А на службе Рогова ждали неприятности. Когда он рассказал начальнику милиции, что у него два дня жил Буза, тот долго распекал лейтенанта, грозился отдать под суд. А Рогов стоял на своем:
— Надо сделать из него человека, полезного обществу…
— Наше дело ловить воров, — оборвал его начальник. — Пусть их потом в тюрьме и колониях воспитывают.
Рогов получил десять суток ареста за потерю бдительности. Через месяц лейтенант опять встретил Андрея в столовой на станции. Паренек очень обрадовался встрече.
Два дня ищу вас здесь, — сказал он.
— Ты где был? — строго спросил Рогов.
— С Баландой рассчитался…
Как?!
— Просто ушел от него. Сказал ему, пусть ищет себе другого адъютанта… С меня хватит.
— Правильно решил, Андрей. Жизнь идет вперед, а ты вроде как на задворках. Учиться тебе надо, работать… А с разными баландами мы скоро вовсе покончим. Так-то, браток…
Андрей привязался к лейтенанту. Рогов устроил его учеником токаря на завод, почти каждый день навещал его, следил за учебой.
Спустя месяц, перед самой войной, взяли-таки Баланду и всю его группу. Началось следствие. Задергали Андрея на допросы, на очные ставки. Воры, считая его «отколовшимся» и продавшим их, лили на него всю грязь. Сам Баланда поворачивал дело так, будто не он, а Буза был главарем шайки, подробно рассказывал больше о тех кражах, участником которых был Андрей.
— Верно говорит? — спрашивал следователь.
— Да, — угрюмо отвечал Андрей. Оправдываться ему было нечем.
И он оказался на скамье подсудимых, рядом с Баландой. В последний день суда из длительной командировки вернулся Рогов. Он с ужасом выслушал сообщение жены о том, что Андрюшку судят. Пока бежал в суд, пришло окончательное решение. Как был, грязный, в запыленной кожанке, перехлестнутой маузером на ремне, вошел в зал.
— Подсудимый, — говорил судья, — ваше последнее слово.
Андрей встал, растерянно посмотрел в зал. И тут вдруг раздался звонкий голос:
— Разрешите мне! — По проходу быстро шел Рогов. Он остановился у самого стола и взволнованно заговорил — Товарищи судьи… разрешите… Я возьму его на поруки… Буду воспитывать… слово чекиста!..
В зале стало тихо. А за барьером глухо рыдал Андрей…
С тех пор прошло много лет. Из хрупкого на вид, чумазого паренька Андрей превратился в бравого капитана, командира стрелковой роты…
Воспоминания о сыне Василию Вакуловичу навеяла встреча в военкомате. «Так вот кто такой „комиссар Борис“, — думал он о Тимонине. — Хороший, видимо, парень, если Андрей так хвалит его. Нам позарез нужны такие вот люди с комиссарской душой…»
Василий Вакулович остановился у голубого киоска, выпил стакан минеральной. Солнце пригревало, становилось жарко. Вяло ползли полупустые трамваи, отчаянно скрежеща на поворотах.
У здания управления милиции Рогова ждал Байдалов. Мысли о сыне и «его комиссаре» сразу отодвинулись. Полковник первым спросил:
— Что нового, Алексей Тимофеевич?
— Разрешите доложить, товарищ полковник…
— Пойдемте ко мне, — перебил Рогов.
Пока поднимались по прохладной лестнице на четвертый этаж, Байдалов успел коротко рассказать о вчерашнем ограблении магазина, убитом стороже, найденном гаечном ключе и рваной покрышке…
В кабинете Рогов открыл окно и потом уже сел за стол. Достал из тумбочки бутылку минеральной:
— Не желаете?
— Нет, спасибо, не употребляю, — ответил Байдалов.
— Напрасно. Повышает аппетит.
— А я на отсутствие его никогда не жалуюсь.
— Счастливый, — улыбнулся Василий Вакулович, старательно закрывая бутылку, и вдруг спросил:
— Алексей Тимофеевич, а не лучше ли дело о грабеже магазина передать кому-нибудь? Вам работы хватит и по убийству в буфете.
— Нет, нет, товарищ полковник, — торопливо возразил Байдалов, — я против.
— Почему?
— Я уверен, что второе происшествие — отголосок первого.
Полковник строго посмотрел на капитана, встал из-за стола и, заложив руки за спину, медленно прошелся по кабинету. У него нет оснований не доверять Байдалову, опытному и способному работнику, тем более, что тот отлично изучил обстановку на местах происшествий. Но в голосе капитана ему послышалась какая-то самоуверенность, вернее, самоуверенная поспешность, и это заставляло подумать: «Не ищет ли он здесь повода только отличиться?» Эта мысль возникла не случайно. В последнее время Рогов заметил, что Байдалов всегда берется за самые сложные уголовные дела, над раскрытием которых работает все управление. Все бы ничего, да недавние два случая дали повод к неприятным размышлениям: как только Байдалов, раскрывая преступления, заметит, что дело затягивается или вовсе не выгорит, он немедленно старается передать его другому оперативному работнику…
Василий Вакулович думал. Высокий, загорелый, он шагал от стола к окну и обратно, изредка отбрасывая рукой со лба вьющиеся поредевшие волосы.
Рогов внезапно остановился перед капитаном:
— Доказательства?
