Среди социал-демократических комитетов России уже шло движение за признание «Искры» своим руководящим органом. Первой ласточкой был Орехово-Богородский комитет, уже заявивший об этом. Ожидались такие же вести из Москвы, Харькова, Ростова, Киева. Владимир Ильич видел в этом новый большой шаг к съезду.
Очень радовал Владимира Ильича размах рабочих демонстраций и забастовок этой весны. Они становились все более массовыми и внушительными. Как ни бешенствовала охранка, разгромленные социал-демократические комитеты и искровские группы возрождались заново, на смену одним агентам «Искры», попавшим за решетку, приходили новые добровольцы.
Репрессии после убийства министра внутренних дел Сипягина никого не испугали. Несмотря на весь героизм поступка Балмашева, которому наверняка грозила смерть через повешение, в социал-демократических кругах его выстрел не вызвал одобрения. Героизм одиночки уже не расценивался так высоко, как во времена «Народной воли». Влияние «Искры», выступавшей против террора, отрезвило многих. Балмашевым восхищались, но террор осуждали. Забастовка, демонстрация, баррикады — вот настоящие пути борьбы. К этому и звала «Искра».
Пришли наконец вести и из Белостока.
Конечно, безумием было устраивать партийный съезд в России среди разгула полицейских репрессий. Сорвалась и вторая попытка. Как Владимир Ильич и предвидел.
На окраине Белостока в маленьком домике собралось человек десять. «Экономисты» и бундовцы были тут в большинстве, но против воли «Искры» они не смогли пойти и согласились считать свое малолюдное конспиративное собрание не съездом, а конференцией.
Несколько дней совещались, спорили и, в конце концов, приняли точку зрения «Искры»: надо готовить съезд всерьез, а пока для этого избрать Организационный комитет.
Исходом белостокского совещания Владимир Ильич был доволен.
— Теперь воскликнем: «Король умер, да здравствует король!» — говорил он Надежде Константиновне в день, когда узнал об образовании Организационного комитета в Белостоке. — Наша задача взять всю подготовку съезда в свои руки.
Надежда Константиновна давно не видела его таким радостным.
Весь день он был занят хлопотами у Квелтча. Вел переговоры с этим английским издателем. Квелтч был убежденным социал-демократом, считал себя марксистом и очень тепло отнесся к русским сотоварищам, охотно взялся им помочь. Вечером Владимир Ильич и Надежда Константиновна, ободренные успешным ходом переговоров, засели за письма в Россию и чуть не до рассвета писали.
Будь здесь Елизавета Васильевна, она напомнила бы дочери, что у Владимира Ильича часто кружится голова от переутомления, что и ей самой, Наде, надо почаще отдыхать. Но Елизавета Васильевна была далеко. Ее пришлось временно оставить в одном из городов Германии.
Выезд из Германии редакции «Искры» был совершен в обстановке строгой конспирации. Сразу взять с собой Елизавету Васильевну не удалось.
Утром забежал Дейч. Узнав, что письма из России стали прибывать, он удовлетворенно говорил:
— Ну, вот видите. Вот и хорошо. И отлично!
Он только мешал, отвлекая Владимира Ильича от работы бесконечными расспросами о России. Он мало знал о ней, старик, слишком давно оторвался от жизни революционной работы, слишком долго сидел в Сибири. Выяснив точку зрения Владимира Ильича на события последних дней, в том числе и на выстрел Балмашева, о котором уже знали в Англии, Дейч еще спросил, как смотрит Владимир Ильич на текущее положение и знает ли он о крестьянских бунтах в ряде губерний России.
Владимир Ильич ответил, что он знает, читал о бунтах.
— Крестьянство тоже поднимается, а?
— Да, поднимается. Это очень важно. Я читал.
Похоже было на то, что Дейч считает Владимира Ильича больше всего аграрником, то есть теоретиком и знатоком сельского хозяйства и крестьянства в России. Владимир Ильич в самом деле великолепно все это знал. Его статью «Аграрная программа русской социал-демократии» недавно обсуждали в Цюрихе на совещании соредакторов «Искры» (там были все, кроме Владимира Ильича). Видимо, это блестящее знание русского крестьянства и создало у Дейча впечатление, что Владимир Ильич прежде всего аграрник.
Никто из плехановской группы так хорошо не знал крестьянство, им вообще мало занимались.
А Владимир Ильич и сейчас продолжал изучать его, дорабатывал свою статью, улучшал ее, уточнял формулировки — словом, с обычной тщательностью и вниманием, не жалея сцл, готовил ее к печати. Статью намечали опубликовать в «Заре».
— А скажите, пожалуйста, — спрашивал у него Дейч, — неужели можно надеяться, что крестьянство поддержит нашу революцию, выражающую прежде всего, как мы знаем, интересы социалистического пролетариата?
И Дейч приводил знаменитые слова из Шекспира:
— «Что он Гекубе и что ему Гекуба?»
Дейч был широкообразованным человеком, на заре своей революционной деятельности слыл бунтарем, ярым народником. Сибирская каторга рано состарила этого человека. На пятом десятке он, казалось, уже выбился из жизненной колеи и будто заново узнавал то, что должен был давно и хорошо знать.
