Преступление налицо. Миронов и не отказывался. Он сознался, что украл часы, но ни место кражи, ни своих сообщников не назвал. Во втором протоколе допроса, составленном Синицыным, уже значилось, что Миронов совершил три преступления: из промтоварного магазина по Первомайской улице украл часы, в универмаге против базара — шесть тюков шерстяных тканей и, наконец, от вокзала угнал частную автомашину «Волгу», которую через два дня обнаружили в Чернореченском лесу без мотора и колес. И в этом протоколе на каждой странице стояла подпись Миронова. Но опять — никаких подробностей и ни одного сообщника.
— Да-а, — вслух проговорил Тимонин, отрываясь от чтения бумаг, — есть над чем поломать голову…
Он закурил и задумался. Если подходить формально, то Миронова-Вовостю можно уже судить, он сознался в совершенных преступлениях, а что не выдает своих дружков, так это понятно: воровская традиция. Однако странно, что он не дает ни одной подробности. Да и кражи какие-то разные — часы, ткани и автомобиль. Очень странно. Кто же он такой, этот Вовостя? Как он работает? С кем дружит, чем интересуется, как живет? Наконец, его надо увидеть, поговорить. Борис был уверен, что если вызвать Вовостю, хорошенько расспросить его о семье, напомнить ему о жене, детях, которых он, конечно, любит, произнести патриотическую речь о долге советского человека, преступник покается и откровенно расскажет, как все произошло. Сделать это необходимо сейчас же.
Борис взялся за телефон, набрал номер начальника отдела.
— Слушаю. Рогов, — послышалось в трубке.
— Товарищ полковник, я могу вызвать этого Миронова, то есть Вовостю?
— Правильно, Борис, Миронова. Вызывайте, под стеклом у вас записан номер телефона КПЗ. Я все распоряжения отдал.
— Спасибо. — Тимонин положил трубку, секунду подождал, потом набрал нужный номер. — Дежурный? Это говорит Тимонин. Приведите ко мне в девяносто четвертую комнату арестованного Миронова. Да-да. Вовостю.
Ждать ему пришлось недолго. Вскоре в коридоре послышались тяжелые шаги, и в комнату два милиционера ввели заросшего щетиной человека в брезентовой куртке, вымазанной известью. У него бледное, худое лицо, лихорадочно поблескивающие злые глаза. Он вошел и сразу, без спросу, сел на стул, пододвинув его на середину комнаты.
Тимонин кивнул милиционерам, и те вышли в коридор. Он пристально посмотрел на угрюмого Миронова и, сдерживая внутреннее волнение, начал свой первый в жизни допрос преступника.
— Вы садитесь ближе, Владимир Ефимович, — мягко сказал он.
Слова были произнесены с хрипотцой в голосе, как после долгого бега. Арестованный взглянул из-под нависших бровей, хмыкнул, зло прищурился:
— Новенький? Чего ты хочешь от меня, скажи? Папиросочку дашь? О долге советского гражданина напомнишь? Брось! Я — воробей стреляный, меня на мякине не проведешь. Разговора у нас с тобой не получится, хоть ты и новый опер. Мне достаточно надоел ваш толстый боров Синицын! А что тебе надо? И у тебя кражухи висят? Да? Нужно взять? Валяй, все равно сидеть — виноват или не виноват. Так лучше сидеть спокойно, чем слушать анекдоты о честной жизни. Давай твои кражи, рассказывай, как было дело. Только уговор: без «мокрухи», понял? «Жмуриков» держите у себя. Я не хочу иметь дело с оружием. Первая статья указа — и баста! На ней сойдемся!.. А ты мне лирику не закатывай, чихать я хотел на твое вежливенькое обращение!.. Думаешь, не знаю, зачем ты свои колодочки на пиджак нацепил? Хочешь, чтобы я уважать тебя начал за твои ордена и медали?. Дудки! Все это — цацки. У меня самого — их — хоть пруд пруди. А толку?..
Тимонин опешил от такого словесного натиска, с минуту молчал, наливаясь кровью, потом грохнул ладонью по столу:
— Как ты смеешь, сукин сын! — вскипел он. — На этих цацках кровь моих боевых друзей, миллионов погибших советских людей!
— Во-во! У вас, мильтонов, одна мерка: попал человек в милицию, значит — вор, бандит, сукин сын, на него можно орать, стучать кулаком, даже матом запустить.
Борис встал, придавил дрожащей рукой окурок в пепельнице, глухо проговорил:
— Извините меня, пожалуйста…
Он подошел к двери, открыл ее и сказал милиционерам:
— Уведите арестованного…
Вовостя опять посмотрел на незнакомого оперработника, теперь уже с откровенным любопытством, усмехнулся. Тимонин заметил, что улыбка у него получилась добродушная, без злости.
«Не выдержал, идиот! — ругал себя Борис, расхаживая по кабинету. — На первом допросе сорвался. А дальше?» Он распахнул окно. В комнату ворвался горячий сухой ветер, зашелестел бумагами.
Да, разговора не получилось. С чего же теперь начинать? Отказаться от Вовости, как это сделал Синицын? Борис с гневом отбросил эту мысль, родившуюся, наверное, под впечатлением утреннего разговора у Байдалова. Нет, он не откажется. Он начнет сначала. Но как?..
Трудная работа… В армии легче. Там хорошие, честные парни — солдаты. Постой, постой! А ведь Вовостя тоже был солдатом, да еще и фронтовиком, ведь не зря же он упоминал о своих орденах. Надо сейчас же проверить…
В военкомате, куда пришел Тимонин, сотрудники собирались идти на обед. Знакомый Борису майор, нагнувшись, закрывал ящики своего стола.