— Я беседовал с постовым милиционером Октябрьского райотдела сержантом Никитиным, — быстро заговорил Байдалов. — Он рассказал, что за несколько дней до ограбления видел возле магазина какого-то рыжего мордатого парня, который часто являлся к концу рабочего дня, курил со сторожем. Но как только Никитин подходил к магазину, он сразу же торопился уйти. А однажды, когда по железной дороге проходил товарный поезд, у магазина вдруг оказалась «Победа». Никитин не услышал, как она подъехала. Он направился к ней, но машина ушла. В кабине рядом с шофером сидел рыжий парень. Правда, Никитин не утверждает, что был именно тот самый, так как приходил парень в тюбетейке, а ехал — в серой клетчатой кепке.
— А «Победа» какого цвета?
— Шоколадного.
— Так, так… — Полковник секунду подумал и, усаживаясь за стол, произнес: — Пока не вижу связи между двумя происшествиями. Что шофера убили, чтобы использовать машину для кражи из магазина — резонно. Но ведь там серая «Победа», а «пристрелку» воры делали на шоколадной…
— В последний момент они могли найти другую машину, — вставил Байдалов. — Умышленно, чтобы запутать следствие.
— Согласен. А если шофер жив?
— У ограбленного магазина найден торцовый гаечный ключ, которого не хватает в серой «Победе».
Рогов резко откинулся на спинку стула, обрадованно сказал:
— Вот теперь другое дело. Этого чекист упускать не должен. Давайте, Алексей Тимофеевич, будем считать вашу мысль версией номер один.
Байдалов улыбнулся вслед за полковником и протянул ему исписанный лист бумаги:
— Наш план…
— Уже?
— Вчера с Гаевым сидели допоздна, прикидывали. Решили, что оба дела нам вести надо.
— А сюда шел, знал, что меня уговоришь?
— Вы сами согласились, Василий Вакулович, уговаривать не пришлось.
Рогов углубился в чтение. Глядя на его сосредоточенное лицо, Байдалов старался угадать, утвердит полковник план или заставит переделать, как случалось чаще всего. Рогов хмурился. Потом взял ручку, обмакнул в чернила, что-то подчеркнул в плане, поправил и, чуть-чуть помедлив, размашисто расписался. Протягивая листок Байдалову, полковник сказал:
— Вопросов у меня пока нет. — И потянулся в тумбочку за минеральной.
Но едва Байдалов дошел до двери, Рогов вспомнил:
— Минутку, Алексей Тимофеевич. Вы с Гаевым сколько лет работаете вместе?
Байдалов недоуменно поднял брови:
— Лет десять, пожалуй… А что?
— Почему он вчера ночевал в кабинете?
— Не может быть! Мы вместе ушли домой часов в десять вечера. Расстались на трамвайной остановке.
— Вы хоть раз были у него дома?
— Нет, товарищ полковник, — покраснел Байдалов, — он ведь из другого отдела…
— Вот как! Значит, на службе товарищи, а вышли из управления и забыли друг друга?
Байдалов промямлил что-то невразумительное. Но Рогов не дал ему говорить и сердито махнул рукою:
— Плохо, капитан, мы заботимся о своих товарищах…
А потом, отпив несколько глотков из стакана, примирительно сказал:
— Не сердитесь, я ведь и себя ругаю…
Глава 10Жизнь — интересная штука!
Борис медленно шел по набережной. Внизу, закованная в гранит, глухо роптала река, щетинясь барашками волн; в них тысячами искр дробилось солнце; над маслянистой водой вспыхивали разноцветные радуги. Пахло нефтью, заплесневелыми камнями, пылью. По мосту поминутно проносились автомашины; торопливые пешеходы жались к перилам.
Набережная в эти утренние часы безлюдна. Она заполнится вечером, когда грозненцы, окончив свой трудовой день, выйдут в парки, скверы, на площади и улицы. Тогда на берегу реки упругим белым столбом закудрявится фонтан, и набережная огласится звонким смехом, веселой музыкой, песнями…
Борис подошел к чугунной решетке, украшенной гипсовыми вазами с цветами, остановился. Из открытых окон музыкального училища, утопавшего неподалеку в густой зелени, доносилась какая-то грустная мелодия. Невидимый музыкант неуверенно брал аккорды, наверное, присматриваясь к нотам, играл с затяжными паузами, отчего казалось, что рояль под его пальцами плакал навзрыд. До траура скорбные звуки неприятно сжимали сердце, отчаянно тревожили душу. Хотелось поскорее избавиться от них, забыть эту надрывную, тоскующую мелодию.
Но Борис не уходил. В душе у него было так же неспокойно, как и в мире этих драматических звуков.
А почему? Что в сущности произошло? Предлагают служить в милиции? Ну так что же? Неприлично? Разве там не нужны крепкие люди, особенно из тех, кто уже получил армейскую закалку? Не ты ли говорил своим солдатам, что в нашей стране нет неприличных профессий, что каждый гражданин на любом посту приносит пользу Родине? А теперь? Выходит действительно выступать с призывами легче, чем показывать личный пример?..
Но эти мысли беспокоили Тимонина недолго. Их заглушила глухая обида на свою неудавшуюся, как казалось ему сейчас, жизнь. И почему она пошла так нескладно? Кто виноват, что человеку уже за тридцать, а он не нашел еще своего места в жизни, не приобрел настоящей профессии и теперь тычется по углам, как слепой щенок, и ждет, когда чья-то заботливая рука поможет ему отыскать свой сосок?