Спустя три дня рыцари, находящиеся в Христмемеле, были ошарашены необычным зрелищем. Восемь всадников во весь опор неслись по заснеженной равнине замерзшей реки Неман, направляясь от литовского берега к тевтонскому замку. Трое из них были в плащах крестоносцев, а еще пятеро в одеяниях сержантов. За ними гналось с десяток литвинов.
Двое из преследователей изрядно вырвались вперед и почти настигли убегавших. Тогда скакавшие последними крестоносец и сержант, что-то крикнув остальным беглецам, остановились, развернули своих коней навстречу погоне и приняли бой. В яростной сшибке, длившейся не более минуты, они сумели срубить и двух литвинов, и одного из числа подоспевших к месту схватки чуть позже. Правда, оба в конце концов погибли, но их товарищи получили нужные спасительные секунды.
Увы, но поганые язычники, не удовлетворившись смертью врагов, торопливо спешились и принялись что-то делать с мертвыми телами. Вскоре выяснилось, чем они занимались. Оказывается, они отрезали им головы, и теперь, торжествующе крича, водрузили их на свои копья и вновь устремились в погоню.
По стенам замка пронесся возмущенный гул, ибо кое-кто позорчее признал, что одна из голов, красовавшаяся на пике, некогда принадлежала бывшему комтуру Христмемеля, месяц назад угодившему в подлую варварскую засаду, когда он со своими воинами мирно разорял языческое капище. Вторая голова была сплошь залита кровью, и кому она принадлежала при жизни, определить не удалось.
Надо ли говорить, что при виде шестерки беглецов, стремглав несущихся к замку и на ходу отчаянно взывающих о помощи, сразу несколько воинов закричали дежурившим на воротах скорее открыть их, а парочка самых нетерпеливых спустилась вниз, дабы помочь. Про осторожность никто и не думал. Да и кого опасаться? Семерых оставшихся литвинов? Но те никогда не полезут в ворота, даже если их не успеют закрыть. А и заскочат вовнутрь — не беда, ибо тогда их ждет неминуемая смерть.
Однако всадники повели себя в высшей степени странно. Очевидно, они окончательно обезумели от страха и не поняли, что кругом свои, ибо два сержанта, въехавшие в ворота самыми первыми, соскочив со своих коней, разом извлекли из-под плащей мечи и — шеи стоящих поблизости воинов обагрились кровью.
Услыхав предсмертный вскрик одного из них, брат Иоганн, ухватившийся за рукоять барабана, поднимающего и опускающего решетку, оглянулся и остолбенело замер. Он так и умер, склонив голову и удивленно разглядывая короткое смертоносное жало тупой арбалетной стрелы, до половины вошедшее ему под сердце. Рядом медленно сползал на снег брат Адольф с точно такой же стрелой под лопаткой. Тем же, кто должен был закрывать ворота, столь же сноровисто снесли головы с плеч своими мечами еще два беглеца богатырской стати, задержавшихся снаружи. Снесли и тут же бросились к крестоносцам. А они, успев к тому времени вскарабкаться на небольшие выступы, расположенные по обеим сторонам проезда, передали богатырям разряженные арбалеты, приняли от них другие и, быстро прицелившись, поразили еще парочку защитников Христмемеля, наседавших на двух воинов с мечами.
Чем хорош арбалет, в отличие от огнестрельного оружия, так это своей бесшумностью. Не совсем, конечно. Звонкий «треньк» спущенной тетивы, мягкий хруст пропарываемого стрелой мяса и прочие приглушенные звуки несомненно присутствуют. Но за общим шумом и гвалтом, топотом конских копыт и людскими криками кто их услышит?
Лишь когда воины из числа наиболее любопытных, то есть спустившихся вниз загодя, принялись возмущенно вопить, подсказывая беглецам, что они свои, а их продолжили нещадно рубить и отстреливать из арбалетов, защитники замка поняли: происходит что-то не то.
Но было поздно. Целая минута драгоценного времени оказалась бездарно растранжиренной и вскоре в остававшиеся настежь распахнутыми ворота Христмемеля на полном скаку ворвалась та самая литвинская погоня. И едва первые из воинов вступили в бой с двумя язычниками, как буквально в следующую минуту рядом с последними выросло подкрепление: еще четверо дюжих молодцов. Четверо, поскольку одного из семерки на подъезде к замку сразила меткая арбалетная стрела, а еще двое повели себя весьма странным образом. Вместо того, чтобы ринуться на помощь товарищам, оба, схватив по огромному вытянутому щиту, ринулись к псевдокрестоносцам, стоящим на выступах. Подняв щиты на копья, каждый прикрыл ими стрелка-арбалетчика.
— Алло, гараж! — рявкнул глухой голос из-под ведра на голове. — Ты чего тут вошкаешься?! Иди воюй со всеми, а мы уж тут как-нибудь сами раз…
Договорить он не успел — звонко тренькнул арбалетный болт, впившийся в щит. Псевдокрестоносец осторожно выглянул сбоку, оценил картину и мгновенно сменил тон:
— А впрочем, если есть желание, стой тут, я не против.
И все равно дюжине смельчаков было бы несдобровать, навались на них разом все защитники замка. Но добежать с других, дальних участков к воротам нужно время, а кроме того не могли они оголить стены, ибо за рекой, на литовском берегу, вдруг поднялся в небо здоровенный черный столб дыма. То был сигнал. Повинуясь ему, из-за больших сугробов откуда ни возьмись вынырнули язычники, бегущие к замку и торжествующе завывающие нечто дикое.
