должен был получиться веселым? Он был веселым. Казалось, ты умел смотреть на вещи сквозь пальцы и сглаживать острые углы. Пока ты проводил для меня гранд-тур по нашему новому дому, ты вел себя напористо, словно вожатый в лагере скаутов, но этой напористости противоречил взгляд твоих глаз, в котором читалась мольба подыграть тебе. Ты говорил без остановки, словно одурманенный скоростью, и этот налет истерии роковым образом выдавал твои подозрения: что дом № 12 на променаде Палисейд – это не гигантский архитектурный подвиг, а чудовищный провал. И все же при помощи сложной комбинации оптимизма, страстного желания и бравады тебе удалось сгладить эту ситуацию. Хотя в более резкой форме это называется ложью, всегда ведь можно обосновать это тем, что ложь – разновидность великодушия. В конце концов, ты тренировался сглаживать острые углы в отношении Кевина с самого дня его рождения.
Сама-то я формалистка. Я предпочитаю, чтобы мои фотографии были в фокусе. Рискну употребить тавтологию: люди нравятся мне лишь настолько, насколько они мне нравятся. Я веду эмоциональную жизнь такой арифметической точности – целых две или три цифры после запятой, – что даже готова допустить, что мой собственный сын может быть до некоторой степени приятным. Иными словами, Франклин, я оставляю 17 долларов чаевых.
Надеюсь, тогда мне удалось убедить тебя в том, что я сочла дом замечательным. Это было первое важное решение, которое ты принял сам от имени нас обоих, и я не собиралась все испохабить только потому, что от мыслей о предстоящей жизни в этом доме мне хотелось вскрыть себе вены. Сама для себя я решила, что объяснение твоего выбора крылось не столько в том, что у тебя был другой вкус или что он вообще отсутствовал, сколько в том, что ты легко поддавался внушению. Меня ведь не было рядом, чтобы нашептывать тебе о кухонных лифтах. В мое отсутствие ты обратился к вкусу своих родителей.
Или к его обновленной версии. Променад Палисейд убийственно старался быть «в теме». Дом, который твои родители построили в Глостере, штат Массачусетс, был традиционной для Новой Англии деревянной постройкой – два этажа спереди, один сзади, скошенная крыша. Но в выборе нашего дома безошибочно ощущалась их любовь к дорогой отделке и невинная вера в Благопристойность.
Удовольствие, которое доставлял мне девиз твоего отца – «Материалы – это все», – было не совсем связано именно с ним. До определенной степени я понимала ценность людей, которые сами что-то делали, и делали высококлассно: Герб и Глэдис построили собственный дом, сами коптили лосося и варили пиво. Но я никогда не встречала людей, которые жили бы, будучи настолько ограниченными лишь тремя измерениями. Я видела твоего отца взволнованным и проявляющим интерес лишь в тех случаях, когда он смотрел на сделанную из клена каминную полку или пробовал стаут[129] с шапкой пены в кружке. Думаю, он превозносил прежде всего неизменное физическое совершенство; посидеть у камина и выпить пива – это уже вторично. Твоя мать готовила, смешивая ингредиенты с химической точностью, и когда мы приезжали к ним в гости, питались мы хорошо. Ее малиновый пирог, украшенный сверху меренгой, выглядел словно картинка, вырезанная из журнала, и по этому поводу у меня вновь возникало впечатление, что целью было не наслаждение вкусом, а сам пирог как объект, поэтому резать ее творение и поедать его казалось актом вандализма. (Насколько же красноречив тот факт, что твоя тощая как скелет мать – отличный повар, у которого отсутствует аппетит.) То, как механически она готовила еду, производило впечатление конвейера. Я всегда испытывала некоторое облегчение, когда мы уезжали от твоих родителей; а они были так добры ко мне – пусть лишь в материальных проявлениях, – что я чувствовала себя неучтивой.
И все же в их доме все было натерто до такого зеркального блеска, чтобы помочь скрыть тот факт, что под этим блеском больше ничего нет. Они не читали; у них было немного книг и подборка энциклопедий (их переплеты бордового цвета делали более теплой обстановку гостиной). Однако единственными томами, напечатанными на хорошей бумаге, были инструкции к технике, руководства из серии «Сделай сам», кулинарные книги и потрепанный двухтомник «Как работают вещи»[130]. Твои родители не понимали, зачем кому-то нужно разыскивать фильм, который плохо кончается, или покупать некрасивую картину. У них был великолепный проигрыватель с колонками по тысяче долларов за штуку, но к нему прилагалась лишь горстка дисков с легкой музыкой и лучшими хитами типа «Величайшие классические произведения» и «Шедевры оперы». Можно было бы подумать, что им просто лень слушать что-то еще, но для меня это выглядело скорее чем-то беспомощным: они не знали, для чего вообще нужна музыка.
