Лето и осень 1902 года прошли для «Искры» оживленно, как никогда прежде. Одно за другим поступали в Лондон сообщения из русских социал-демократических организаций о признании «Искры» своим руководящим органом. Петербургский, Псковский, Харьковский и другие комитеты напечатали об этом в «Искре» официальные заявления; их читала вся революционная Россия.
В России сколачивался новый Организационный комитет по созыву съезда партии (почти весь прежний состав комитета оказался в тюрьме,). И в каждом письме Владимир Ильич торопил русские искровские центры с созданием комитета, требовал обязательно взять все в свои руки.
Работы прибавлялось, а Мартов еще разъезжал по Франции с рефератами. Наконец и он появился в Лондоне. Привез, как обычно, короб новостей.
— Ну, как вы тут живете? Устали? Я тоже.
На этот раз поездка странным образом оказала на Юлия Осиповича благотворное воздействие. Он ругательски ругал эмигрантское болото, высмеивал старомодных дам и господ, собиравшихся в Париже на его рефераты. Правда, он, Юлий Осипович, имел определенный успех, несмотря на свое косноязычие (оратором он был действительно не блестящим) и хриплый голос.
— Но сколько там склок, дрязг, потасовок, не имеющих под собой никакой принципиальной почвы! — рассказывал Юлий Осипович. — Самое страшное, что все — и в Женеве, и в Цюрихе, и в Париже — страстно хотят попасть на наш предстоящий съезд.
— В том-то и вся опасность, — сказал Мартову Владимир Ильич, выслушав его рассказ о поездке. — Рад, что ты это наконец понял.
Когда Юлий Осипович порой отходил от принятой линии «Искры», Владимир Ильич называл это «уходом в зигзаг», в один из тех зигзагов, которые Юлий Осипович сам высмеял в своем сатирическом «Гимне новейшего русского социалиста».
А когда Юлий Осипович снова выправлялся, Владимир Ильич называл это «выходом на ровную» и искренне радовался. В характере Владимира Ильича была черта, которая не всем бросалась в глаза. Он крепко привязывался к людям, с которыми долго вместе работал, преодолевал трудности. Привязанность эта была особая. Чем больше он доверял человеку, тем больше от него и требовал и тем строже относился к его слабостям.
К работникам «Искры», к ее агентам в России и в разных других странах он в последнее время стал относиться с большей требовательностью, чем прежде. Видимо, это объяснялось приближением срока созыва съезда, подготовка которого поглощала теперь все мысли Владимира Ильича. Он говорил:
— Съезд решит все, быть или не быть нашей партии. Тем строже спросит история в первую очередь с нас, искровцев. Мы должны быть едины в отстаивании наших принципов, во-первых, и, во-вторых, решительнее действовать. Никакой расхлябанности! Никаких интеллигентских вольностей! Мы перед серьезным экзаменом.
Юлий Осипович отшучивался:
— Я не люблю экзаменов. И был в душе очень доволен, когда меня отчислили с естественного факультета Петербургского университета. Это меня сразу и навсегда освободило от всяких экзаменов. И слава богу. Я их не выношу.
Он понимал, конечно, о каком экзамене ведет разговор Владимир Ильич, и соглашался, что съезд решит все, но слова о строгости и недопустимости «интеллигентских вольностей» ему явно не нравились. И, уходя от откровенной беседы, он продолжал подшучивать над самим собой и представлять дело так, будто в действительности доволен тем, что преследования полиции освободили его от сдачи экзаменов в университете.
— Увы, батенька, — тоже в шутливом тоне сказал Владимир Ильич, — от экзамена на съезде никому не уйти. Хочешь или не хочешь.
В это лето Владимиру Ильичу удалось на короткое время съездить на юг Франции, где он встретился с матерью и старшей сестрой. Чтобы повидать сына, Мария Александровна, несмотря на пожилые годы, пустилась в большое путешествие.
Быстро пролетели дни отдыха в маленьком городке у моря среди родных. Вернулся Владимир Ильич в Лондон с посвежевшим лицом.
Теперь сюда приезжало из России все больше народу. Нарастающее оживление в революционной работе давало себя чувствовать все сильнее. Отовсюду стекались в лондонскую колонию «Искры» вести, что опубликованная программа партии приковала к себе внимание всей борющейся России.
Побывал в эти дни в Лондоне агент «Искры» Красиков, которого Владимир Ильич знал еще по встречам в Сибири. Это был человек лет тридцати с очень своеобразной внешностью и любопытным прошлым.
Родом коренной сибиряк, из Красноярска, Красиков начал свой революционный путь, еще учась в Петербургском университете, сначала на физико-математическом, затем на юридическом факультете.
Как и многие, он познал арест, тюрьму, ссылку.
Отбывал он ссылку в родном Красноярске. Там Владимир Ильич и встретился с ним. Это была личность яркая, неугомонная, с характером размашистым и задорным. Ростом невысок, но изящен, глаза живые, быстрые, со смешинкой. Носил тройку с пышным художественным бантом вместо галстука. Без иронии он, казалось, и слова не вымолвит. Его худощавое лицо с лихо закрученными усиками и жидкой бородкой всегда выражало готовность едко усмехнуться, в серых глазах прятались дерзкие огоньки. В спорах с противниками «Искры» он мог сразить человека наповал острой издевкой.
