И в этот момент камера сдвинулась под прямым углом и крупным планом показала единственное украшение комнаты, приклеенное скотчем над его кроватью. Сильно помятая оттого, что ее складывали в несколько раз, чтобы она поместилась в карман или бумажник, это была моя фотография. Боже мой, это был тот самый снимок, сделанный на плавучем доме в Амстердаме, который пропал, когда родилась Селия. Я была уверена, что он разорвал его на мелкие кусочки.
– Но была ли твоя мать недобросовестной с точки зрения закона, или нет – может, она уделяла тебе слишком мало внимания?
– Ой, оставьте в покое мою мать! – Этот резкий, угрожающий тон был для меня чем-то новым, но в тюрьме он, должно быть, приносил пользу. – Здешние мозгоправы целыми днями пытаются заставить меня поливать грязью эту женщину, и я уже начинаю от этого уставать, если хотите знать правду.
Марлин перегруппировался.
– Значит, вы могли бы описать ваши отношения как близкие?
– Она объездила весь мир, знаете об этом? Вряд ли можно назвать страну, из которой она не привезла футболку. Основала собственную компанию. Зайдите в любой книжный – и увидите ее серии. Ну, знаете – «Вонючие зарубежные трущобы с КН»? Я раньше заходил в магазины Barnes&Nobel[273] в торговых центрах, просто чтобы посмотреть на эти книги. Это круто.
– Значит, ты не думаешь, что она каким-то образом…
– Слушайте, я, может, отвратительный тип, ясно? И она тоже может быть отвратительной, так что мы квиты. Все остальное – это личное, о’кей? Есть в этой стране понятие «личное», или я должен сказать вам, какого цвета у меня трусы? Следующий вопрос.
– Полагаю, остался лишь один вопрос, Кевин – главный. Почему ты это сделал?
Я видела, что Кевин готовился к этому заранее. Он выдержал театральную паузу, потом с грохотом опустил передние ножки своего пластикового стула на пол. Поставив локти на колени, он отвернулся от Марлина и обратился прямо в камеру.
– О’кей, дело такое. Вы просыпаетесь, вы смотрите телевизор, и вы садитесь в машину, и вы слушаете радио. Вы едете на свою несерьезную работу или идете в свою несерьезную школу, но вы не услышите этого в шестичасовых новостях, потому что знаете что? Ничего толком не происходит. Вы читаете газету или, если любите чтение, то читаете книгу, а это почти то же самое, что смотреть телевизор, только еще скучнее. Вы смотрите телевизор всю ночь или вы выходите из дома, чтобы посмотреть кино, и может, кто-нибудь вам позвонит, и вы сможете рассказать друзьям, что вы смотрите. И знаете, все это зашло уже так далеко, что я стал замечать: люди по телевизору – внутри телевизора – половину времени они смотрят телевизор. Или если в кино происходит романтическая история – что они делают? Идут в кино. Все эти люди, Марлин, – он кивком пригласил журналиста поучаствовать, – на что они смотрят?
После неловкого молчания Марлин наконец сказал:
– Скажи нам, Кевин.
– На таких людей, как я.
Он откинулся на спинку стула и сложил на груди руки.
Марлину, наверное, был очень доволен отснятым материалом, и он не собирался останавливать шоу сейчас. Кевин был в ударе, и вид у него был такой, словно он только начал.
– Но люди смотрят не только на убийц, Кевин, – запустил пробный шар Марлин.
– Чушь собачья, – сказал Кевин. – Они хотят смотреть, как что-то происходит, и я тщательно изучил эту тему: в значительной степени определением чего-то происходящего является то, что это нечто плохое. Вот как я это вижу: мир разделился на наблюдающих и тех, за кем наблюдают; и зрителей становится все больше, а того, на что можно посмотреть, – все меньше. Люди, которые в самом деле что-то делают, – это гребаный вымирающий вид.
– Напротив, Кевин, – печально заметил Марлин, – за последние несколько лет слишком многие молодые люди, такие же как ты, устраивали подобный убийственный разгул.
– Так вам это только на руку! Вы нуждаетесь в нас! Что бы вы делали без меня – снимали документальный фильм о высыхании краски? Чем занимаются все эти люди, – он махнул в сторону камеры, – кроме как смотрят на меня? Разве они сейчас не переключились бы уже на другой канал, если бы все, что я сделал, – это получил пятерку по геометрии? Кровососы! Я делаю за них грязную работу!
– Но смысл всех этих задаваемых тебе вопросов, – успокаивающе сказал Марлин, – именно в том, чтобы мы смогли понять, как не позволить подобным «Колумбайнам» случаться снова и снова.
При упоминании Колумбайна лицо Кевина стало кислым.
