А когда после отъезда Красикова она и Владимир Ильич снова явились в «коммуну», то поразились чистоте и порядку, царившим в комнате для приезжих. Ни окурков, ни раскиданных как попало газет и книг. Все прибрано умелой, заботливой рукой Ивана Васильевича, все расставлено по местам.
— Вот, поглядите, — показал он несколько исписанных листков, — начал…
— Уже? Молодец! — обрадовался Владимир Ильич.
Страницы воспоминаний Бабушкина понравились. Безыскусственно и просто рисовал он картину своего детства и первых шагов самостоятельной жизни, рассказывал о начале своего революционного пути…
Вдруг снова воспылал желанием «обискриться» сам Георгий Валентинович. Он написал об этом Вере Ивановне, а та поспешила сообщить о предстоящем приезде женевца всей искровской колонии в Лондоне.
Он не замедлил приехать. Встречали его большой компанией. На вокзал пришли: Владимир Ильич, Надежда Константиновна, Дейч, Мартов и Засулич. Дождя не было, наоборот — стоял ясный, золотой сентябрьский денек. Поезд пришел вовремя. Ехать Георгию Валентиновичу было хорошо, удобно. В Лондоне его устроили и приняли как нельзя лучше. Все предзнаменования говорили о том, что в этот раз встреча должна обойтись без стычек.
Собственно, так и произошло. О прошлом не вспоминали. Касались в разговорах только текущих дел и предстоящего съезда. В отличие от прошлых приездов, Георгий Валентинович проявил величайший интерес к переписке с Россией. Ему с радостью показали почту.
Это было вечером на квартире у Владимира Ильича. Кроме Георгия Валентиновича и хозяев, тут были Мартов, Вера Ивановна и Бабушкин, с которым высокий гость сам пожелал познакомиться.
Переписка с Россией необычайно возросла. За месяц через руки Владимира Ильича и Надежды Константиновны проходило до трехсот писем. Со всей России тянулись нити к «Фекле».
— Поразительно! — бормотал Георгий Валентинович. — Уму непостижимое явление!
Он, правда, не удержался от шутки:
— Пошла писать губерния! Нет, серьезно, я никогда не думал, что Россия так распишется. Чудеса в решете!
Опять он листал «зеленые тетради» Надежды Константиновны. Листал и говорил:
— Это подвиг, подвиг…
Интересовало Георгия Валентиновича и то, как теперь обстоит дело с транспортировкой «Искры» в Россию и как там работает русский искровский центр. В Самаре за Глебом Кржижановским уже велась слежка, пришла на днях такая недобрая весть. Георгию Валентиновичу об этом рассказали. Он вздохнул, сказал, что очень огорчен и что следовало бы посоветовать Кржижановским при усилении опасности переехать в другой город.
Надежда Константиновна показала письмо, уже отправленное Клэру и Улитке.
— О, вы успели и об этом позаботиться, — удивился Георгий Валентинович. — Прекрасно!
Стол уже накрывали к ужину. А Георгий Валентинович все не мог оторваться от «зеленых тетрадей» все расспрашивал.
Пока Вера Ивановна и Мартов помогали Елизавете Васильевне на кухне, Владимир Ильич и Надежда Константиновна продолжали свои объяснения. Охотно и подробно рассказывали обо всем, что интересовало гостя. Бабушкин стоял в углу и внимательно следил за Плехановым.
Как поживает Тетка? О, хорошо! Часто присылает письма и все просит не забывать ее в своем «туманном Альбионе». И по-прежнему помогает «Искре» деньгами. Но теперь «Искре» помогают деньгами многие. Кожевникова, искровка, работающая в России, ходила к Горькому. Алексей Максимович дал большую сумму денег для газеты, он читает ее, она ему нравится. Дали денег и знаменитый певец Собинов, когда к нему обратилась та же Кожевникова, и артистка Яворская. Деньги эти, правда, пошли не на «Искру», а на помощь рабочим одной западной губернии России, которым пришлось выдержать длительную забастовку. Ну, а деньги Кранихфельда — это особая статья, они пойдут на подготовку и проведение съезда.
— Да, да, — кивал Георгий Валентинович. — Все это очень интересно и говорит о большой популярности «Искры». Успех, большой успех!
Надежда Константиновна радостно улыбалась. Да есть ли в России город, где бы газету не требовали? Вот письмо: «Скорее шлите горностаевый мех», — просит из Петербурга Иван Радченко. «С нетерпением ждем матриц «Феклы», — пишет из Самары Глеб. Да, теперь уж дело налажено так, что «Искру» печатают с матриц в самой России. Где? Ну, ведь об этом Георгию Валентиновичу рассказывали подробно еще в Мюнхене в прошлый его приезд.
Баку… Шумный портовый город. Полиции велено строго — не допускать контрабандной торговли. Морем и по сухопутью через Батум и другие порты Закавказья провозят табак, вина, шелка.
Именно тут, в доме азербайджанца Али-Бабы, группа искровцев устроила небольшую типографию. Ее конспиративное название «Нина». Среди организаторов — Ладо Кецховели, Красин, Кнунянц — энергичные бакинские социал-демократы. Достали денег, печатную машину и по указанию «Искры» образовали конспиративную транспортную группу «Лошадь».
А с кишиневской типографией плохо. Провалился Аким. В конце концов охранка добралась до Акима и накрыла типографию.
