог — с красивыми кистями серебряными. Одеяла и подушки — из красивой гладко-сияющей материи. Она почувствовала, что на ней не прежняя рубашка, и посмотрела вниз. После — чуть вверх. Платье из блестящей, серебряной и золотой ткани. На ногах — чулки светлые и туфельки золотые. Волосы, как всегда, ниже плеч. Она посмотрела на постель. И правильно посмотрела, потому что увидела витой золоченый шнурок, взяла и подвязала волосы на затылке.
Она хотела поесть, но и не могла есть, потому что думала, где он, что с ним, не больно ли ему, не холодно ли… После вдруг пришла мысль, что надо его ждать, он должен явиться сюда, к ней. Это было очень радостно. Она поела за столом и вымыла руки и лицо в золотой миске с приятно пахнущей водой. Потом встала и пошла посмотреть, что здесь еще…
Дверь из комнаты была отперта. Она вышла, немного прошла по коридору, тоже такому светлому, хотя окон не было, и через другую, высокую стрельчатую дверь вошла в большой зал. Там было необыкновенно красиво. Так все сверкало и блестело, и сияло разными светлыми красками, изгибами изящными красивых украшений. И в противоположной стене, если пройти от той, где она вошла и стояла, была еще дверь, тоже открытая. Она пошла быстро к этой двери и вошла еще в один зал. И там была дверь, и дальше еще один зал, и еще коридоры, комнаты, залы, двери. И всюду — блеск и сверкание, красивые предметы, украшения, картины и статуи.
Она долго бродила, напитываясь всем этим радостным, сверкающим. Но вот устала. Она знала, что не заблудится. Пошла назад и легко находила дорогу.
В комнате, где стояла постель, уже снова был накрыт стол. Она еще поела и легла отдыхать, не сняв платье.
Проснулась уже поздно вечером. Уже стемнело. На столе уже не было посуды, но горела одна свеча в золотом подсвечнике. Холодно не было, но почему-то казалось, что снаружи, за стенами, холодно.
Она встала с постели и стояла у окна. На окне был занавес, тяжелый, бархатный, зеленый. Она зашла за этот занавес и встала у стекла. Там, за окном, было открытое большое пространство и снег летел, летел сильно.
Сначала она подумала, где он сейчас, и снова — не холодно ли ему? Но вдруг поняла, что она ждет его и знает, что он будет здесь. Он к ней едет. Сразу стало радостно. Ей уже не хотелось спать. Она не отходила от окна. Темнело все сильнее снаружи. Но она не боялась. Было так радостно ждать. Она вглядывалась в темноту, пронизанную сильным кружением снега.
Вот показались вдали смутные очертания какого-то движения. Что-то большое и тянулось в пространстве темное с этим кружением снега. После она увидела — это всадники. Разглядела среди них людей в доспехах и испугалась: вдруг и тот, который испугался козы, едет… Увидела и женщин в изящных меховых плащах. Все, и мужчины, и женщины, так медленно ехали. И легко — сквозь снежную пелену. И словно бы просвечивало сквозь них и сквозь их коней. Она поняла, что не надо бояться. Но что-то в них во всех было странное. Вот они приблизились к стенам. Ворота. Она сначала не заметила, что здесь ворота. Они стали въезжать в ворота раскрытые. Медленно и как-то бесшумно. Не слышно было конского ржания, не ударялись о заледенелую землю копыта, не звенели украшения на конях, и люди молчали.
Она прижалась к стеклу. Стекло чуть холодило сквозь нарядную ткань платья. То, что она разглядела, не испугало, а даже рассмешило ее. Это и не были люди, они все были сделаны из тканей и украшений. Они были словно большие куклы. У иных даже лица не были нарисованы, просто проглядывала светлая материя. У других нарисованы были красивые лица с неподвижными чертами, с глазами и бровями. Но все они были торжественные и доброжелательные. Кони тоже были ненастоящие, а сделанные из темного дерева и разных плотных тканей, и украшенные золотом и серебром. Они медленно въезжали в арку ворот.
Она вдруг поняла, хотя еще недавно совсем ничего не знала, а теперь вдруг поняла: они едут к ней на свадьбу, на свадьбу его и ее. Как весело и радостно ей сделалось!
Но что же надо делать? Встретить их? Но как это делается? И если они едут, значит… он скоро приедет!..
Тут она вгляделась уже не в них, а дальше за ними. Там, еще совсем далеко, виден был всадник. И она уже знала, что это он, и конь его живой, настоящий. Она быстро пригладила волосы, и увидела, что шнурок упал и лежит на постели. И вдруг она поняла, что этот шнурок ей не нужен больше. И платье на ней сделалось другое, еще красивее, чем прежнее; красное, с золотом, такое сделалось платье. И новые чулки и туфли сделались, красно-золотые. А волосы как-то сами собой расчесались, незаметно, и уложились и украсились золотым украшением, как будто золотой цветок на волосах, такой, с красивыми пышными лепестками. И веселая и радостная, она быстро вышла из комнаты. И быстро прошла по коридору в зал.
А в зале уже был накрыт большой, длинный стол. Прикрепленные к стенам золотые подсвечники лучились яркими свечами. И только она вошла, как открылось еще двое дверей, и начали входить гости. Они входили, кто парами — мужчина и женщина, кто — поодиночке. Все они были такие нарядные, пестрые и сверкающие. Но они были не люди, некоторые были даже так сделаны из таких скрученных тканей, так что туловище было даже мало похоже на человеческую фигуру. Но лица у всех были такие торжественные и доброжелательные. И даже те, у кого и не были нарисованы лица, а просто гладкий шелк или бархат, все равно видна была какая-то торжественность, и доброжелательность чувствовалась. Они входили, не наклоняя голов, потому что головы были приделаны к туловищам, эти головы не могли наклоняться. И эти люди сделанные не кланялись, потому то их туловища не сгибались. Но входили они очень торжественно и доброжелательно. Она стояла у стола, а они торжественно и доброжелательно подходили к ней. Некоторые всадники были с конями, потому что их туловища были приделаны к туловищам коней, и они не могли слезть с коней. Все они были в пестрых шапках, пышных и высоких, а у женщин спускались с верхушек шапок покрывала. Они становились вокруг стола. Сидеть они не могли. Но все равно это было красивое зрелище. Она смотрела и любовалась.