Оживленный говор за стеной не затихает, но Владимиру Ильичу понятны причины возбуждения, которому невольно поддались сидящие там, в соседней комнате. Надежда Константиновна рассказывает им о своих приключениях, и, хотя Владимир Ильич уже знает об этих приключениях, он за работой урывками прислушивается к голосу Надежды Константиновны и не может удержаться от улыбки.
Произошел действительно забавный случай.
В Москве Надежда Константиновна побыла недолго, всего несколько дней, и то задержалась здесь только потому, что Мария Александровна и остальные члены семьи Владимира Ильича ее просто не отпускали. Уж очень она им пришлась по душе. Ведь, в сущности, они ее знали мало; видели только разок-другой, но то было несколько лет назад, еще перед ее отъездом к Владимиру Ильичу в Сибирь.
Свой точный мюнхенский адрес Владимир Ильич послал на имя одного человека в Уфе, записав этот адрес между строк какого-то тома стихов. Том до Надежды Константиновны не дошел.
В путь она пустилась одна, без Елизаветы Васильевны, которую оставила временно в Петербурге, куда тоже заехала ненадолго после Москвы. И вот Надежда Константиновна пересекла границу. Доехала до Праги. На ней была зимняя шуба, а в Праге уже ходили в платьях.
Из соседней комнаты то и дело доносится смех. Надежда Константиновна подошла к самым драматическим местам своего рассказа. Ей и самой теперь смешно.
— Я-то думала, вы в Праге. Приезжаю туда, являюсь по адресу, куда посылала письма из Уфы, спрашиваю господина Модрачека. Стою, жду и волнуюсь. Все-таки непонятно, почему местом редакции выбрана Прага, когда я хорошо помню, что говорилось об одном из городов Германии?
— Еще в Сибири вы об этом договаривались? — удивляется Вера Ивановна. — Так далеко загадывать!
Надежда Константиновна продолжает рассказ. И голос ее так приятно слышать, он мягок, звучен и рождает странное ощущение, будто все происходит не в Мюнхене, а в России, и выйди на улицу — перед тобой возникнет питерский проспект или московский переулок.
— Господином Модрачеком кто бы вы думали оказался? Я-то надеялась, ко мне выйдет Владимир Ильич. А вышел какой-то чужой мужчина. Представляете мой ужас! А он, мужчина этот, говорит: «Ах, вы, вероятно, жена герра Ритмейера? Он живет в Мюнхене, но пересылал вам в Уфу письма и книги через меня». Тут я все поняла и пустилась сюда…
Слышен низкий, грудной голос Веры Ивановны:
— Ваши переживания все-таки ничто в сравнении с тем, что я испытала, когда в прошлом году бежала из Петербурга. Вот был ужас!
В то время, когда Надежда Константиновна кочевала в своей теплой шубе по дорогам Западной Европы, где она была впервые, Владимир Ильич, извещенный о ее выезде из России родными, каждый день тщетно ходил встречать ее на мюнхенский вокзал.
Случилось так, что в первые минуты пребывания в Мюнхене с Надеждой Константиновной повторилось с досадной точностью то же, что произошло с ней в Праге. По словам милого чеха Модрачека, выходило, что именно от Ритмейера он получал письма для пересылки ей. Очутившись в Мюнхене, Надежда Константиновна пришла по адресу в какую-то пивную и спросила, где ей найти господина Ритмейера, полагая, что он и есть Владимир Ильич. И тут она испытала еще больший конфуз, чем в Праге. Краснолицый, упитанный хозяин пивной ответил из-за стойки:
— Это я!.. Вас вюншен зи, мадам?
Тут только и кончились приключения Надежды Константиновны. Ее повели в боковой флигель внутри двора, отворили дверь, и перед изумленными глазами путешественницы предстала картина: в небольшой пустоватой квартирке сидят за столом Владимир Ильич, его сестра Анна и Мартов и ведут деловой разговор об «Искре».
За сегодняшний день Надежда Константиновна немного отошла от дорожных переживаний. Она с радостью упрятала свою шубу в корзину, переоделась в легкое весеннее платье и к вечеру уже чувствовала себя почти совсем как дома.
Перевалило за полночь, когда Засулич и Мартов ушли. Но на другое утро они опять явились. Было воскресенье. Ярко светило солнышко, в расцветших садах голосисто пели птицы. Казалось, весь Мюнхен высыпал на улицы и радуется весне.
Мартов предложил всем пойти в кафе. Он как-то очень быстро акклиматизировался, освоился с местными нравами и стал завсегдатаем некоторых кафе, где, как он уверял, интересно бывать. Да и пиво там отличное.
Владимир Ильич до приезда Надежды Константиновны иногда составлял компанию Мартову и Засулич, заходил с ними на часок-другой в кафе посидеть, посмотреть на публику, послушать музыку. В кафе здесь нередко выступали хорошие музыканты — скрипачи и пианисты, а музыку Владимир Ильич очень любил.
Но в этот день он отказался от приглашения Мартова и Засулич. Уезжала Анна Ильинична, и вместе с Надеждой Константиновной он собрался ехать на вокзал провожать сестру. Анна Ильинична много помогла «Искре», и сейчас Владимир Ильич надавал ей кучу новых поручений; уезжала она в Швейцарию.
