Ландмейстер зло усмехнулся, предвкушая грядущее удовольствие от славной рубки вражеских голов, и еще раз порадовался тому, что прислушался к сообщению Дитриха, на днях известившему руководство ордена о возможном нападении со стороны Литвы. И не просто прислушался, но спешно выехал на помощь рыцарям замка Христмемель. Исполняющий обязанности великого магистра — Фридрих и был-то назначен капитулом на эту должность, пустующую вот уже семь лет, чтобы кто-то руководил орденом вместо смещенного Карла фон Трира — он сейчас предвкушал возможность проявить себя, лично покарав наглых дикарей-язычников. Об осторожности ландмейстер не помышлял. Во-первых, он никогда не был полководцем — его предыдущей должностью была «великий госпитальер», чьей главной задачей являлась забота о больницах и госпиталях ордена. Ну а во-вторых, его сильно отвлекали мысли о том, как половчее составить сообщение в Авиньон о славной победе ордена, разумеется, выставив себя как руководителя ордена, пускай и временного, в самом выгодном свете. Конечно, выбирает нового магистра капитул, но если римский папа выскажет свое мнение, то вне всяких сомнений оно будет учтено выборщиками. А в том, что победа будет, он ни на миг не сомневался.
На самом же деле последние пять саней, замеченные тевтонами, служили приманкой, чтобы преследователи раньше времени ничего не заподозрили. А в лесу, буквально в сотне метрах от опушки, крестоносцев подстерегала ловушка — упрятанные под снегом рвы.
Было их аж три, благо, время позволяло, поскольку рыли три дня. И расположил их Улан не абы как, но четко рассчитав, чтоб не угодивший в первый, непременно попал во второй, в крайнем случае — в третий. Извилистый проход между ними с двумя резкими поворотами был устроен столь коварно — нипочем не догадаться, как надо ехать. Пришлось даже устраивать подстраховку, огородив его красными флажками и веревкой. Позже их снимали ехавшие на последних санях. Они же заметали санные следы раскидистыми еловыми лапами.
Полностью скрыть проход нечего было и думать, но Улан посчитал, что в азарте погони никто особо не посмотрит, почему тут снег истоптан, а там нет. И теперь все лучники застыли за небольшими сугробами, располагавшимися за третьим рвом.
Сработала ловушка как нельзя лучше. В нее угодили все, кто находился впереди, включая и бывшего госпитальера. Кстати, в последнем рву очутились всего два всадника — остальным хватило первых двух.
«Вторая волна», конечно же, видела, что происходит впереди, да и сами рвы уже не были тайной, злорадно зияя черными зевами в предвкушении новой добычи, но разгон оказался слишком велик, чтобы успеть остановиться. А кроме того, несущихся в атаку боевых громадин фризской породы вообще никто не обучал таким кульбитам, как резкое торможение.
Лишь у некоторых рыцарей хватило ума понять, что останавливать лошадь бесполезно, а надо, наоборот, ускориться и, вонзив в коня острые шпоры, послать его в прыжке через первый ров. Ну а далее, оказавшись на узком, в полтора метра шириной перешейке, попытаться вернуться обратно. Но лучники не останавливали стрельбу ни на секунду, да и арбалетчики разили отступающих крестоносцев в спины.
Словом, из второй волны уцелел от силы каждый третий из числа успевших грамотно отреагировать. Те, кто не сообразил, присоединились к своим товарищам, стонущим на дне рвов. В целом же потери оказались ужасными — не менее половины всего отряда.
Вдобавок, едва крестоносцы отступили, как обозначившийся проход через третий ров оказался заблокирован несколькими заранее подрубленными соснами, и литовские лучники мгновенно расположились за этой баррикадой.
Сгоряча рыцари решили попытаться обойти заслон по заснеженному лесу, но им не позволили сместившиеся на фланги Улан с Петром, возглавившие каждый по десятку арбалетчиков (все, что имелось у Кейстута). Немного, конечно. Но если учесть, что стреляли они не куда попало, а старательно выискивая стыки между доспехами, их хватало. А времени для тщательного прицеливания было в достатке, поскольку срубленные сосны тянулись на добрую сотню метров в каждую сторону и пробраться через них на конях не представлялось возможным — исключительно пешими.
Словом, после этого маневра отряд лишился еще полутора дюжин воинов, а если считать раненых, то чуть ли не трёх с половиной десятков. Всего же из двух сотен человек невредимым оставался лишь каждый третий, а полсотни раненых, из коих половина весьма тяжко, были скорее обузой катастрофически уменьшившемуся отряду.
Учитывая, что в первых рядах скакали не только ландмейстер, но и другие рыцари из числа самых опытных, в живых в основном остались молодые крестоносцы. Правда, были еще и опытные сержанты. Но как раз они в первую очередь оказались изрядно смущены новой тактикой врага, упрямо избегающего открытого боя.