Оставались те, кто находился на ближних к воротам участках стен. Именно им надлежало поспешить, дабы успеть вышибить наглецов из прохода и успеть закрыть ворота перед грозной конной лавой литвинов, выкатившейся с литовской стороны на заснеженную гладь Немана.
Но большую часть защитников замка остановила необычная пугающая картина. И они, остолбенев, с выпученными от ужаса глазами, наблюдали, как пятеро недавно погибших вдруг разом поднялись со снега, торопливо вскочили на коней и как ни в чем не бывало дружно устремились к замку. А самым страшным было то, что голов у мертвых крестоносца и сержанта по-прежнему не имелось. Ошеломленные увиденным, многие на время попросту забыли об открытых воротах замка и поднятой решетке.
Впрочем, не все. Хватало и вояк, начисто лишенных воображения, которые успели спохватиться, что сейчас, не взирая ни на что, самое главное — ворота. Если они останутся по-прежнему открытыми, замку придет неминуемый конец. И они, толкая друг друга и спотыкаясь на ходу, ринулись вниз.
Увы, проход был узким и окружить язычников возможности не имелось, а лобовые атаки успеха не приносили. Да мало того, время от времени продолжали звонко щелкать спускаемые тетивы арбалетов и то один, то другой из крестоносного братства валился на снег, давно побуревший от человеческой крови.
Пробовали стрелять в ответ, но щиты надежно закрывали стрелков. А прицелиться в сражающихся на мечах литвинов и вовсе не было никакой возможности — мешали свои же воины. Однако, не взирая на вражеских арбалетчиков, тевтонам удалось зарубить одного и серьезно подранить еще двоих. Оставшаяся троица потихоньку попятилась. Но тут к язычникам вновь подоспело подкрепление — та самая пятерка мнимо погибших.
Меж тем звонкий цокот копыт несущейся во весь опор литвинской рати становился все громче и громче. И чем слышнее был он, тем больше таяли надежды защитников на благополучный исход дела. А когда в замок с мечом наголо ворвался возглавлявший конных сам Кейстут, всем стало окончательно ясно, что сегодня всевышний отвернулся от тех, кто в него верит.
Последний очаг сопротивления возник у донжона[41]. Возглавлял его Дитрих фон Альтенбург. У надменного рыцаря имелось много недостатков, но трусость в их число не входила, да и мечом он владел мастерски. Именно благодаря своему умению, он в одиночку продержал наседавших на него литвинов столько времени, чтобы все, кто спустился с дальних участков стен, еще не захваченных литвинами, успели добежать и укрыться в высокой башне. Подобно капитану тонущего корабля, фон Альтенбург последним величественно шагнул за тяжелые дубовые двери, моментально закрывшиеся изнутри.
Впрочем, двух стрелков в белых плащах крестоносцев, оставшихся у ворот, дальнейшие перипетии взятия замка мало волновали. Оба практически одновременно стянули со своих голов тяжелые трехкилограммовые шлемы, вытирая пот.
— Неплохо мы поработали, — констатировал Улан, оглядывая место недавнего сражения.
— Да уж, можем, когда захотим и особенно когда нас не просят, — согласился Петр и принялся критически разглядывать свой сужающийся наверху шлем. — Слушай, я ведь не больше часа в этом ведре пробыл и то весь вспотел и чуть не задохнулся. Как же они его в больших сражениях умудряются день-деньской на себе таскать?
— Жить захочешь — потаскаешь, — философски заметил Улан. — Зато благодаря ему ты цел остался.
— Скорее уж, благодаря вон кому, — и Петр кивнул вниз, указывая на прислонившегося к нему литвина, продолжавшего держать на копье щит с пятью арбалетными болтами, торчащими из него. — Алло, парень, вообще-то отбой давно. Или ты заснул там? — осторожно окликнул он и, нагнувшись, легонько тряхнул держателя щита за плечо.
Воин, по-прежнему не отвечая, молча накренился на правый бок и рухнул как подкошенный. Шлем свалился с его головы, обнажив волосы цвета свежевыпавшего снега. Копья при падении он из рук так и не выпустил.
— Мать же ж твою, да он ранен! — ахнул Сангре, торопливо соскочив со своего выступа и склонившись над литвином. — Алло, эльф, ты того, давай не помирай!
— И хорошо ранен, — уточнил подоспевший Улан. — Притом в нескольких местах. Ему бы лекаря срочно. Эй, — окликнул он второго щитоносца. Но тот даже не пошевелился, продолжая стоять и закрывать выступ, на котором уже никого не было. — Что за… — растерянно начал было он, но, присмотревшись, ахнул.
Оказалось, упасть воину не позволяет лишь арбалетный болт, пригвоздивший плечо бедняги к стене. Еще один болт торчал у него в боку, а третий — в левой ноге. Улан припал к груди и облегченно выдохнул:
— Дышит…
Пока спешно разысканный Вилкасом лекарь занимался перевязками обоих щитоносцев и заодно остальных раненых, сражавшихся бок о бок с Петром и Уланом, Локис помалкивал. Но стоило лекарю закончить и податься вглубь замка, разыскивая прочих нуждающихся в его помощи, жмудин, видя, что хозяин не обращает на него внимания, не выдержал и что-то прорычал. Впрочем, рык был скорее просительным.