С величайшим терпением давал Владимир Ильич свои объяснения Дейчу. Доказывал, что поддержка сельского пролетариата — необходимое условие победы рабочего класса. Что борьба крестьянства против помещиков имеет значение для всей России. И социал-демократия должна помогать этой борьбе. Считать своим кровным делом.
— Так что, как видите, батенька мой, и нам Гекуба близка, и мы ей близки.
— Понятно, понятно, — тряс седой головой Дейч.
В чем Дейч особенно хорошо разбирался, это в сугубо практических житейских вопросах: сколько надо платить в Англии за квартиру с удобствами и без удобств, во что должен обойтись выпуск одного номера «Искры» в типографии Квелтча, и прочее, прочее. Владимир Ильич сразу разглядел хозяйственную жилку в Дейче и после его ухода сказал Надежде Константиновне:
— Когда придет время и соберется наш съезд, хорошо бы поручить этому человеку ту часть работы, которая будет связана с ведением финансовых дел. Приедут делегаты, их придется кормить, где-то разместить. Это потребует экономного расходования средств, а Дейч, кажется, понимает в этом толк.
В следующие дни письма из России принесли такую гору горьких новостей, что казалось, вся работа агентов «Искры», налаженная с таким трудом и ценой таких жертв, летит в пропасть.
Снова произошла серия провалов. Серьезный разгром постиг «Северный рабочий союз» — большую социал-демократическую организацию, в которой работало много искровцев. Взяли многих искровцев в Воронеже, Киеве, Харькове, Москве. Не дремала охранка в Питере. Там тоже произошли аресты. Зашатались транспортные связи; на западной границе оборвались еще некоторые пункты нелегальной переброски «Искры» в Россию.
Много искровских транспортов проходило через Вильно — крупный литовский город, расположенный вблизи границы. Здесь хорошо работал молодой агент «Искры» Пятницкий — рабочий, по специальности щетинщик. Его схватили на вокзале и повезли в арестантском вагоне в Киев.
Попал в тюрьму Сильвин, успевший лишь короткое время поработать разъездным агентом «Искры». После небольшого отдыха от солдатской службы он расстался с милой семьей Кржижановских, покинул Самару, чтобы выполнить ряд сложных и ответственных поручений «Феклы» и русского центра «Искры». Он побывал в Пскове, связался с Лепешинским и другими искровцами. Потом вместе с Иваном Радченко поехал в Смоленск. Здесь застряли восемь пудов литературы. Оба агента «Искры» развезли ее по разным городам.
Надо было восстановить оборванный путь переброски «Искры» на западной границе. Сильвин помчался в Ше-петовку, оттуда на лошадях лесными дорогами добрался до маленького местечка Теофиполь. Здесь Сильвина и взяли. А день-два спустя, очутившись за решеткой в киевской «Лукьяновке», он на первой же прогулке по тюремному двору встретил и Пятницкого, и Баумана, и Крохмаля, и других искровцев, освобождение которых ему не удалось довести до конца.
Среди заключенных в Лукьяновской тюрьме оказался и Блюменфельд; этот быстро попался, его взяли тотчас по переходе границы. Отняли чемодан, и вся литература, какая была внутри, попала в руки жандармов.
Таковы были вести из России. Заготовленные Владимиром Ильичем и Надеждой Константиновной за последние дни новые письма пришлось порвать. Большая группа активных искровцев вышла из строя. Зияющие бреши требовалось срочно чем-то заполнить.
Владимир Ильич потерял сон. Огромным напряжением воли он обычно быстро брал себя в руки. Но дорого стоили ему эти усилия. После бессонной ночи он ушел в типографию на переговоры с мистером Квелтчем.
Часов в десять он вернулся из типографии. Надежда Константиновна, тоже расстроенная провалами в России, напомнила ему, что пора позавтракать.
Зайдя в ближайший ресторанчик, Владимир Ильич и Надежда Константиновна съели по яичнице. Кельнер предложил еще жареных скатов или хотя бы по порции «бычачьего хвоста». Надежда Константиновна наотрез отказалась от этих кушаний. Запили яичницу чашкой кофе с кусочком кекса и помянули добрым словом сибирские шанежки: вот по-настоящему вкусная вещь.
— С мистером Квелтчем виделся? — спросила Надежда Константиновна, когда они вышли на улицу. — Будет пристроена наша «Искра»?
Он кивнул. Договоренность уже есть.
— А ведь это главное, Володя, — сказала Надежда Константиновна.
И опять он кивнул:
— Да, конечно. Остальное утрясется.
— И я так думаю.
Она крепко сжала его руку, безмолвно давая понять: ей самой легче оттого, что он так бодро держится в эти трудные минуты…
Был хороший денек. Дожди и туманы наползали реже, только по ночам.
— Пойдешь в библиотеку или будешь дома работать сегодня? — спросила она, почувствовав, что он стал замедлять шаг.
— Ни то, ни другое, — ответил он. — Пойдем Лондон смотреть. Хочешь?
— О! — с радостью согласилась она.
Сначала зашли в расположенный поблизости небольшой каменный дом. Тут обитал Николай Алексеев, один из активных искровцев, живших в Лондоне. Он оказался очень приветливым и милым человеком и со дня переезда «Искры» в Лондон помогал всем, чем мог.