– Я как раз хочу официально заявить, что эти два профана не являлись профессионалами. Их бомбы были пустышками, и стреляли они просто-напросто в кого угодно. Никаких стандартов. Моя же компания была тщательно отобрана. Видеоролики, которые остались после этих придурков, выглядели совершенно нелепо. Они копировали меня, и вся их операция была явно придумана с целью превзойти Гладстон…
Мартин попытался спокойно вставить что-то вроде «Вообще-то, полиция утверждает, что Клеболд и Харрис планировали свое нападение по меньшей мере год», но Кевин настойчиво продолжал:
– Ничто, ни один момент в этом цирке не следовал по плану. Это был стопроцентный провал от начала до конца. Неудивительно, что эти жалкие тупицы пустили себя в расход – и я считаю, что это было трусостью. Расплата за свои подвиги – часть этого шоу. Хуже всего то, что оба они были безнадежные ботаны. Я читал отрывки из сопливого хныканья в дневнике Клеболда. Знаете, какой группе в числе прочих этот болван хотел за себя отомстить? Людям, которые думают, что они умеют предсказывать погоду. Они понятия не имели, какое заявление делают. А, и поймите еще вот что: в конце Того Самого Дня эти два лузера изначально планировали угнать самолет и врезаться на нем во Всемирный торговый центр. Не смешите меня!
– Ты, м-м, отметил, что твои жертвы были «тщательно отобраны», – сказал Марлин, который, должно быть, думал: что это такое было? – Почему именно те ученики?
– Так получилось, что эти люди действовали мне на нервы. Нет, ну в самом деле, если бы вы планировали подобную крупную операцию, разве вы не остановили бы свой выбор на жеманных девицах, педиках и мозолящих глаза уродах, которых терпеть не можете? Как по мне, это главная привилегия, когда получаешь срок. Вы и ваши операторы извлекаете пользу из моих достижений, получаете отличную зарплату, и ваши имена будут указаны в финальных титрах. А мне придется отсиживать срок. Должен же я что-то с этого поиметь.
– У меня остался только один вопрос, Кевин, хотя, боюсь, ты на него уже ответил, – сказал Марлин, подбавив трагизма в голосе. – Испытываешь ли ты хоть какое-то раскаяние? Зная то, что ты знаешь сейчас, если бы ты мог вернуться в восьмое апреля 1999 года, ты бы убил всех этих людей снова?
– Я бы сделал иначе только одно. Я бы засадил промеж глаз этому кретину Лакронски, который с тех самых пор делает кучу денег на своем ужасном испытании. Я читал, что он собирается играть роль в этом фильме студии «Мирамакс»! Сочувствую остальным актерам. Он будет цитировать фразу «Пойдем, займемся делом» из «Криминального чтива» и подражать Харви Кейтелю[274], а я готов поспорить, что в Голливуде такое дерьмо быстро устаревает. И раз уж мы об этом заговорили, я хочу пожаловаться: «Мирамакс» и все остальные должны бы выплачивать мне какой-то гонорар. Они крадут мою историю, а я над ней много работал. Не думаю, что это законно – стащить ее бесплатно.
– Но по законам этого штата преступники не могут получать прибыль за…
Кевин вновь качнулся в сторону камеры.
– Моя история – это все, что у меня сейчас есть за душой, и поэтому я чувствую себя ограбленным. Но история – это гораздо больше того, что имеет большинство людей. Вы все, кто смотрит на меня там, снаружи, вы слушаете меня только потому, что у меня есть то, чего нет у вас: у меня есть сюжет. Купленный и оплаченный. Это все, чего вы, люди, хотите, и вот почему вы у меня отсосали. Вам нужен мой сюжет. Я знаю ваши чувства, потому что, эй, я когда-то чувствовал себя точно так же. Телевизор, и видеоигры, и кино, и компьютерные экраны… 8 апреля 1999 года я впрыгнул внутрь экрана, я переключился на роль наблюдаемого. С тех самых пор я знаю, в чем смысл моей жизни. Я даю хорошую историю. Она, может, малость кровавая, но признайте, вам всем она понравилась. Вы ее проглотили. Черт, да я должен значиться в правительственных платежных ведомостях. Без таких людей, как я, вся страна бросилась бы с моста, потому что единственное, что показывали бы по телевизору, – это какая-нибудь домохозяйка в программе «Кто хочет стать миллионером», которая выиграла 64 000 долларов, потому что вспомнила, как зовут собаку президента.
Я выключила телевизор. Я не могла больше это выносить. Я почувствовала, что на подходе еще одно интервью – с Тельмой Корбитт, а в нем обязательно будет призыв о помощи фонду поощрительных стипендий «Любовь – детям с устремлениями», который она основала в память о Дэнни и которому я уже пожертвовала больше денег, чем могла себе позволить.
Очевидно, этот кричащий тезис о пассивном наблюдении в современной жизни был лишь огоньком в глазах Кевина два года назад. В Клэвераке у него уйма свободного времени, и он состряпал этот приукрашенный мотив точно так же, как заключенные более старшего возраста изготавливают блатные автомобильные номера. И все же я, пусть с неохотой, должна признать, что в его апостериорном толковании есть крупица правды. Транслируй NBC непрерывную череду документальных фильмов о брачных привычках выдр, количество зрителей канала сократилось бы. Слушая обличительную речь Кевина, я помимо своей воли была поражена тем, насколько большая часть нашего биологического вида паразитирует на порочности горстки негодяев – если не для того, чтобы на этом заработать, то для того, чтобы скоротать время. И это не только журналисты. Научно-исследовательские центры производят горы бумаг о суверенитете маленького беспокойного Восточного Тимора