Печка работала хорошо – даже слишком, потому что через несколько минут в машине стало душно. Эта машина была больше прежней, но в старом голубом форде никогда не возникало такого ощущения клаустрофобии, если мы сидели в нем вдвоем.
Наконец ты откинул голову на мягкий подголовник и уставился в потолок.
– Не могу поверить, что ты не убрала его на место.
Пораженная, я не ответила.
– Я думал не говорить этого, – продолжил ты. – Но если бы я смолчал, то я не говорил бы об этом, не говорил бы неделями, и мне показалось, что это хуже.
Я облизнула губы. Я начала дрожать.
– Я его убрала.
Ты уронил голову, потом вздохнул.
– Ева. Не заставляй меня это делать. Ты пользовалась средством для прочистки труб в субботу. Я помню это, потому что ты несколько раз сказала о том, что сток в детском санузле странно пахнет или что-то в этом роде; а позже в тот день ты предупредила, чтобы мы в течение часа не лили воду в раковину, потому что ты налила туда средство от засоров.
– Я его убрала, – сказала я. – На место, в верхний шкафчик, на котором стоит блокировка от детей и до которого Селия не смогла бы достать, даже встав на стул!
– Тогда как же он оказался снаружи?
– Хороший вопрос, – ледяным тоном сказала я.
– Слушай, я понимаю, что ты обычно очень внимательна с едкими веществами и запираешь их в шкаф автоматически. Но люди – не роботы…
– Я помню, что убрала его, Франклин.
– Ты помнишь, как обулась сегодня утром? Помнишь, как закрыла дверь, уходя из дома? Сколько раз мы садились в машину, а потом возвращались в дом, чтобы удостовериться, что плита выключена? Если выключать ее – предположительно вторая натура?
– Но она ведь всегда выключена, так? Это почти правило, да практически афоризм: Плита Всегда Выключена.
– А я скажу тебе, когда она не выключена, Ева: в тот единственный раз, когда ты не озаботишься тем, чтобы проверить это дважды. И вот тогда гребаный дом сгорает дотла.
– Зачем мы ведем этот бессмысленный разговор, когда наша дочь в больнице?
– Я хочу, чтобы ты это признала. Я не говорю, что не прощу тебя. Я знаю, что ты чувствуешь себя ужасно. Но чтобы это преодолеть, нужно посмотреть в лицо…
– Дженис приходила сегодня утром; может быть, она забыла его убрать.
По правде говоря, я ни на минуту не подумала, что Дженис могла проявить такую небрежность, но я отчаянно пыталась отогнать от себя картину, которая начала складываться в моей голове, как только я приняла в расчет более правдоподобного подозреваемого.
– Дженис не нужно было средство от засоров. Все стоки были чистыми.
– Хорошо, – собралась с духом я. – Тогда спроси Кевина, как оказалось, что эта бутылка не была заперта в шкафчике.
– Я так и знал, что мы до этого дойдем. Сначала «ах, какая загадка», потом виновата домработница, кто остается? И какой сюрприз: Ева, которая сама никогда ничего не делает неправильно, указывает на своего собственного сына!
– Он должен был за ней присматривать. Ты сказал, что он для этого достаточно взрослый…
– Да, это случилось в его дежурство. Но она находилась в туалете; он говорит, что дверь была закрыта, а мы же не поощряли нашего четырнадцатилетнего сына врываться к сестре в сортир!
– Франклин, эта история не складывается в единую картину! Сейчас не имеет значения, почему средство было не в шкафчике. Забудь пока об этом, ладно? Скажи, зачем Селия стала бы лить жидкость для прочистки труб себе в глаз?
– Понятия не имею! Может быть, это потому, что дети не только глупые, но и творческие создания, и это смертельная комбинация! Иначе зачем нам вообще держать все это дерьмо под замком? Важно то, что Кевин сделал все, что должен был сделать. Он говорит, что прибежал сразу, когда она начала кричать, и когда обнаружил, в чем дело, стал лить воду на ее лицо и промыл ей глаз – так хорошо, как сумел. А потом он вызвал скорую – даже раньше, чем позвонил мне на сотовый. И это было совершенно правильно, он все сделал в нужном порядке, и он просто молодец.
– Он не позвонил мне.
– Что ж, – сказал ты, – интересно почему.
– Повреждения… – я перевела дух. – Повреждения серьезные, так? Они должны были быть очень, очень серьезными… – Я расплакалась, но заставила себя перестать, потому что мне нужно было все это выяснить. – Если она потеряла глаз – а ведь сейчас хирурги справляются с такими случаями лучше, чем раньше – значит, он… Значит, там было месиво. Для этого нужно… ох… Для этого нужно время. – Я снова замолчала, слушая, как печка гонит в салон теплый воздух. Воздух стал сухим, слюна у меня во рту – густой и липкой. – Нужно время, чтобы это средство начало работать. Вот почему в инструкции сказано… оставить его на какое-то время, чтобы оно подействовало.
Я непроизвольно прижала пальцы к глазам, ощупывая тонкие веки, а под ними – гладкие, нежные округлости глазных яблок.
