– Я считаю, нам стоит подумать о том, чтобы отправить его в школу-пансион. В какую-нибудь старомодную, со строгими порядками. Я никогда не предполагала, что скажу это, но может, даже в военную академию.
– Эй, притормози! Наш сын подвергся сексуальному домогательству, и твой ответ на это – отправить его на курсы молодого бойца?! Господи, да если бы какой-нибудь урод приставал к Селии, ты бы сейчас уже сидела в полицейском участке, заполняя бумаги! Ты бы звонила в «Нью-Йорк таймс» и в десяток групп поддержки, и не думала бы про школу в Аннаполисе[268] – ты бы вечно держала ее у себя на коленях!
– Потому что, если бы Селия рассказала, что кто-то к ней лез, то ситуация была бы гораздо более серьезной, чем ее рассказ. Селия с большей вероятностью позволила бы какому-нибудь гнусному мужику годами себя лапать, потому что не хотела бы, чтобы у хорошего человека возникли неприятности.
– Я знаю, что за этим стоит: типичные двойные стандарты. Лапают девочку – ох, это ужасно, закройте этого психа в тюрьме. Но если женщина облапала мальчишку – ух ты, повезло парню, попробовал клубнички; спорим, он даже удовольствие получил! Но только потому что мальчик выдает ответную реакцию – физиологический рефлекс – это не означает, что подобное не может быть оскорбительным, унизительным изнасилованием!
– В профессиональном смысле, – сказала я, терпеливо прижав указательный палец ко лбу, – мне, наверное, повезло. Но я никогда не считала себя такой уж особенно умной. Кевин откуда-то унаследовал этот ум. Так что ты должен был по крайней мере рассмотреть возможность того, что все это – лишь садистская подстава.
– Только потому, что встрял Ленни Пью, ты решила, что это шоу – фальшивка…
– Ленни не «встревал», он просто не выучил свой текст. Он ленив и по-видимому, дрянной ученик по части актерского мастерства. Но Кевин явно надоумил других мальчиков на это.
– Чушь!..
– Ему незачем было называть ее уродиной. – Я вздрогнула от воспоминания. – Он ее добивал.
– Какая-то нимфоманка совращает нашего сына, и единственный человек, о котором ты беспокоишься…
– Ты заметил, что он сделал одну ошибку? Он сказал, что она заперла дверь. Потом он заявил, что «выбежал из кабинета» после того как она добилась своего. Знаешь, эти двери даже не запираются изнутри. Я проверила.
– Ну и подумаешь, что она не заперла ее в буквальном смысле! Очевидно же, что он почувствовал себя в ловушке! А главное: зачем, бога ради, Кевину выдумывать такую историю?
– Не могу сказать, – пожала плечами я. – Но это, конечно, согласуется.
– С чем?
– Со злым и опасным мальчиком.
Ты холодно посмотрел на меня.
– Я только одного не могу понять: ты пытаешься причинить боль мне, причинить боль ему, или это какое-то беспорядочное самобичевание?
– Сегодняшний «процесс ведьм» был достаточно мучительным. Самобичевание можно исключить.
– Ведьмы – это миф. А педофилы еще как реальны. Достаточно одного взгляда на эту чокнутую, чтобы понять, что она неуравновешенная.
– Это такой тип людей, – сказала я. – Она хочет им нравиться. Она добивается их расположения тем, что нарушает правила, выбирает пикантные пьесы и употребляет на уроке слово «трахать». Может, ей даже немного нравится мысль о том, что они на нее пялятся, но не такой ценой. И нет ничего незаконного в том, чтобы быть жалким существом.
– Но ведь он не говорил, что она расставляла ноги и умоляла, как это рассказывал Ленни Пью? Нет, она немного увлеклась и переступила черту. На нем даже брюки остались. Я прямо вижу, как это происходило. Именно это меня и убедило. Он бы не стал выдумывать ту часть про «через джинсы».
– Интересно, – сказала я. – Именно поэтому я поняла, что он лжет.
– Ты меня запутала.
– Через джинсы. Это была просчитанная достоверность. Он искусно изобразил правдоподобность.
– Так, давай-ка проясним. Ты не веришь в его историю, потому что она слишком правдоподобная.
– Совершенно верно, – ровно согласилась я. – Может быть, он коварный и злобный, но его учительница английского права. Он отлично соображает.
– Разве было похоже, что он хочет давать показания?
– Разумеется, нет. Он же гений.
И тут это случилось. Когда ты рухнул на стул напротив меня, ты оказался в тупике не только потому, что я приняла решение и ты мог побороть мое убеждение в том, что Кевин – коварный негодяй, не больше, чем я могла побороть твое – в том, что он лишь неправильно понятый невинный мальчик-хорист. Все было гораздо хуже. Больше. Твое лицо опало и стало очень похоже на то, каким я увижу лицо твоего отца, поднимающегося по лестнице из подвала: словно все твои черты искусственно поддерживались гвоздиками, которые внезапно выпали. В этот момент ты и твой отец могли показаться почти ровесниками.
Франклин, я никогда не ценила того, сколько энергии ты вкладывал в то, чтобы сохранить эту фантазию: что мы – в целом счастливая семья, чьи пустяковые, преходящие проблемы лишь делают жизнь интереснее. Может быть, в каждой семье есть человек, кому назначено создавать эту привлекательную упаковку. Как бы то ни было, ты внезапно ушел со своей должности. В той или иной форме мы бесчисленное количество раз приходили к этому разговору с той же привычной верностью, которая заставляет другие пары каждое лето ездить в один и тот же загородный дом. Но наступает момент, когда такие пары должны оглядеть свой до боли знакомый коттедж и сказать друг другу: на следующий год попробуем другое место.
