не хотели.
Бурлила революционно настроенная молодежь в университетах. Мария Ильинична каждый раз возвращалась домой с новостями. В Киеве за «учинение скопом беспорядков» отданы в солдаты 183 студента, в питерском университете обстановка тоже до крайности накалена, а в московском и на Высших женских курсах, где Мария Ильинична с перебоями учится из-за преследований полиции, вот-вот вспыхнет самый настоящий бунт.
— Ожидают больших событий, — рассказывала Мария Ильинична матери, — наши хотят на улицу выйти, поддержать рабочих.
Рассказав о новостях, Мария Ильинична спросила с затаенным волнением:
— А от Володи или Анны нет письма?
С момента отъезда за границу от Владимира Ильича пришло не одно письмо родным. Он знал, что мать беспокоится, и пользовался каждой возможностью, чтобы прислать в Москву весточку о себе. Недавно пришлось оставить Россию и Анне Ильиничне, иначе ей грозил арест за революционную работу в московском подполье.
От Анны Ильиничны, жившей где-то в Германии, тоже время от времени приходили письма. Из ее сообщений чувствовалось, что порой она видится с братом, знает о его жизни и помогает ему всем, чем может.
Каждое письмо было праздником. Читали и перечитывали, и, хотя Владимир Ильич мог сообщить о себе лишь немногое, толки о прибывшем письме иногда длились в семье целый день. Старались представить себе во всех подробностях его жизнь за границей. Где-то он далеко-далеко, видимо, в Праге, судя по адресу, который он дал для писем. А его письма прибывают из самых неожиданных мест. То из Парижа, то из Цюриха, то из какого-то другого западноевропейского города. Короткие, дорогие письма…
Конечно, Марии Ильиничне не надо было спрашивать у матери, пришло ли новое письмо. Сама тут же пожалела, но уж поздно.
— Пока от Володи нет ничего, — отвечала со вздохом Мария Александровна, — наверное, очень он занят сейчас.
— Еще бы, он очень, очень занят. — Мария Ильинична старалась успокоить мать. — Легко ли вести такую газету, как «Искра»! Каждый номер надо составить, подобрать материал, отредактировать, напечатать, а потом только и начинается самое трудное: организовать доставку газеты к границе и перебросить сюда.
Мария Александровна все понимала. «Искру» она еще не видела, но знала от дочери, что первый номер газеты уже вышел и наделал много шуму. И все больше гордясь сыном, радуясь тому, что он добился своего, Мария Александровна только об одном сожалела: что не может своим присутствием и поддержкой помочь сыну, облегчить ему хоть немного то большое бремя, которое он взял на себя и несет. Ведь он там очень одинок, так казалось Марии Александровне.
— Он и не одинок вовсе, — возражала Мария Ильинична. — Во-первых, Аня там. А во-вторых, там есть еще наши люди.
— Да, но Нади-то с ним нет!
Надежда Константиновна еще отбывала ссылку в Уфе, и Мария Александровна каждый день смотрела на календарь и говорила:
— Скорее бы Надя освободилась и поехала к Володе. С ней ему сразу станет гораздо легче. Сколько раз он мне говорил: «Руки у Нади золотые, все может!» Представляю, как он заждался ее!
В одном из последних писем Владимир Ильич действительно признался, что его жизнь за границей не очень устроена. Он писал в декабре:
«Живу я по-старому довольно одиноко и…, к сожалению, довольно бестолково. Надеюсь все наладить свои занятия систематичнее, да как-то не удается. Вот с весны это уже наверное пойдет иначе и я влезу «в колею». Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился опять по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за нее взяться».
В январе от Владимира Ильича особенно исправно приходили письма, и чувствовалось, скучает он по Надежде Константиновне и ждет не дождется ее приезда к нему. «…Теперь уже не так далек и Надин приезд, — через 2 1/2 месяца ее срок кончается, и тогда я устроюсь совсем как следует», — написал он недавно. А в самом последнем письме, февральском, спрашивал у матери: «Не думаешь ли ты, дорогая моя, подать прошение о разрешении Наде заехать повидаться к тебе хотя бы на несколько дней? Ей бы, вероятно, очень хотелось этого, но столицы бывают обыкновенно изъяты — и только столицы после Уфы, как она пишет». Конечно, Мария Александровна не упустила случая добиться возможности повидаться с Надеждой Константиновной и подала такое прошение в департамент полиции.
— С какой охотой и я поехала бы с Надей к Володе, — мечтала Мария Ильинична. — Хотя бы только поглядеть, как у него все организовано с «Искрой»? Если бы ты знала, мамочка, как в подпольных кругах у нас тут все гоняются за «Искрой», как все страшно заинтересованы ею! Говорят: вот он «колокол на башне вечевой»!
Департамент не сразу дал ответ на прошение Ульяновой — вдовы бывшего симбирского директора народных училищ. А срок ссылки Надежды Константиновны уже подходил к концу.
В конце концов Мария Александровна добилась своего, и в один из предвесенних дней, когда в Москве еще трещали морозы, в доме на Бахметьевской улице радости но встречали Надежду Константиновну и ее мать, только что прибывших из Уфы.
