Да, это были они, Кржижановские. Приехали наконец!..
— Глеб! Жив, старина! С приездом!
— Жив, жив! А ты… вы…
Глеб Максимилианович совсем запутался, как называть Владимира Ильича. На «ты»? На «вы»? Владимир Ильич обращался к нему с первых минут встречи на «ты». А как в Сибири было? Там ведь, кажется, они были на «вы»? Ну, да не стоит разбираться. На «ты» так на «ты». Надежда Константиновна и Зинаида Павловна давние подруги, говорили друг другу «ты» еще до Сибири.
Вот и хорошо. У друзей так и должно быть.
Встреча была радостной. Ведь давно не виделись, сколько воды утекло…
По случаю приезда Кржижановских на закате того же дня всей компанией отправились в дешевенькое кафе «Европейский двор». Заняли отдельный кабинет на втором этаже и провели там часа два в воспоминаниях и взаимных расспросах.
Глеба Кржижановского попросили рассказать о русских делах, он сымпровизировал целый доклад.
Владимир Ильич мог убедиться: знает Глеб, знает русские дела. И подход верный. Где бы этот человек ни находился, в глухом углу Сибири ли, в торговой ли Самаре, масштаб у него оставался общероссийский. Он понимал, что уже день вчерашний, что нужно сегодня и чего надо ждать завтра. Пустых похвал «Искре» он не расточал, а рассказывал «дело»: там-то и там-то есть искровские группы, а там-то еще нет, такой-то комитет поможет, а такой-то еще раскачивается, а тот вовсе нос воротит в сторону и надо еще тут поработать.
Хитрый! Знал, что Владимир Ильич любит цифры, конкретные вещи. Там-то, столько-то, так и так.
Вот он рассказывает об очень интересующем Владимира Ильича эпизоде: в Нижнем Новгороде недавно создан искровский комитет РСДРП.
— Дело обстояло так, товарищи. Сперва на партийном собрании в Сормове было принято решение о переходе от пропаганды в кружках к политической агитации среди широких масс рабочих. Каким путем? Пока путем систематического выпуска прокламаций и организации маевок.
В каждой фразе Глеба — обстоятельность, веские данные. Почти нет надобности перебивать его рассказ вопросами.
Владимир Ильич, правда, иногда уточняет:
— Сколько же было народу на собрании? Рабочих?
— Извините, действительно вопрос существенный. Более сорока передовых рабочих-партийцев присутствовало. Разумеется, тут же встал деловой вопрос: для руководства всей работой нужен руководящий центр. Он и был создан вскоре на собрании в лесу под Сормовом.
— А здесь кто присутствовал?
— Наиболее надежные рабочие, Владимир Ильич, — отвечает Глеб и, как бы предвидя последующие вопросы, продолжает: — В комитет было избрано семь человек. Он считается нижегородским. Вошли в комитет и двое рабочих: Заломов и Павлов.
— Великолепно! — кивает Владимир Ильич и начинает рассказывать о Заломове. — Интересная фигура, между прочим. Это — нижегородский Бабушкин…
Идею русского центра «Искры» Глеб поддержал. Проект Владимира Ильича, давно разосланный агентам «Искры», был ему знаком.
— Волга поддержит безусловно, — говорил Глеб. — Я думаю, это везде будет встречено хорошо. Конечно, не без борьбы. Кустарщина — вещь живучая.
С улыбкой приглядывался Владимир Ильич к Глебу и хитро щурился: ведь Глеб еще не знает, какую роль ему самому предстоит сыграть в новом искровском центре.
Внизу, на первом этаже кафе, играли на рояле сонату Бетховена.
В окно комнаты, где сидело за столом все общество, било закатное солнце. Обслуживал стол старый кельнер. Когда он входил с новым блюдом, разговор прекращался. Все делали вид, что слушают музыку.
Потом, оставшись без постороннего, снова возобновляли беседу. Часто звучали шутки, смех.
Вспоминали Сибирь, Питер 1895 года, «Союз борьбы», но больше всего говорили о сегодняшнем, и не только о политике, а и о театральных новостях, о вышедших недавно произведениях литературы, о том, чем дышат и живут нынче в России.
Вера Ивановна сидела за столом рядом с Надеждой Константиновной довольная, счастливая, какой давно не была. Она глаз не сводила с Глеба и его жены, слушала их рассказы с величайшим вниманием и порой взволнованно роняла:
— Радостно… Радостно…
Говорили о новой постановке в Московском Художественном «Трех сестер» Чехова, и тут Владимир Ильич рассказал, как он ходил с беднягой Лалаянцем в театр и как хорошо играли в тот вечер. То было года полтора назад, а Лалаянц все еще в тюрьме.
Мартов, усмехаясь, сказал из угла, где он просматривал за ломберным столиком привезенные Глебом русские газеты:
— Жаль беднягу, хоть он и увидел горизонт.
Владимир Ильич шутливо погрозил Мартову кулаком, и Глеб обратил на это внимание.
Кроме газет, Глеб привез с собой еще один из последних номеров журнала «Жизнь» с новой «Песней о Буревестнике» Максима Горького. Журнал переходил из рук в руки.