– Что ты такое говоришь? Обвинить его в том, что он за ней недоглядел – это уже достаточно серьезно…
– Врач сказал, что у нее останутся шрамы! Что она получила ожог всей этой стороны лица! Время, для этого требовалось время! Может, он и правда смыл средство с ее лица, но когда? Когда он закончил?
Ты схватил меня за руки, поднял их по бокам от моей головы и посмотрел мне в глаза.
– Закончил с чем? С домашними заданиями? С тренировкой по стрельбе из лука?
– Закончил, – простонала я, – с Селией.
– Не смей больше так говорить! Никому! Даже мне!
– Подумай сам! – я рывком освободила руки. – Чтобы Селия полила себя кислотой?! Селия всего боится! И ей шесть лет – не два года! Я знаю, ты не считаешь ее особо сообразительной, но она не дебилка! Она знает, что нельзя трогать плиту, и она не ест отбеливатель! А вот Кевин может дотянуться до этого шкафчика, и Кевин может открыть блокировку от детей даже во сне! Он не ее спаситель. Он это сделал! Ох, Франклин, он это сделал…
– Мне стыдно за тебя, стыдно, – сказал ты мне в спину, когда я, скрючившись, отвернулась к двери. – Демонизировать собственного ребенка только потому, что ты не можешь признать свою невнимательность. Это хуже, чем трусость. Это ненормально. Ты тут мечешься и выдвигаешь чудовищные обвинения, и как всегда, у тебя нет доказательств. Тот врач – разве он сказал, что история Кевина хоть в чем-то не согласуется с ее травмами? Нет. Нет, не сказал. Только его мать может обнаружить сокрытие какого-то неописуемого зла – она ведь такой эксперт в медицине и такой эксперт по едким химикатам, потому что она иногда занимается уборкой в доме.
Как всегда, ты не смог дальше кричать на меня, когда я плакала.
– Послушай, – умоляюще сказал ты, – ты не понимаешь, что говоришь, потому что ты расстроена. Ты не в себе. Это тяжело, и дальше тоже будет тяжело, потому что тебе придется на это смотреть. Ей будет больно, и какое-то время выглядеть это будет ужасно. Единственное, что может облегчить тебе все это – признание твоей роли в случившемся. Селия – даже Селия, с этим своим прыгунчиком – признала, что это была ее вина. Она оставила клетку открытой! И это часть того, что причиняет боль: не только то, что случилось что-то печальное, но и то, что, поступи она иначе, этого бы не случилось. Она берет на себя ответственность, а ей ведь всего шесть! Почему ты не можешь этого сделать?
– Я бы очень хотела взять на себя ответственность, – прошептала я, затуманив дыханием боковое стекло. – Я бы хотела сказать: ох, я убить себя готова за то, что оставила этот очиститель там, где она смогла его найти! Разве ты не понимаешь, насколько это было бы легче? Отчего мне стало бы так убиваться, если бы это была моя вина и только моя вина? В таком случае это не было бы так страшно. Франклин, это серьезно, это не просто маленькая девочка, которая расчесала свою экзему! Я не знаю, как он таким стал, но он – кошмар, и он ее ненавидит…
– Хватит! – Ты заявил это, словно закончил литургию, произнеся это слово низким и громким голосом, как звенящее «Аминь» в благословляющей молитве. – Я не часто диктую условия. Но Кевин получил невероятную травму. Его сестра больше никогда не будет прежней. Он не потерял голову в момент кризиса, и я хочу, чтобы он этим гордился. Однако именно он был с ней дома, и он неизбежно станет тревожиться, что все это случилось по его вине. Так что ты прямо сейчас пообещаешь мне, что ты сделаешь все, что только в твоих силах, чтобы убедить его, что это не так.
Я потянула ручку и приоткрыла дверцу на несколько дюймов. Я думала: мне нужно выбираться отсюда, мне нужно уходить.
– Нет, не уходи, – сказал ты, удержав меня за руку. – Я хочу, чтобы ты пообещала.
– Пообещала, что стану держать рот на замке или что поверю в его невнятную историю? Можно добавить – еще в одну?
– Я не могу заставить тебя поверить в собственного сына. Хотя я, черт побери, пытался.
В одном ты был прав: у меня не было никаких доказательств. Только лицо Селии. Разве я оказалась не права? Она никогда не станет красавицей, да.
Я вылезла из машины и посмотрела на тебя через открытую дверь. Холодный ветер трепал мои волосы, а я стояла прямо, словно мне кто-то напомнил о хрупких военных перемириях, которые недоверчивые генералы заключают посреди опустевшего поля битвы.
– Ладно, – сказала я. – Назовем это несчастным случаем. Ты можешь даже сказать ему: боюсь, твоя мать в субботу забыла убрать в шкафчик средство от засоров. В конце концов, он знал, что я чистила засор в этом стоке. Но взамен ты пообещаешь мне вот что: мы некогда больше не оставим Кевина наедине с Селией. Даже на пять минут.
– Прекрасно. Готов поспорить, что Кевин сейчас и сам не особо хочет быть нянькой.
Я сказала, что мы встретимся дома; вежливое прощание далось мне с трудом.
– Ева! – крикнул ты мне в спину, и я обернулась. – Ты знаешь, что я обычно не большой энтузиаст по части мозгоправов. Но может, тебе стоит с кем-то поговорить. Я думаю, тебе нужна помощь. Это не об