Ты прижал пальцы к закрытым глазам.
– Я думал, мы протянем до того, как дети уедут из дома. – Голос твой был безжизненным. – Я даже думал, что если мы дотянем до того времени, то может быть… Но это еще десять лет, и это слишком много дней. Я могу смириться с годами, Ева. Но не с днями.
Никогда еще я так полно и осознанно не жалела, что родила нашего сына. В тот момент я бы даже могла отказаться от рождения Селии, чьего отсутствия бездетная женщина пятидесяти лет не знала бы достаточно хорошо, чтобы о нем горевать. С самого юного возраста была лишь одна вещь, которой мне хотелось, – помимо того, чтобы выбраться из Расина, штат Висконсин. И это был хороший мужчина, который любил бы меня и оставался мне верным. Все остальное являлось добавочным, как бонусные мили для часто летающих пассажиров. Я могла бы прожить без детей. Я не могла жить без тебя.
Но мне придется. Я сама создала Другую Женщину, которая оказалась мальчиком. Я уже видела эти внутренние измены в других семьях, поэтому странно, что я не заметила подобного в нашей. Брайан и Луиза расстались за десять лет до этого момента (вся эта благотворность тоже была для него несколько приземленной: на вечеринке по случаю пятнадцатой годовщины свадьбы разбилась банка маринованных грецких орехов, и его застукали в буфетной трахающим свою любовницу), и конечно, Брайана гораздо больше огорчало расставание с этими двумя светловолосыми малышками, чем с Луизой. По идее, у него не должно было возникнуть проблем с тем, чтобы любить и жену, и детей; но по какой-то причине некоторые мужчины делают выбор: как хорошие управляющие паевого инвестиционного фонда минимизируют риски, увеличивая доходность портфеля, они берут все, что когда-то инвестировали в жену, и вбухивают это в детей. Что это? Дети кажутся надежнее, потому что нуждаются в тебе? Потому что ты никогда не станешь им бывшим отцом, как я могу стать тебе бывшей женой? Ты никогда до конца не доверял мне, Франклин. В формирующие наш брак годы я слишком часто садилась в самолет, но ты так и не обратил внимания на то, что я всегда брала билет в оба конца.
– Что ты хочешь делать? – спросила я. Голова у меня кружилась.
– Дотянуть до конца учебного года, если сможем. Решить все за лето. По крайней мере, над вопросом опеки не придется долго думать, – кисло добавил ты. – И этим все сказано, правда?
В то время мы, конечно, никак не могли знать, что и Селия тоже останется с тобой.
– Разве? – я не хотела, чтобы мой голос прозвучал жалостливо. – Что ж, ты решил.
– Нечего больше решать, Ева, – безвольно сказал ты. – Все уже случилось.
Если бы я представляла себе эту сцену – а я этого не делала, потому что представлять такие вещи – значит притягивать их, – я бы ожидала, что мы просидим до раннего утра и выпьем до дна бутылку, мучительно думая о том, что мы сделали не так. Но я почувствовала, что мы, наоборот, ляжем пораньше. Подобно тому, как это бывает с тостерами и субдоговорами, человек возится с механикой брака лишь исходя из необходимости привести его в рабочее состояние; нет особого смысла копаться там в поисках отсоединившихся проводков, прежде чем выбросить устройство на помойку. Боле того, хотя я ожидала, что буду плакать, оказалось, что слез у меня совершенно нет. Отопление в доме было включено на слишком большую мощность, и в носу у меня все стянуло и болело, губы потрескались. Ты был прав, все уже случилось, и я могла бы носить траур по нашему браку все последние десять лет. Теперь я поняла, как чувствуют себя супруги дряхлых стариков, когда после упорных, подрывающих силы визитов в дом престарелых то, что функционально уже мертво, наконец уступает смерти по факту. Кульминационная дрожь от горя; волнующее чувство виноватого облегчения. Впервые на моей памяти я смогла расслабиться. Мои плечи опустились на добрых два дюйма. Я словно приросла к своему стулу. Я сидела. И наверное, я никогда еще не сидела настолько полно. Все, что я делала, – это сидела.
Поэтому мне потребовалось огромное усилие, чтобы поднять глаза и повернуть голову, когда какое-то движение в коридоре отвлекло меня от идеальной неподвижности нашей застывшей картины. Кевин сделал намеренный шаг из тени. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он подслушивал. Он выглядел иначе. Несмотря на все эти грязные дни, когда дверь ванной комнаты была открыта, это был первый раз за долгие годы, когда я увидела его обнаженным. О нет, на нем все еще была одежда нормального размера, использованная им для слушания. Но он больше не кривил тело на сторону – он стоял прямо. Саркастический изгиб рта исчез, черты его лица были неподвижными. Я подумала, что он действительно «эффектен», как якобы выразилась его преподавательница по актерскому мастерству. Он выглядел старше. Но больше всего меня поразили его глаза. Обычно они были словно покрыты матовой пленкой, какая бывает на немытых яблоках, – тусклые и несфокусированные, скучающие и агрессивные, они не впускали меня. Конечно, порой в них появлялся проблеск злого озорства, и они напоминали закрытые металлические створки плавильной печи, вокруг которой иногда теплится узкий красный ободок и из которой порой прорываются языки пламени. Но когда он вошел в кухню, створки печи широко распахнулись, обнажив форсунки.