Беседуя с ним, Владимир Ильич часто хохотал. Как издевался Петр Ананьевич над «экономистами», собственно, уже разбитыми благодаря «Искре» и работам Владимира Ильича! Красиков рассказывал, что даже те социал-демократы, которые не согласны с ее линией, стараются помалкивать, чтобы не вылететь из комитета и не потерять авторитета среди рабочих.
— Вы не представляете себе, Владимир Ильич, сколько в нашей Россиюшке всяких пижонов, — кривил губы Красиков. — Тоже хотят участвовать в движении. Модно стало! И знаете, о чем они мечтают? Хочется им, чтобы и в России, как здесь, в Лондоне, в Гайд-парке, каждый мог подняться на трибуну и кричать, что бог на душу положит. Кто за социализм, кто за анархизм, кто во что горазд! Вот и предел всех мечтаний о свободе у этих пижонов, старающихся примкнуть к нашему движению.
Владимир Ильич задумчиво слушал.
— Нет, — произнес он, — партию мы строим совсем не такую, как на Западе. В том-то и дело! Но мы строим ее на заре новой эпохи. Социал-демократия идет очень сложными путями к своей цели. Не все дойдут, это ясно. Иные останавливаются на полдороге и не в состоянии идти дальше. Это бывает и с людьми, и с партиями.
Красиков соглашался:
— Да, Владимир Ильич. У нас, в России, правда, трудней работать, чем тут, на Западе, у нас в парке на трибуну не поднимешься и провозглашать свои лозунги не станешь. У нас сажают, бьют, преследуют, зато наш крот истории роет глубже.
Владимир Ильич думал, глядя на Красикова: «Вот кого надо было бы обязательно выбрать делегатом на наш предстоящий съезд».
Приезжих чаще всего помещали на временное жительство в «коммуне». Для гостей тут была специальная комната. Шумное соседство молодых, веселых россиян тревожило хозяев дома: не анархисты ли эти россияне и не занимаются ли они изготовлением бомб — самое страшное, что мог представить себе респектабельный англичанин. Пришлось снова прибегнуть к помощи солидного Тахтарева: тот поговорил с домовладельцами и кое-как успокоил их.
— Но отчего они так кричат?
— Спорят, — объяснял Тахтарев. — Просто спорят. Уверяю вас, бомб они не делают.
Тахтарев доложил Владимиру Ильичу о конфликте, и тот серьезно поговорил с Мартовым.
— Действительно, кричим сильно, — с виноватым видом чесал затылок Мартов и откровенно признавался, что такой шум и ему мешает работать.
Последние номера «Искры» были полны сообщениями об удачных побегах русских революционеров из тюрем и мест ссылки.
Многих из киевских беглецов уже видели в Женеве и Цюрихе. Находился там и Бауман. Опять захаживает в кафе «Ландольт», жадно читает все, что пропустил, пока сидел в тюрьме, особенно — номера «Искры». Владимир Ильич, когда заходил разговор о побеге, лукаво щурил глаза, и чувствовалось: доволен, очень доволен.
Каждого из бежавших Владимир Ильич старался ободрить, не торопил с возвращением к делу. «Тысячу приветов старому другу!» — написал он в письме к Аксельроду в Цюрих, узнав, что Лалаянц там.
Исаак Христофорович посидел крепко. После суда его загнали далеко — под Иркутск. Арестовали и его жену — тоже искровку. Ей, как и мужу, удалось бежать.
Не каждого звал Владимир Ильич в Лондон. Это могло нарушить конспиративную работу «Искры», выдать царской охранке ее новое местопребывание. Об участниках побегов русская эмигрантская печать в Швейцарии и Франции успела сильно прошуметь, и их появление в Лондоне могло быть тотчас замечено. Но Владимир Ильич не забывал позаботиться о каждом беглеце, подумать об его устройстве и о том, чтобы человек был обеспечен средствами к жизни.
Установилась своего рода очередность в порядке приезда беглецов в Лондон.
Одним из первых побывал здесь Грач. С ним приехали его товарищи по совместному побегу из Лукьяновской тюрьмы Пятницкий и активный агент «Искры» Литвинов, по кличке «Папаша». Оба они, и Пятницкий и Литвинов, были всей душой преданы «Искре» и до тюрьмы успели хорошо поработать для нее.
Местом их деятельности была западная граница. Немало транспортов с искровской литературой попало в Россию благодаря самоотверженной, бесстрашной работе Пятницы и Папаши, сына виленского часовщика.
Пятницкий показался Надежде Константиновне страшно худющим, и поэтому по приезде молодого щетинщика в Лондон были приняты меры, чтобы его «подкормить». Это был темноволосый, подвижный, по натуре очень увлекающийся человек. Он жадно тянулся к знаниям, и Владимир Ильич, со своей стороны, позаботился, чтобы Пятница смог теоретически подковаться, поработать над собой, расширить свой кругозор.
На второй или третий день после приезда искровцев в Лондон Владимир Ильич притащил в «коммуну», где их поселили, большую связку книг, брошюр и газет и настоял, чтобы Пятницкий как следует позанимался; тот и сам с охотой взялся за чтение, даже не пошел осматривать Лондон.