— Как идет ваша брошюра?
Владимир Ильич охотно и обстоятельно рассказал, какие у него были затруднения с книгой. Мешала теку-тая работа, а тут еще прибавилась инфлюэнца. Но сейчас дело подходит к концу. Брошюра почти готова.
— Вы, конечно, дадите нам познакомиться с вашей брошюрой? — спросил Георгий Валентинович. — Нужная, бесспорно нужная работа. О практике нашей работы надо больше писать.
Владимир Ильич сказал, что в его брошюре затрагивается довольно широкий круг вопросов. В целом это попытка теоретически раскрыть основы строительства марксистской партии в России.
— Вот как? Теоретически раскрыть основы? Гм…
Георгий Валентинович откинул назад голову и стрельнул молниеносным взглядом в Веру Ивановну, лицо которой приняло тревожное выражение.
Она в этот момент, казалось, была занята другим: спорила с Потресовым о Льве Толстом. Но насторожились все. В вопросах теории Георгий Валентинович считал себя верховным судьей и даже не стеснялся показывать, что, как старейший марксист, автор многих научных трудов, он имеет на это право.
В подчеркнутом вопросе Георгия Валентиновича: «Теоретически?» — был вызов, который все почувствовали. Он будто не допускал мысли, что кто-то другой может браться за теоретические работы по марксизму.
Повеяло холодом от окна. Аксельрод поежился, крякнул, взглянул на часы. Мартов молча потягивал свое пиво. Угрюмо смотрела в кружку Вера Ивановна. Украдкой все поглядывали на Владимира Ильича. Вспыхнет ли сейчас то, чего все боялись? Если вспыхнет, это обострит взаимоотношения редакторов до предела. Может дойти и до разрыва. Но Владимир Ильич оставался как будто спокоен.
— Да, книга ваша нужна, — сказал Георгий Валентинович. — Она очень нужна. И будет еще нужнее, если вы направите ее острие против всяких групп и группочек в нашем социал-демократическом движении.
— Да, конечно, — согласился Владимир Ильич.
На что намекал Плеханов? Не на то ли, что именно в поведении «литературной группы», то есть Владимира Ильича, Мартова и Потресова, он усматривает групповщину? Услышав ответ Владимира Ильича, который охотно и незамедлительно согласился, что должно быть покончено со всякими группами, Георгий Валентинович усмехнулся.
— Что вы, Георгий Валентинович? — воскликнул Аксельрод. — Совсем нет нужды торопиться с роспуском, например, нашей группы!
Вера Ивановна тоже недоуменно пожала плечами, будто услышала из уст Жоржа нечто ошибочное, несогласное с его собственными взглядами. А у Владимира Ильича повеселело лицо. Он поднял свою кружку и, улыбаясь, прикоснулся ею к кружке Георгия Валентиновича. Вера Ивановна снова пожала плечами.
Вдруг она вскочила:
— Хочу домой. Я устала.
— Да, пора! — подхватил Павел Борисович. — Мы все устали и потому раздражены и порой даже говорим не то. Я лично уверен, что, несмотря на разный подход к некоторым проблемам, все мы тут образуем одно целое и незачем заводить разговор о группах. Я даже считаю естественным наличие разногласий в нашей среде. Есть неглупое изречение: «Теория и практика образуют одно целое, и, как душа и тело, они зачастую несогласны между собой».
Плеханов удовлетворенно кивнул. Лесть Павла Борисовича ему пришлась по душе, и он даже не счел нужным это скрывать. А в словах Павла Борисовича о теории и практике заключалась именно лесть в адрес Плеханова: они обозначали, что теорию тут представляет, естественно, он, Георгий Валентинович. Ну, а практику — Владимир Ильич и его сторонники.
Когда уходили домой, Потресов опять заплатил по счету за все общество. На протестующие возражения он ответил:
— Такие пустяки с нас, что не стоит и разговора.
С тех пор как Владимир Ильич узнал, что один местный студент показал на улице своим приятелям на Засулич, он не разрешал ни себе, ни другим работникам «Искры» ходить по городу большой компанией.
Поэтому расходились по двое. Аксельрод ушел с Потресовым, который взялся проводить старика к гостинице, тем более уже был не ранний час. Вера Ивановна вызвалась проводить туда же Георгия Валентиновича. Он счел соображения Владимира Ильича о мерах предосторожности вескими и, прощаясь с ним, сказал:
— Может, все-таки вам лучше перебраться в Женеву?
Владимир Ильич отрицательно покачал головой.
Из кафе он вместе с Мартовым направился в типографию. По дороге тот лихо дымил папироской и говорил:
— В политике требуется адское терпение. У меня его нет. Я иногда схожу с ума.
Владимир Ильич отозвался с улыбкой:
— Сходить с ума не надо. В борьбе нужна выдержка.
— Я не стерпел бы такого высокомерия Жоржа. Уже в Корсье сорвался бы и черт знает что бы натворил. Попятно, нельзя допустить, чтобы дело дошло до раскола из-за разногласий внутри «Искры». С Плехановым, разумеется, ладить как-то надо.
— Да, конечно, — кивнул Владимир Ильич и добавил: — Но я не вижу другого выхода, как самому взяться за проект программы.
