Он посмотрел на Люсинду пронзительным взглядом, и она с некоторым ужасом повернулась, чтобы еще раз посмотреть на деревню неприкасаемых. Но к этому времени они уже отъехали от неприятного места, и люди и хижины стали почти неотличимыми от коричневой земли. А ветер, сладковатый от влажности леса, уносил вонь прочь.
— Вот так, — со вздохом произнес Слиппер, затем взял в руки яблоко и поднял голову. Он улыбался. — Итак, кто хочет есть?
После того как караван вошел в густой лес с нависающими деревьями, Люсинда наконец почувствовала, что оказалась в другом мире. Там было влажно, землю покрывала тень. Солнце до нее никогда не добиралось. Казалось, что даже шум, создаваемый двигающимся караваном, приглушается листвой.
Люсинда привыкла к ритмичному покачиванию слоновьей спины под полом паланкина. Куда бы она ни взглянула, со всех сторон ее окружали только темные листья и ветки. Сквозь листву иногда виднелись кусочки неба, которое казалось белым, как полотно. Она слышала шепот ветра и пение тысячи птиц. Она ощущала запах гниения и сырости, исходивший от земли, а также тепло тела слона. От слона скорее пахло травой.
— Почему ты продолжаешь выглядывать? — спросил Слиппер. — Тут ничего не увидишь.
Люсинде потребовалось какое-то время, чтобы понять: Слиппер обращается к ней.
— Оставь ее в покое, Слиппер, — сказала Майя. — Неужели ты не видишь, что она счастлива?
Люсинда с благодарностью посмотрела на танцовщицу и удивилась, что та единственная из всех поняла, что она чувствует.
— Ты много видела? Много путешествовала? — спросила Майя. Люсинда покачала головой. Майя снова перевела взгляд на кучу пальмовых листьев у себя на коленях. — Ну, в этом мы похожи, ты и я.
Люсинда удивленно посмотрела на нее, но не стала спорить. Она перегнулась через край паланкина, хотя лес здесь выглядел точно так же, как лес сто ярдов позади.
— Мы разве не собираемся разговаривать? — вздохнул Слиппер.
Капитан Патан, ехавший впереди, обернулся и увидел, как Люсинда высунулась из паланкина. Он нахмурился, заставил лошадь отойти к краю дороги и подождал, полка паланкин доберется до него.
— Не раскрывайте занавески, госпожа, — сказал он, снова трогаясь в путь рядом со слоном, но Люсинда отвернулась и притворилась, что не слышит его. — Госпожа, ради вашей же безопасности, — настаивал он.
Она никак не отреагировала на его слова.
Патан явно был раздражен, и поехал вперед, потом отправил Да Гаму к паланкину.
— Как вы там себя чувствуете? — крикнул солдат.
Слиппер пополз вперед, чтобы ответить. На его бледных щеках тут же появились розовые пятна от прилагаемых усилий.
— Привет, капитан, — сказал он на хинди. — Почему у вас столько пистолетов?
У Да Гамы на каждом боку висело по пистолету, рукоятки которых смотрели назад. На груди перекрещивались два широких ремня, и еще полдюжины пистолетов было заткнуто за них.
Да Гама рассмеялся и ответил тоже на хинди.
— У меня еще есть в рюкзаке, сеньор евнух. Лучше иметь лишние пистолеты и не иметь необходимости их использовать, не правда ли?
— Вас беспокоят волки, капитан? — спросил Слиппер. Его маленькие глазки широко раскрылись.
Да Гама приподнял одну бровь.
— Да, это так. Меня беспокоят волки, — ответил он и кивнул на занавески. — Не раскрывайте занавески, ладно? — затем добавил на португальском, глядя на Люси: — Так будет лучше для всех, понимаешь, Люси?
После этого он поскакал вперед, чтобы занять свое место в караване.
С неожиданной ловкостью и проворством Слиппер начал задергивать занавески, но Люсинда протянула руку, чтобы остановить его.
— Он только подшучивал над тобой, глупый! — сказала она. — Неужели ты на самом деле думаешь, что нас увидят волки?
— Он говорил не про волков, — заявила Майя.
Люсинда почувствовала опасность и, хотя не поняла ее, руку убрала. Слиппер задернул занавески.
Теперь в паланкине стало гораздо темнее. Майя сияла пальмовые листья с колен и коснулась ими лба, затем положила их на квадратный кусок шелка рядом с собой.
— Что это? — спросила Люсинда.
— Ты умеешь читать? — в свою очередь спросила Майя и протянула листья ей.
Конечно, это была книга, как поняла Люсинда, глядя на строчки на пальмовых листьях. Они были сшиты вместе сверху.
— На этом языке я не умею читать, — ответила она, отдавая их назад.
— Это «Гита», — пояснил Слиппер. — Она постоянно ее читает.
— Ты знаешь эту книгу? — поинтересовалась Майя. Люсинда покачала головой. — Это наш самый священный текст, — продолжала Майя, заворачивая тонкую книгу в шелк. — «Бхагавад-Гита»[20], песнь-поклонение.
— Она имеет в виду своего бога, — вставил Слиппер, неодобрительно поджав губы.