— Один вопрос, товарищ майор.
Тот поднял голову:
— А-а, Тимонин! Здравствуй. Ну, как устроился? Решил задачу?
— Решаю, — улыбнулся Борис и, понизив голос, попросил: — Очень важное дело, товарищ майор, помогите.
— Слушаю.
— Дайте мне сейчас всего на пять минут личное дело Владимира Ефимовича Миронова.
— Кто он по званию?
— Не знаю. Рождения 1924 года.
— Сейчас. Обожди меня здесь.
Он вернулся минут через десять с голубой папкой в руках.
— Вот, смотри. Миронов Владимир Ефимович. Старшина. Кстати, я его знаю, — сказал майор, разглядывая фотокарточку. — Он в позапрошлом году был у нас на переподготовке. Хороший парень, у него, кажется, много боевых наград. А что тебя интересует?
— Его служба в армии, — ответил Борис.
— На, читай. Ого, он много фронтов прошел. Был под Москвой, на Курской дуге, на 2-м Украинском… Подожди, Тимонин, подожди! Да мы с ним в одном корпусе служили! Братиславский, краснознаменный…
— Точно?
— Ей-богу! Вот написано. Он — в саперном батальоне, а я связистом был. Но всех его командиров знаю… — Майор перевернул страницу. — О, орденов у него порядочно: Отечественной войны, Красная Звезда, две Славы и — раз, два, три… семь медалей. Молодец, сапер!
Тимонин быстро записывал в блокнот некоторые данные о Миронове. В голове у него неожиданно созрел план, он горячо заговорил;
— Товарищ майор, вы должны мне помочь. Не только мне, но больше — ему. Уделите после обеда один-два часа, поговорите с Мироновым. У него ведь ломается жизнь. Он был судим и снова совершил преступление, сейчас под арестом. Ожесточился, злой, ничего не говорит, а, мне кажется, здесь дело сложное. Человека надо спасать! Он солдат, хороший солдат-фронтовик, он поймет, я не думаю, чтобы у него совсем зачерствела душа. Поговорите с ним о боевых друзьях, и он отойдет. Честное слово, сердце у человека — не камень…
Майор сидел, сосредоточенно нахмурив брови, потом закрыл папку и встал:
— Это ты, Тимонин, хорошо придумал, — он задумчиво повторил: — Человека надо спасать… Я согласен.
После обеда Тимонин опять заглянул к Рогову. Тот сидел в кресле и, страдая от жары, пил минеральную воду. Перед ним неутомимо жужжал вентилятор.
— Товарищ полковник, — с порога заговорил Борис, — попросите у комиссара «Волгу». Мне только на три минуты.
— А разве других машин нет?
— Есть «газик», но нужна именно «Волга».
— Зачем?
— Я потом все вам расскажу, сейчас очень спешу…
Василий Вакулович, улыбаясь, взялся за телефонную трубку:
— Ладно, бегите в гараж.
— Спасибо! — на бегу крикнул Борис и выскочил из кабинета.
Сначала он забежал в гараж, пошептался о чем-то с шофером начальника управления, потом отправился в камеру предварительного заключения. Со скрежетом отворилась железная решетчатая дверь, из подвала пахнуло сыростью. Тимонин зашел к дежурному.
— Мне нужен арестованный Миронов.
— Вовостя? — опять, как и по телефону, уточнил дежурный.
— Да. Охраны не надо, я поведу сам.
— А не удерет? Меня предупреждал Синицын, что это самый сволочной вор, за которым нужен глаз да глаз.
— Не беспокойтесь, все будет хорошо.
— Распишитесь, — пододвинул дежурный бумажку.
Тимонин взял ручку, размашисто поставил подпись.
Дежурный тщательно промокнул бумажку, зачем-то подул на нее, еще раз посмотрел на подпись, положил листок в ящик стола и сказал:
— Вот теперь — пожалуйста, берите.
Милиционер вывел из камеры Миронова. Арестованный медленно переступал ногами, на ходу надевая свою брезентовую куртку. Угрюмый вид его говорил о том, что ему уже чертовски надоело ходить на допросы и он ждет не дождется, когда все это кончится.
— Куртку оставьте, на дворе жарко, — сказал Тимонин.
— А ты что ж, на прогулку меня поведешь? — ухмыльнулся Миронов. — Может, бабу подкинешь?
Голубая безрукавка и коричневые брюки у него были измяты, но еще имели приличный вид. «Сойдет», — решил Борис.
Миронов пошел впереди, привычно заложив руки за спину. Он направлялся к управлению.
— Не сюда, — сказал Борис. — Идите за мной.
Вовостя удивленно хмыкнул, но молча повиновался.
Во дворе гаража, куда они пришли, стояла голубая «Волга», возле которой хлопотал шофер. Борис зашел с правой стороны, открыл переднюю дверцу машины.
— Прошу, — пригласил он Миронова.
— Ого, с комфортом, — с удивлением проговорил он, усаживаясь.
— Двигайтесь дальше, — подсказал Тимонин, — я рядом сяду.
На лице Миронова отразилось искреннее удивление:
— Что ж мне, за шофера?
— Конечно. Вот ключ, заводите.
— Так я не умею!
Тимонин внимательно посмотрел на него, прищурился:
— А как же вы угнали «Волгу» от вокзала?