— Ну, здравствуйте, вот и мы! — веселым тоном объявила Надежда Константиновна с порога. — Кончилась наша разлука…
Она пропустила Елизавету Васильевну вперед, а сама продолжала стоять на пороге, вся раскрасневшаяся от волнения и смущения, которые ей не удавалось скрыть. Мария Александровна обняла и расцеловала Елизавету Васильевну, потом подошла к Надежде Константиновне, прижала к себе и как достойную жену сына ввела в дом.
Достать в Москве первый номер «Искры» было невозможно. Он дошел сюда в единичных экземплярах. Транспортную группу Роллау и Скублика — двух латышей, взявшихся доставлять «Искру» в Россию, — постигла неудача. В начале зимы они попытались переправить большой груз газет в Россию и провалились. Как же проникли через кордон другие экземпляры газеты? Она взбудоражила всех — и друзей и недругов. За каждым экземпляром с почти одинаковым усердием гонялись и подпольщики из социал-демократических комитетов, и жандармы.
Один номер «Искры» Бабушкину из Московского социал-демократического комитета все же прислали. Но что сделаешь с одним номером? Он быстро истрепался, его сам Бабушкин зачитал до дыр, да ведь главное — людям показывать, читать, а бумага тонкая-тонкая!
Поселившись в Покрове, недалеко от Орехово-Зуева, Иван Васильевич под видом мелкого торговца разъезжал по текстильному краю, вовлекал рабочих в кружки, читал им «Искру».
Покров входил во Владимирскую губернию и стоял среди темных лесов, в самой гуще «ситцевого края». Так называли текстильный центр России, куда входили, кроме Покрова, Иваново-Вознесенск, Шуя и Орехово-Зуево.
В этих небольших бревенчатых городах дымили и грохотали десятки паровых прядильных и ткацких фабрик.
Когда-то здешняя река Уводь несла свои чистейшие воды сквозь дремучие лесные чащобы, и в ясные дни она бывала прозрачной до самого дна.
Теперь по берегам Уводи густо дымили фабричные трубы и далеко в глубь лесов проникал запах копоти, а река стала мутной и многоцветной от жирных пятен нефти.
Более ста пятидесяти тысяч рабочих скопилось во Владимирской губернии, они вырабатывали для России ситец, а сами жили в страшной убогости.
Бабушкину удалось быстро связаться с местными подпольщиками, с революционно настроенными ткачами, и те охотно собирались на сходки, чтобы послушать ситцевого «коммивояжера». Для маскировки Иван Васильевич всюду таскал с собой корзину с образцами «товара». Но что это были за образцы! За неимением денег на покупку настоящих свертков ситца Бабушкин заполнял корзину всяким старьем, а «образцом» для показа покупателям служила домашняя занавесочка — кусок темного ситчика в цветочках, который нашелся в запасе у Прасковьи Никитичны.
В Орехове Бабушкин собирал рабочих через Клементия Лапина — местного ткача-подпольщика. Рассказ Ивана Васильевича об «Искре» вызывал всеобщий интерес. Газета привлекала внимание даже самим своим солидным видом — не листовка в четвертушку или половинку писчего листа, а большие страницы, заполненные хорошо отпечатанными столбцами текста. Тут было что почитать, над чем подумать.
— Скажи, как по-твоему: почему бумага в этой газете такая тонкая? — допытывались рабочие у Бабушкина. И чувствовалось, тут не простое любопытство.
Поди ответь им. Бабушкин хитро щурился, молчал.
— Жаль, адресочек не указан.
С такими рабочими Бабушкин начинал встречаться и беседовать отдельно, с глазу на глаз.
— Ну зачем тебе адресок, скажи?
— Да надо.
— Ты грамотный? Написать туда хочешь, что ли?
— Может, и написал бы.
— А ты пиши да мне отдай. Не пропадет…
Наблюдать за лицами рабочих в момент, когда они слушали чтение статей из «Искры», было для Бабушкина несказанным удовольствием.
Сначала на лицах появлялось веселое оживление. Слышались возгласы: «Ай да так! Вот чешет! В хвост и в гриву!» Нравилась смелость, именно смелость, с какой «Искра» раскрывала причины, порождающие социальное угнетение и бесправие народа, нападала на самодержавные порядки в России и разоблачала дикий произвол правительственной власти. «Здорово кроет! Не боится ничего! Вот это газетка!»
Ивану Васильевичу приятно, просто радует душу, что «Искра» вызывает у людей такой подъем духа. Но этого ему мало. Ему нужно, чтобы до слушателей дошел главный смысл передовой статьи «Искры».
Там были такие строки:
«Организуйтесь!» — повторяет рабочим на разные лады газета «Рабочая мысль», повторяют все сторонники «экономического» направления. И мы, конечно, всецело присоединяемся к этому кличу, но мы непременно добавим к нему: организуйтесь не только в общества взаимопомощи, стачечные кассы и рабочие кружки, организуйтесь также и в политическую партию, организуйтесь для решительной борьбы против самодержавного правительства и против всего капиталистического общества».