Вера Ивановна вначале предложила:
— Не поехать ли и нам провожать Анну Ильиничну? — обратилась она к Владимиру Ильичу.
Он отрицательно покачал головой:
— Благодарю от лица своего и сестры, но появляться нам слишком большой компанией на вокзале было бы неосторожно.
— Да, это резонно, — согласился Мартов.
Он шутя добавил, что, конечно, особенно не следует показываться в людных местах такой знаменитости, как Засулич. В свое время, когда в России шел ее процесс, имя Веры Ивановны прогремело по всей Европе.
— Увы, все меня давно забыли, — кисло поморщилась Вера Ивановна. — Ладно, раз вы опасаетесь, что из-за меня может провалиться «Искра», я не настаиваю. Но тогда, может быть, мне вообще лучше сидеть дома? С моей стороны особых возражений не будет.
Собственно, она так и поступала. Большей частью сидела дома, в своей небольшой квартирке, тоже расположенной на окраине Мюнхена. Затворницей она была по натуре, и если бы не Мартов, выходила бы из дому не часто. Он-то был непоседой из непосед. Поселившись недалеко от ее квартиры на той же улице, Юлий Осипович бывал частым гостем у Засулич. Заботился о ней, приносил из магазина продукты. Благодарная Вера Ивановна и не подозревала, что Мартов начал все это делать по просьбе Владимира Ильича.
Еще в первые дни приезда Мартова Владимир Ильич, разговорившись с ним о Засулич, сказал озабоченно:
— Не оставляй Веру Ивановну одну с ее мрачными мыслями.
— А они у нее столь мрачны?
— Мне так кажется. Ведь она одна, всегда одна. И часто, как я замечаю, тоскует.
— О женщины! — не удержался от шутки Юлий Осипович. — Лично я их чураюсь. Особенно таких, которые принадлежат к роду царевны Несмеяны. Я человек живой и говорливый, а она любит молчать.
— Тем лучше, — смеялся Владимир Ильич.
Под настойчивым давлением Владимира Ильича Мартов стал помогать Вере Ивановне в ее работе над статьями. Писала Засулич интересно, но страшно мучительно, по пять раз переделывала и очень долго возилась, пока статья выходила из-под ее пера.
Владимир Ильич давал в каждый номер основные, направляющие статьи. Печатался часто и Мартов — он легко и быстро писал. Одну статью за все время прислал Плеханов, одну Аксельрод и одну Потресов. В третьем номере «Искры» наконец появилась и статья Засулич. В статье она выступала против увлечения террором в борьбе с царизмом и призывала к таким формам борьбы, которые пропагандировала «Искра».
В России в последнее время снова происходили акты террора против видных чиновников правительства, это было ответом на репрессии царских властей против выступлений революционного студенчества. В феврале студент Карпович убил министра просвещения Боголепова за то, что тот люто преследовал и подавлял в университетах всякий проблеск свободной мысли.
Статье Засулич в «Искре», по предложению Владимира Ильича, было предпослано несколько строк, набранных мелким шрифтом: «С особенным удовольствием помещаем присланную нам В. И. Засулич статью, которая, мы надеемся, будет содействовать правильной постановке в наших революционных кругах вновь выплывающего вопроса о терроре».
Из этих строк получалось, что Вера Ивановна живет по-прежнему в Женеве, а статью для «Искры» она «прислала». Куда? Угадай. Нельзя было не отдать должное осторожности Владимира Ильича, его особой предупредительности в делах конспирации.
Как-то Владимир Ильич рассказал Мартову о разговоре с Засулич в первые дни ее приезда в Мюнхен, о ее чистосердечном признании, что она будет служить своей группе с «героизмом раба».
Юлию Осиповичу это выражение понравилось чрезвычайно. Он нашел, что это — самобичующий жест сильной натуры.
— О, я начинаю еще больше уважать ее, — сказал он. — Умница! Да и вообще из всей группы Жоржа одна она нам больше всех помогает. А Жорж только взирает на нас издали со своего Олимпа.
Иронический тон, склонность к шутке по-прежнему отличали Мартова. За время жизни в Полтаве он мало поправился. Был все так же бледен и тощ.
В Полтаве Мартов помог сколотить искровскую группу и до приезда в Мюнхен успел навербовать еще ряд сторонников «Искры» в социал-демократических организациях юга России. Он был сейчас еще более ярым пропагандистом идей Владимира Ильича, чем в Пскове. По-прежнему горячо поддерживал его «сибирский» план. Поведение Плеханова в Корсье осуждал, был даже готов «рвать» с самовластным женевцем, когда узнал от Владимира Ильича все подробности произошедшего там раздирательства. Владимиру Ильичу пришлось умерить пыл Мартова.
Между ними бывало не все гладко; по разным поводам нередко возникали разногласия, но Мартов, погорячившись, в конце концов уступал и говорил шутя:
— Откровенно сказать, в том, чтобы поддаваться влиянию, в данном случае — вашему, есть известный плюс. Очень разгружает мозг. А ведь меня страшно вымотал Туруханск. Я там чуть не рассыпался в прах, в этой проклятой сибирской «ховыре». До сих пор не могу прийти в себя. Все худею и худею, никак не поправлюсь!