Пересиливая кашель, Мартов твердил свое:
— Почему Запорожская Сечь? Конечно, партия не ссечь», но в ней неизбежны разногласия взглядов, а тем более — характеров. Партия — не казарма, она скорее…
Владимир Ильич уж не мог оставаться спокойным. Он перебил:
— Она не казарма, но и не «сечь», а организованный отряд!
— Я читал «Что делать?» и знаю эту формулировку. Конечно, партия — отряд, но как он должен строиться, какие должны быть внутри него порядки, это еще вопрос. При разработке устава об этом придется подумать. Я лично за широкое толкование устава. Не должно быть давления сверху. Мысль не терпит неволи.
— Красивые слова, Юлий Осипович. Мысль не терпит и пустословия. И нельзя забывать главное — обстановку! Обстановку! Мы идем по краю обрыва…
Спор так и остался неоконченным. Уже показалась площадь, где была стоянка кебов. Все уселись в экипажи и покатили на вокзал.
Отъезд Георгия Валентиновича прошел хорошо, без каких-либо неприятных минут. Прощание было теплым, дружеским. Поезд отошел вовремя, по звонку. Когда возвращались с вокзала, Вера Ивановна говорила Бабушкину, что он очень понравился Жоржу прямотой и самостоятельностью суждений, и вообще все вышло на славу.
Иван Васильевич был в недоумении.
— А кто Жорж? — спросил он. И, получив ответ, только плечами пожал.
Тем же вечером, подъезжая в кебе к дому, Владимир Ильич говорил Надежде Константиновне, что спор с Юлием Осиповичем навел его на новые мысли, их надо будет учесть при разработке устава партии, который вместе с программой составит основу работ предстоящего партийного съезда.
— Тут встают большие вопросы. Централизм, дисциплина, коллективность, демократия. Запорожская Сечь хороша у Гоголя в «Тарасе Бульбе», но не в организации, которая должна встать во главе рабочего класса и опрокинуть старый мир.
Надежда Константиновна посоветовала:
— А ты сам и займись уставом.
Он подумал, вдруг улыбнулся:
— А что скажет княгиня Марья Алексевна?
Надежда Константиновна поняла и тоже усмехнулась. Под этой известной фразой из грибоедовской комедии он имел в виду Женеву.
В конце осени на «Искру» посыпались новые удары. Бабушкин, уехавший в Россию с поручениями Владимира Ильича, вскоре снова попал в тюрьму. За решеткой очутились Лепешинский и Иван Радченко, только что избранные в Организационный комитет, который удалось сколотить с большим трудом. Еще один член комитета — доктор Краснуха, хорошо помогавший «Искре», тоже попал под арест.
Потом началась трудная зима — зима 1903 года, и снова были аресты, аресты. Не проходило дня без волнений. Владимир Ильич и Надежда Константиновна жили в громадном напряжении и до зимы, а за долгие месяцы зимы совсем выбились из сил.
Кроме работы в «Искре», все внимание поглощали хлопоты по подготовке съезда. Владимир Ильич твердил: от съезда зависит все, жить или не жить партии, и не давал покоя ни себе, ни другим.
А весной забурлило еще сильнее. Во все крупнейшие социал-демократические организации России был разослан «Проект устава II съезда РСДРП», определявший порядок выборов делегатов и проведения съезда. На местах начались выборы делегатов на съезд. Намечалось, что он состоится в Брюсселе. Предполагаемое место съезда хранилось в тайне, его знала только шестерка соредакторов «Искры» да Надежда Константиновна. Но скоро из русских комитетов начали поступать запросы: куда ехать избранным делегатам, где им собираться?
И тут опять всплыл вопрос о переезде в Женеву. Плеханов и Аксельрод настаивали на обязательном переезде «Искры» в Швейцарию и туда же (и именно в Женеву) предлагали звать из России делегатов съезда для первоначальных разговоров, обсуждений, дискуссий и так далее. Георгий Валентинович приводил в письмах тысячу доводов в пользу переезда: даже тот, что это, мол, положило бы конец раздирательству.
Трудные дни переживал Владимир Ильич. Он знал, что Юлий Осипович теперь его не поддержит. Какую позицию занимает Вера Ивановна — тоже было ясно. Оставалась еще какая-то надежда на Потресова. Тот почти не бывал в Лондоне — жил в Швейцарии и только переписывался с «Искрой». Но весной он на короткое время приехал в Лондон.
Когда на совещании четверки собравшихся тут соредакторов был поставлен вопрос о переезде в Женеву, один Владимир Ильич поднял руку против. Потресов тоже нашел, что Женева лучше.
— Ну что ж, — сказал Владимир Ильич после голосования. — Переедем в Женеву. И сами же поставим себя в положение втрое более сложное и тяжелое…
Снова началась перестройка всех искровских связей — в третий раз! И снова больше всего тут досталось Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне. Потресов уехал обратно в Швейцарию, за ним вскоре туда отбыли Вера Ивановна и Юлий Осипович.
Мистер Квелтч выразил искреннее сожаление, когда Владимир Ильич объявил ему о прекращении издания «Искры» в Лондоне.
— Но она будет выходить в другом месте?
— Да, мистер Квелтч. «Искра» будет жить. Но таковы обстоятельства. Мы должны уехать.