Владимир Ильич был в этот день в приподнятом настроении, и когда очередь дошла до него и он получил в свои руки журнал, то начал читать вслух:
— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный».
Все приумолкли.
Владимир Ильич редко вслух и при публике декламировал стихи, хотя любил их и охотно слушал, когда читали другие.
Одной рукой он держал журнал, а другой по ходу чтения как бы показывал ширь седой равнины моря, движение нависших над нею туч и стремительный полет буревестника.
Жесты были сдержанные, слова звучали негромко.
— «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике».
Тут вдруг и сам Владимир Ильич замолк. Видно было, как он с молниеносной быстротой пробегает глазами оставшиеся строчки.
Дочитал. И проговорил тихо, радостно:
— Реет, реет буревестник.
Потом, все еще взволнованный, Владимир Ильич расспрашивал Глеба об одном событии, случившемся весной в Нижнем Новгороде. Все, что происходило на Волге, живо интересовало Владимира Ильича.
— Как же, знаю! — говорил Глеб. — Вы имеете в виду нашумевшее собрание во всесословном клубе, где выступал Максим Горький? Да, было весьма показательное собрание, и наш писатель вел себя там великолепно. Он наш, наш! — убежденно говорил Глеб. — И знаете, он вырастает в большого общественного деятеля. Я в Самаре слышал, что и он очень заинтересован «Искрой».
— Чудесно! — радовался Владимир Ильич.
Когда Глебу сообщили, что даже граф Толстой проявил интерес к искровской литературе, он восторженно воскликнул:
— И понятно! Написано же в передовице первого номера «Искры», что к нашему берегу неизбежно потянется все живое и честное, что есть в России!
Сидевшие за столом улыбались. Все знали, как далек Лев Толстой от идей «Искры», но было приятно сознавать, что и гениальный старец не прошел мимо новых веяний, которыми живет революционная Русь.
И представляли себе, как острым взглядом из-под густых седых бровей великий сердцевед и обличитель социальной неправды скользит по тонким страницам запретной «Искры».
Платил по счету за обед в «Европейском дворе» Потресов. Владимир Ильич протестовал, старался уговорить кельнера получить с него эти деньги.
— Но я ведь богаче, — смеялся Александр Николаевич. — Дайте и мне хоть чем-нибудь быть более полезным «Искре»!
— А у нас тут сейчас дело частное. Обед!
Пора было расходиться, а никто не спешил. За Глеба взялся теперь Мартов, они давно знали друг друга, когда-то вместе в ссылку ехали — в одном арестантском вагоне. Надежда Константиновна, Засулич и Зинаида Павловна уселись в кружок на балконе, выходившем во двор, подышать свежим воздухом ясного осеннего вечера. А Владимир Ильич и Потресов спустились в общий зал — оба захотели послушать музыку. Сонату Бетховена уже кончили, и теперь по дымному залу кафе плыли величавые звуки фуги Баха.
— Скажите, Юлий Осипович, — спросил Глеб у Мартова, — о каком горизонте вы упомянули, когда здесь было названо имя Лалаянца?
Юлий Осипович, смеясь, рассказал все то, что знал со слов Владимира Ильича о екатеринославце, и объяснил, что именно подразумевалось под шуткой о найденном горизонте.
Женщины на балконе стали прислушиваться к разговору Кржижановского и Мартова.
— Ну, заладили, — поморщилась Вера Ивановна. — Горизонт, горизонт. А тут все просто: исходя из общей теории, подсказан правильный ориентир в практике. А горизонт нам всем открыл Маркс.
Глеб Максимилианович услышал эти слова.
— Конечно, — согласился Глеб. — Но все мы должны признать, что многим и многим обязаны именно Владимиру Ильичу. Новый горизонт открылся нам всем благодаря ему.
Мартов подумал и кивнул:
— Да, это надо признать. Мне сам по себе нравится образ: найденный горизонт. Глубоко по содержанию и поэтично, хотя и не совсем понятно.
— Юлий! — окликнула Мартова с балкона Вера Ивановна. — Идите сюда вместе с вашим собеседником и покажите мне этот поэтичный горизонт. Я тоже хочу его увидеть.
Это была, конечно, шутка, но она показалась Надежде Константиновне и Зинаиде Павловне неуклюжей. И чтобы прекратить разговор и помочь самой Вере Ивановне выйти из неловкого положения (та смущенно ежилась под неодобрительными взглядами мужчин), предложили всем тоже спуститься в общий зал.
Там, в зале, седой пианист брал последние аккорды баховской фуги. Владимир Ильич стоял в уголке и слушал. Рядом застыл Потресов, и широкое лицо его выражало блаженство. Никто не скрипел стулом, не гремел кружкой. Казалось, даже настенные часы не решаются отбивать удары и перестали тикать.
Но вот умолкли аккорды. Часы громко затикали, захрипели и тут же торопливо пробили девять…
На другой день рано утром Владимир Ильич уже сидел в гостиничном номере у Кржижановских. Они приехали в Германию по легальным заграничным паспортам якобы для лечения на минеральных водах, а в Мюнхен завернули-де для осмотра его достопримечательностей.