Раньше такого отродясь не бывало. Вдохновленные столь большими потерями врага, литвины давным-давно полезли бы в самоубийственную контратаку. Сейчас же таких смельчаков набралось всего человек пять-шесть, а остальные продолжали хладнокровно отстреливать противника, сидя в безопасном укрытии. Да и как иначе, если все помнили о строжайшем приказе Кейстута — из-за укрытий ни на шаг, иначе…
Изрядно досаждал рыцарям и постепенно нарастающий волчий вой. Его устроили заранее назначенные литвины из числа наиболее способных к подражанию голосам животных. Чуть уйдя в лес, повинуясь новоявленному дирижеру в лице Петра, начав с еле слышных звуков, имитаторы постепенно и не спеша усиливали вой. Полное впечатление, что издалека приближается немаленькая числом стая, коя вскорости окажется поблизости.
Все это в совокупности и побудило сразу нескольких сержантов подъехать к отделавшемуся средней по тяжести раной ландкомтуру[44] Людольфу Кёнигу фон Ватзау, оказавшемуся самым старшим по своей должности, и настойчиво порекомендовать отправляться обратно в Рагнит. Отправляться пока не поздно, ибо уже темнеет.
Тот было вспыхнул от гнева и, указав на рвы, поклялся мечом архангела Михаила, что не покинет своих боевых товарищей. Однако, потеряв во время очередной попытки прорваться по флангу еще с десяток, угомонился и… затеял переговоры. Просьба была одна — дать возможность извлечь из ям и забрать с собой раненых.
Кейстут по настоянию Улана и Петра предложил выдать им взамен пленных литвинов из сотни Сударга. Людольф не особо церемонился в своей речи, цинично заявив, что им было не до пленников, посему никого из этого грязного языческого быдла в живых уже нету. Кейстут многозначительно посмотрел на друзей, также взятых на переговоры, словно говоря: «Предупреждал ведь». Вполголоса пробормотав что-то по-литовски про рыцарскую честь, он мстительно заявил, что коль товара для обмена нет, значит, и торг отменяется, развернулся и пошел прочь обратно к баррикадам. Петр скрипнул зубами — получалось, на брате Яцко Алесе, входившем в сотню Сударга и не вернувшемся из-под Рагнита, можно ставить крест.
Ландкомтур, постояв в растерянности, также поплелся к своим. На небе уже отчетливо виднелся узкий серпик месяца, а стоны, доносящиеся изо рвов, почти перестали быть слышны, в отличие от становившегося все громче волчьего воя. И Людольф, позабыв про клятву, скомандовал отступление.
…В Бизену Кейстут прибыл дважды триумфатором. И при виде ликующих встречающих даже он, обычно сдержанный и невозмутимый, не смог сдержать торжествующей улыбки. То и дело он горделиво оглядывался на вереницу саней, в коих лежали извлеченные изо рвов полтора десятка раненных рыцарей — будущие жертвы Перкунаса. В их числе находился и с трудом дышавший из-за сломанных при падении ребер ландмейстер Пруссии Фридрих фон Вильденберг. Следом за санями брели еще десятка три пленников-сержантов, взятых в Христмемеле.
За всеми этими бурными событиями немудрено было забыть о терпеливо поджидавшем их возвращения гонце доньи Маргариты. Лишь завидев Мануэля, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу подле комнаты друзей, Улан спохватился, торопливо заверил его, что завтра они непременно отпишут его хозяйке и отправят его обратно с ответом. А пока, чтобы ему не было скучно, он может посмотреть на рыцаря Бонифация. Правда, поговорить с ним у Мануэля пока не получится, но главное, что рыцарь жив, а остальное — пустяки.
Чувствуя неловкость — вон сколько пришлось ждать человеку, Улан хотел начать письмо нынче же, но чуть погодя отказался от этой мысли. Сосредоточиться никак не получалось. Нравы здесь были довольно-таки бесцеремонные, всё запросто, и чуть ли не каждый из княжеских слуг, не говоря о воинах, норовил заглянуть в их комнату и высказать в их адрес какую-нибудь похвалу.
На самом пиру оказалось полегче — основная доля славословья доставалась Кейстуту, чему друзья были только рады. Впрочем, сам князь оказался честен и не забыл о хитроумных чужеземцах, не раз подняв кубок в их честь.
Они тоже не ударили в грязь лицом. В одном из ответных тостов Улан предложил почтить память погибших минутой молчания, а в другом Сангре провозгласил здравицу в честь тех, кто не может из-за тяжких ран присутствовать за этим столом. Имена же четверых раненых, что дрались под их началом, перечислил поименно: Свитрус, Гинтарас, Сниегас и Кантрус, заметив, что если бы не стойкость и мужество двух последних, то и их самих сейчас не было бы здесь. И сегодня они с побратимом с благодарностью склоняют голову перед отцом этих славных воинов.
Но закончил Сангре свою речь в обычном полушутливом стиле. Припомнив слова Улана, он изобразил на лице смущение и добавил, что со своей стороны особо благодарен Сниегасу. Судя по тому, куда именно впились в щит арбалетные болты врагов, не будь перед ним этой защиты и некоторые женщины остались бы очень недовольны его ранами. Народ, услыхав эту незатейливую шутку, долго и весело хохотал. Да и вообще веселились в тот вечер допоздна — Кейстуту очень не хотелось, чтобы закончился день его звездной славы, и он не торопился закругляться.