— Жаль, жаль… Мне было приятно помогать вам. Я буду вспоминать о вас с уважением!..
В канун отъезда из Лондона Владимир Ильич и Надежда Константиновна побывали за городом на кладбище, где похоронен Карл Маркс. В редкие дни отдыха они любили забираться на холм вблизи кладбища и смотреть на город. Холодный ветер дул в тот день, оба прозябли, стоя с обнаженной головой у великой могилы. Дома едва отогрелись горячим кофе.
А на другой день Владимир Ильич заболел. У него начался жар, какая-то сыпь высыпала на теле. Звать врача — дорого. Вспомнили: а ведь Тахтарев, хоть и увлекся социологией, в прошлом-то был медик.
Позвали Тахтарева. Он велел помазать больного йодом.
А подошел срок ехать и откладывать было невозможно, потому что явки и адреса делегатам уже были даны на Женеву. Владимир Ильич велел взять проездные билеты. Жар как будто прошел. Но, когда в ход пустили йод, Владимир Ильич с трудом удерживался, чтобы не застонать от острой боли. Он только судорожно вздыхал, и Надежда Константиновна понимала, как ему тяжело.
В таком состоянии он пересек Ламанш. Боль не проходила. Еле добрались до Женевы.
Встревоженные телеграммой о его болезни, явились на вокзал для встречи Мартов, Засулич и Георгий Валентинович с женой. Все были огорчены и расстроены, увидев бледное, похудевшее лицо выходящего из вагона Владимира Ильича. Его поддерживала под руку Надежда Константиновна.
Жена Плеханова — Розалия Марковна, в прошлом медичка, была первой, кто поставил правильный диагноз болезни:
— Это «священный огонь», бывает на нервной почве, — сказала она, увидев мелкую красную сыпь на шее Владимира Ильича. — Надо в больницу.
Две недели пролежал Владимир Ильич во врачебном пансионе.
Стоял дивный женевский апрель. Небо с утра ярко-голубое, без единого облачка. Деревья в цвету, на озере весь день песни, музыка. Чаруют и манят к себе встающие вдали снеговые вершины гор.
То был апрель 1903 года.
А в России, даже в центральной части империи, во многих местах еще лежал снег, и кое-где еще прихватывали морозы. Но солнышко и там делало свое дело. К маю снега всюду стаяли, зазеленели поля, сады, леса.
В эти дни исполняющий обязанности директора департамента полиции его превосходительство Лопухин лично и совершенно доверительно известил всех начальников охранных отделений, что искровцы скоро соберутся на съезд.
«В департаменте полиции, — говорилось в секретном извещении, — получен из агентурных источников рукописный «Проект устава II съезда РСДРП», созываемого Организационным комитетом, который образован из членов преступного сообщества «Искры»…»
К письму Лопухина прикладывался этот проект и говорилось, что начальники охранных отделений должны, во-первых, «внимательно ознакомиться с ним»; во-вторых, «немедленно собрать, по возможности, сведения об отношении местных социал-демократических организаций к предстоящему съезду» и, в-третьих (что и было главным), «принять все зависящие меры к выяснению тех лиц, кои поедут на съезд».
Его превосходительство не составлял эту бумагу. Он только подписывал ее. И, подписывая, клял всех и вся. Наказание божие с этой «Искрой»! Хитрый Зубатов и тот оскандалился, и его даже пришлось убрать. Пирамидов просто оказался дубиной. Не выпустил бы из рук главных зачинщиков «Искры», не было бы той смуты, какая сейчас разрослась на Руси. «Тут уж, черт возьми, не искра — пожар настоящий», — ворчал генерал.
Май уже подходил к концу, а точных сведений о месте съезда в департамент полиции не поступало. На всякий случай нажим на швейцарское правительство был сделан. Давно шла с ним переписка по поводу эмигрантских гнезд, образовавшихся в Женеве и Цюрихе, по поводу «Искры» и т. п. Русское правительство снова напомнило швейцарским властям, что оно настаивает на прекращении всякого попустительства революционным эмигрантам из России.
Глава седьмаяЕДИНОЙ СВЯЗЬЮ
У кафе «Ландольт» майским утром остановились два человека. Оба молоды, но с бородками, и это сразу выдавало их иностранное происхождение. Вместо шляпы на одном, более плотном мужчине — шапка, слишком теплая для здешних мест. Он имел вид рабочего. Второй был худощав и носил очки, придававшие ему интеллигентный вид. Этот был без шапки и красовался, в отличие от своего светловолосого товарища, жгуче черной шевелюрой.
Мужчины оглядели дом. Пять этажей! Навес над первым этажом, где помещается кафе, внушителен, дает густую тень. Строги и массивны зеркальные окна с шелковыми портьерами.
— Войдем! — сказал светловолосый.
— А куда деваться? — улыбнулся его спутник.
Они вошли в кафе, сели за столик, заказали пиво и завтрак. Поели плотно. Потом подозвали кельнера.
— Скажите, где тут Сешерон? — обратился по-русски к нему худощавый.
Кельнер отвечал по-французски. Вмешался сидящий за соседним столиком человек, знавший оба языка. Кое-как россиянам было объяснено, как им добраться до Сешерона — пригородного района Женевы.