— Но это значит объявить войну Жоржу! — воскликнул Мартов.
— Войну? Гм… А что происходит у нас в эти дни, спрашивается? Мы уже ведем эту войну. Только эта война не с Георгием Валентиновичем, а с той групповщиной, о которой он сам сегодня говорил.
— Но и мы группа!
— То есть? — придержал шаг Владимир Ильич.
Мартов ответил, что имеет в виду его, себя и Потресов а.
С минуту Владимир Ильич молчал, словно задумался. И вдруг он весело рассмеялся:
— Нет, батенька. Из этих штанов мы давно выросли. Уже в Пскове нас было не трое, а гораздо больше. А сейчас и подавно!
Типография Максимуса Эрнста, где набиралась и печаталась «Искра», помещалась в небольшом каменном здании.
В маленькой комнате на втором этаже застали Блюменфельда. Тот уже знал всё и встретил Владимира Ильича и Мартова очень хмуро. Они сразу занялись гранками очередного номера.
— Как же будет дальше? — ворчал наборщик, обращаясь то к Владимиру Ильичу, то к Мартову. — Я хочу знать, будет ли когда-нибудь порядок в наших собственных делах? Программы нет. Устава нет. И самой партии нет.
— Почему нет? — возразил Владимир Ильич. — Теперь уж подходит пора практически подумать о втором съезде. Он примет устав и программу.
Блюменфельд сгоряча потряс над головой руками:
— Пух и перья полетят на этом съезде! Они уже летят, я вижу.
Третьим событием середины зимы было образование в Самаре русского центра «Искры».
Кажется, день, когда весть об этом дошла от Кржижановских до Мюнхена, был самым радостным для Владимира Ильича в ту зиму.
Хотелось крепко пожать руку Глеба.
«…Ваш почин нас страшно обрадовал, — тотчас написал Владимир Ильич в Самару Клэру, Улитке и всем тем, кто участвовал в создании практического руководящего центра в России. — Ура! Именно так! Шире забирайте!»
Ближе к весне и весной все завертелось, как в карусели.
Провалы, провалы — один за другим. Вскоре после разгрома полицией южного, одесского пути доставки «Искры» в Россию оборвался еще один путь — он назывался «путь Дементьева» и пролегал через ряд пунктов русско-немецкой границы.
А в люто морозный февральский день провалился и Бауман.
Его взяли под Воронежем, в деревне Хлебное, недалеко от Задонска. Грача загнали сюда неотступные преследования жандармских ищеек. Вконец измученный погоней, голодный, еле передвигая разбитую ногу (он прыгнул на ходу с поезда), Николай Эрнестович попросил ночлега у земского врача Велижева. Тот оказался мерзавцем и выдал Грача полиции. Так и Бауман очутился в киевской тюрьме.
В Мюнхене в эти дни почти не пахло зимой. А когда весть об аресте Баумана дошла сюда, в Английском саду уже набухали почки.
Весенний вечер. Отжурчали дожди, перемешанные со снегом, снова чисто и зелено на улицах Мюнхена. Владимир Ильич сегодня весь день работал в типографии над очередным номером «Искры».
Когда он пришел из типографии, был очень поздний час, Надежда Константиновна лежала в столовой на диване, но не спала.
— Есть новости? — спросил Владимир Ильич.
— Есть, — ответила она, приподнимаясь.
Она показала телеграмму, пришедшую от Калмыковой из Дрездена. Та сообщала, что завтра приедет с важным известием.
— Видно, что-то случилось, — пожал плечами Владимир Ильич.
— Есть еще одна новость, совсем неприятная, — продолжала Надежда Константиновна, — Плеханов прислал письмо Вере Ивановне…
— Знаю, — кивнул Владимир Ильич, сразу потемнев.
Надежда Константиновна села к столу. После небольшого отдыха опять взялась за письма. Она похудела за зиму не столько от напряженной работы, сколько от огорчительных переживаний и волнений. Дела внутри редакции «Искры» шли все хуже. Взаимоотношения редакторов обострялись. Не затихала борьба вокруг партийной программы. В переписке с Плехановым и Аксельродом только о ней и шел разговор. После того как Владимир Ильич написал свой проект, Плеханов надулся еще больше и взялся переделывать то, что он предлагал.
В новом наброске Георгий Валентинович вовсе выбросил из своего проекта пункт о диктатуре пролетариата, заменил общими словами о политической власти пролетариата, «которая сделает его господином положения». Проект стал еще хуже.
Проект программы, написанный Владимиром Ильичем, назывался в переписке между редакторами «Искры» ради конспирации «проектом Фрея». Он начинался так: «Все быстрее развивается товарное производство в России, все более полное господство приобретает в ней капиталистический способ производства». Ясно говорилось о порождаемых русским капитализмом противоречиях и общественных бедствиях. Программа объявляла беспощадную войну самодержавию и эксплуататорским классам. И четко подчеркивалась обязательность диктатуры пролетариата — гегемона русской революции.
Сегодня Вера Ивановна получила от Георгия Валентиновича неприятное письмо. Он сообщал, что программа Фрея его не устраивает, он не может «признать ее». И были в письме еще таких два грозных словечка: «Неужели раскол?»