— Ты считаешь, что наш бог отличается от вашего? — спросила Майя. Казалось, Слиппер уже готов рявкнуть в ответ, но Майя смотрела на него так нежно, что он только моргнул. — Когда Магомет сказал о том, что есть только один бог, ты думаешь, он имел в виду кого-то, отличного от моего? Или от ее бога?
— Как скажешь, госпожа, — ответил Слиппер. Правда, Люсинде показалось, что евнух не убежден и даже выглядит разозленным.
Майя улыбнулась:
— В этой книге Всевышний говорит: «Когда фитиль добродетели горит тускло, я принимаю человеческое обличье». Разве христиане также не верят в это?
Она склонила голову на бок, глядя на Люсинду, которая в это мгновение затруднилась бы сказать, во что она верит.
— Мы так не думаем, — ответил Слиппер, словно за них обоих, до того как Люсинда успела вымолвить хоть слово.
— Может, я неправильно поняла, — ответила Майя. Теперь ее лицо ничего не выражало и напоминало маску.
— Я думала, что читать умеют только ваши священники, — сказала Люсинда Майе после неприятной затянувшейся паузы.
Майя перевела взгляд с евнуха на нее. Люсинда чувствовала, что женщине потребовались усилия, сохранить спокойствие.
— Это так, по большей части. Конечно, читать умеют некоторые купцы, но не на санскрите, не на языке богов. Но по какой-то причине и нас, девадаси, храмовых танцовщиц, тоже учат читать, — она рассмеялась, но глаза оставались серьезными. — Знаешь, это забавно — только брахманы произносят эти слова вслух, но я ни разу не встречала ни одного брахмана, который мог бы читать эти книги. Они учатся читать в детстве, но предпочитают запоминать священные тексты наизусть, повторяя слова за гуру. Иногда запоминаемые ими слова полностью отличаются от написанного в книгах.
— Я рад, что никогда не учился читать, — сказал Слиппер.
— Но если женщинам не положено произносить эти слова вслух, почему танцовщиц обучают чтению? — спросила Люсинда.
— Я часто сама об этом задумывалась. Может, потому что тексты, которые должны изучать девадаси, слишком скучны для брахманов, например, «Натьясутра», книга о танцах, или «Камасутра», книга о любви. Может, потому что многих девадаси в конце концов продают мусульманам и брахманы знают, что там у нас не будет доступа к священным текстам, — она грустно покачала головой. — Но, конечно, это кажется маловероятным, не так ли? Если бы их на самом деле заботило наше благополучие, они бы не стали нас продавать.
Конечно, Люсинда и раньше знала, что эта Майя — рабыня, но по какой-то причине слова баядеры дошли до самой глубины души и произвели сильное впечатление.
— Пожалуйста, не удивляйся так сильно. Меня купила твоя семья.
— Что? — заикаясь, пробормотала Люсинда.
— В этом нет ничего особенного, — вставил Слиппер, почувствовав ее растерянность.
— Какая разница для меня — для кого-либо из нас? Это просто еще одна жизнь. Теперь я рабыня… Разве я не была королем? Деревом? Собакой? Неприкасаемой? Я рождалась миллион раз, и меня ждет еще миллион перерождений.
Люсинда ничего не сказала. Она часто слышала, как купцы богохульствуют подобным образом. Но Майя была такой красивой, с почти такой же белой кожей, как у нее самой, и такой молодой, одного с ней возраста, что Люсинде было неприятно узнать правду: девушка является лишь собственностью какого-то мужчины.
— Он тоже раб, — сказала Майя и показала глазами на Слиппера.
Слиппер распрямил спину, чтобы казаться как можно выше:
— Не позорно быть рабом, госпожа. Дело не в том, кто ты, а в том, что ты делаешь, как поступаешь.
— Да, — согласилась Майя. — Этому нас также учит «Гита», — у нее блестели глаза, словно ее забавляло смущение евнуха. — В противном случае я не предложила бы себя для продажи.
— Ты сама предложила стать рабыней? — Люсинда резко вдохнула воздух.
— Почему бы и нет? Как говорит Слиппер, это не позорно. Наш храм почти уничтожили наводнения, а шастри[21] намекнул, что может получить за меня хорошую цену. Я уверена, что это спасло храм.
— А твоя семья?
— Я сирота столько, сколько себя помню. Моя гуру умерла. Она была всей моей семьей, но исчезла во время наводнения. Так почему бы и нет? Почему ты так поражена?
— Я ничего этого не знала, — ответила Люсинда.
— Ты думала, что я родилась рабыней, как ты?
Люсинда закрыла рот рукой.
— Как ты смеешь?! Я — свободная женщина!
— Правда? — мягко сказала Майя. — У тебя есть дом? Кошелек, полный золота? Ты ходишь и ездишь туда, куда захочешь? Заводишь любовника, когда пожелаешь, или не заводишь вообще, если тебе не хочется его иметь?
Люсинда нахмурилась.
— Ну, тогда прости меня пожалуйста, — продолжала Майя. — Я думала, что ты такая же, как все другие женщины фарангов — собственность какого-то мужчины, у которой нет никакой свободы. Девственница, предлагаемая богатому мужчине, чтобы объединить две богатые семьи, или жена, ценность которой заключается только в рождении сыновей.
— Я прощаю тебя, — ответила Люсинда. В последовавшей тишине она почувствовала бесконечное качание погруженного в тень паланкина, и ей снова захотелось оказаться на твердой земле.