В отношении твоей семьи это можно было сказать обо всей жизни вообще: они не знали, для чего она нужна. Они – энтузиасты механики жизни: они знают, как сделать так, чтобы ее шестеренки сцеплялись между собой, но при этом полагают, что строят это приспособление ради него самого – словно безделушку, которая стоит на журнальном столике, и ее металлические шарики, пощелкивая, бесполезно качаются туда-сюда, пока сила трения не прекратит их движение. Твой отец был глубоко недоволен, когда строительство их дома окончилось, и не потому, что в доме что-то было не так, а потому, что все было идеально. Душ с распылителем высокого давления и герметичная душевая кабина из стекла были установлены безупречно, и в тот момент, когда твой отец прошагал к своему великолепному проигрывателю, чтобы поставить в него типично безликую подборку «Лучших хитов» на CD, я легко могла бы себе представить, как он выбегает во двор и валяется в грязи, чтобы обеспечить этой душевой кабине разумные основания для существования. Если уж об этом зашла речь, то дом твоих родителей настолько опрятный, сверкающий и чистый, настолько хорошо оборудован разнообразными штуковинами, которые месят тесто, нарезают овощи соломкой, размораживают еду и разрезают вдоль булочки, что ему как будто и не нужны его обитатели. Наоборот, его рыгающие, испражняющиеся и расплескивающие кофе жильцы – это единственные островки неопрятности в биосфере, которая в остальном является безупречной и самодостаточной.
Конечно, обо всем этом мы говорили, когда гостили у них – говорили исчерпывающе много, потому что, переев и будучи в сорока минутах езды от ближайшего кинотеатра, мы развлечения ради занимались препарированием твоих родителей. Суть в том, что, когда Кевин… в тот четверг… словом, они не были к этому готовы. Они не купили заранее какой-нибудь нужный прибор типа удалителя семян из малины немецкого производства, чтобы этот прибор мог переработать такой поворот событий и придать ему какой-то смысл. Совершенный Кевином поступок не был рациональным. От него не стал тише работать какой-нибудь двигатель, не стала более эффективной система блоков; на нем нельзя было сварить пиво или закоптить лосося. Этот поступок не делал числовых выкладок – в материальном смысле он был идиотским.
Ирония в том, что, хотя твои родители всегда сокрушались о недостатке протестантского усердия в Кевине, они двое имели с ним больше общего, чем любой известный мне человек. Если они не знают, для чего нужна жизнь и что с ней делать, то Кевин также этого не знает; и что интересно, и твои родители, и твой первенец питают одинаковое отвращение к досугу. Твой сын всегда устраивал лобовую атаку на эту антипатию – если задуматься, это требует определенной смелости; он никогда не обманывал себя, полагая, что если время просто чем-то заполнить, то оно будет потрачено продуктивно и с пользой. Ну уж нет. Ты ведь помнишь, как он часами мог сидеть, изнемогать, сердито смотреть и не делать ничего, кроме как осыпать бранью каждую секунду каждой минуты каждого своего субботнего дня.
Конечно же, твоих родителей пугает перспектива ничем не заниматься. У них, в отличие от Кевина, недостаточно характера, чтобы смотреть в лицо пустоте. Твой отец вечно тратил время на пустяки, смазывая механизмы повседневной жизни, хотя, когда он заканчивал установку очередного приспособления, которое должно было обеспечить ему очередное дополнительное удобство, на него наваливалось бремя еще большего ненавистного досуга. Более того, устанавливая смягчающий воду фильтр или систему полива сада, он понятия не имел о том, что именно он, собственно, пытается сделать лучше. Жесткая вода обеспечила бы радостные перспективы в виде регулярного и старательного удаления известкового налета со сливной полки раковины, а сад ему очень нравилось поливать вручную. Разница в том, что твой отец умышленно устанавливал смягчающий фильтр для воды, не имея на то веской причины, а Кевин такого не делал. Бессмысленность никогда не волновала твоего отца. Жизнь для него – набор клеток и электрических импульсов, она материальна, и потому материалы – это все. И этот прозаичный взгляд его устраивает – или устраивал раньше. И в этом-то и лежит различие: Кевин тоже подозревает, что материалы – это все; просто они его не интересуют.
Никогда не забуду, как в первый раз приехала к твоим родителям после того четверга. Признаюсь, я откладывала визит, и это было проявлением слабости. Уверена, что это было бы колоссально трудно даже в том случае, если бы ты мог поехать со мной, но, разумеется, безвозвратный распад семьи[131] стал этому помехой. Одна, без связующего звена в виде их сына, я столкнулась с неоспоримым фактом: мы с ними больше не были структурно связаны, и думаю, они точно так же чувствовали это разъединение. Когда твоя мать открыла дверь, лицо ее посерело, но, когда она пригласила меня войти, звучало это так, словно она вежливо приглашает в дом продавца вертикальных пылесосов.
Было бы несправедливо назвать твою мать бесчувственной, но она отлично справляется с соблюдением условностей. Ей нравится знать, что делать в данный момент и что за ним последует. Вот почему она так любит изысканные обеды. Она находит успокоение в том, что блюда подаются в установленном порядке, что рыба следует за супом, и потому она не сопротивляется, как сопротивлялась бы я, тому, насколько монотонно течет время с утра до вечера, когда нужно три раза в день приготовить и подать еду, а затем убрать со стола. В отличие от меня, она не борется с условностями как с принуждением; она туманно благожелательна, но у нее нет воображения, и потому она благодарна за правила. Увы, пока что, кажется, не существует прописанных форм этикета для послеобеденного чая с бывшей снохой, после того как твой внук совершил массовое убийство.