— Грустно, — вздыхал Георгий Валентинович. — Ну, а как вы считаете, здесь, в Лондоне, вы в безопасности? Боюсь, что нет.
Владимир Ильич улыбнулся; не успел он ответить, как Бабушкин отозвался из угла:
— Какой же революционер, простите, ищет безопасных мест?
Георгий Валентинович снова показал, как великолепно он умеет владеть собой. Замечание Ивана Васильевича ему не понравилось. Но он постарался все обратить в шутку, рассмеялся и сказал:
— О, друг мой, в принципе вы правы, но в бою командир обычно держится в таком месте, где он наименее уязвим. Между прочим, мне хочется о многом с вами поговорить, молодой человек.
— Ужинать! Ужинать! — звала Засулич.
После ужина опять разговаривали о делах. Георгий Валентинович взялся за Бабушкина, расспрашивал так подробно о его жизни и работе в России, что Юлий Осипович сказал, шутя:
— Дорогой Георгий Валентинович, это уже не беседа, а допрос с пристрастием.
А Иван Васильевич хмурился, отвечал коротко, его разбирала досада, но, видя, как учтиво и радушно относится к женевцу Владимир Ильич, старался подавить в себе недобрые чувства, — ведь и для него Плеханов был «богом». Только почему он, бог, так по-барски себя ведет? Точно он, Плеханов, и есть хозяин «Искры».
— Приезжайте ко мне в Женеву, — звал Плеханов к себе Ивана Васильевича.
— Нет, я в Россию скоро вернусь, — отвечал Бабушкин, — уже пора мне!
Чем независимее вел себя Бабушкин, тем больше он нравился Георгию Валентиновичу. Но тщетны были попытки женевца приблизить к себе молодого рабочего, так импонировавшего ему смелостью, даже резкостью своих суждений и просто милой привлекательностью, еще больше возраставшей от сознания, что это — твой соотечественник, родной и близкий по духу человек. За несколько дней, проведенных Георгием Валентиновичем в Лондоне, ему так и не удалось расположить к себе Бабушкина. Непринужденный, дружеский разговор у них не получался. Глубоко уважая Плеханова, Иван Васильевич, впервые увидев автора знаменитых книг, все же не мог отделаться от впечатления, что перед ним большой барин, хоть он и теоретик-марксист.
В один из этих дней снова всплыл вопрос о переезде «Искры» в Швейцарию.
Вечером провожали в Женеву Плеханова. Слева от него шла Засулич. Справа сам Георгий Валентинович держал под руку Бабушкина, который еще никогда в жизни не испытывал такой неловкости, как в эти минуты.
Владимир Ильич и Мартов шли чуть сзади.
— Есть у меня одно соображение, — сказал Мартов Владимиру Ильичу. — Видимо, недалеко время, когда нам все-таки придется переехать в Швейцарию. Только прошу не удивляться, что я об этом заговорил. Тут есть серьезная причина.
— Какая? — спокойно спросил Владимир Ильич, хотя в душе у него шевельнулось что-то тревожное.
Юлий Осипович покашлял. Он знал, что Владимир Ильич категорически против переезда в Женеву. Но вот какие соображения кажутся Юлию Осиповичу вескими. Съезд, вероятнее всего, состоится будущим летом. Задолго до съезда придется собрать делегатов и начать с ними разговоры. Надо будет прочитать им лекции, рефераты. А где лучше это сделать, как не в Женеве, которая, что ни говори, сосредоточивает в себе цвет русской политической эмиграции.
— Здесь, в Лондоне, это будет гораздо труднее сделать, — говорил Юлий Осипович. — Я исхожу из чисто практических соображений. И, пожалуйста, прошу не думать, что я тут бросаюсь в очередной зигзаг. Я не забываю интересов «Искры».
— Нет, батенька, — возразил Владимир Ильич. — Это все-таки зигзаг. В Женеву нам переезжать нельзя. Лучше позовем делегатов съезда сюда. Там будет труднее их обрабатывать, бороться с чуждыми влияниями.
Юлий Осипович продолжал доказывать свое. В Лондон звать делегатов? А кто тут будет с ними заниматься? Нет, в Женеве куда лучше. Там можно провести обширные дискуссии, поспорить.
— Ну и получится дискуссионный клуб, я в этом вижу мало пользы, — твердил Владимир Ильич.
Переходили Темзу. Город весь искрился огнями. От реки пахло смолой и каменноугольной гарью. Юлий Осипович страшно раскашлялся, так сильно, что не смог говорить. Владимир Ильич участливо смотрел на него искоса и из чувства такта молчал, — ждал, пока его собеседник уймет свой кашель и снова станет способным к продолжению разговора. Но вот Юлий Осипович наконец произнес:
— Я стою за свободное волеизъявление. Пусть каждый сам говорит, что хочет, и выслушает все другие возможные точки зрения.
Тут Владимир Ильич возразил:
— Я тоже стою за широкий обмен мнениями, за спор, но все же партия не Запорожская Сечь. И надо учесть обстановку. В наших собственных рядах еще уйма вольницы, неустойчивости, а когда мы соберем съезд, на нас обрушатся вдобавок все силы ада, чтобы помешать, сорвать нашу попытку объединиться в сильную и единую партию. Не время сейчас разводить у себя Гайд-парк! Запорожская Сечь не всегда хороша и нужна.