Как оказалось, не зря.
Показать загадочного пленника, выкупленного монахами лишь для того, чтобы жестоко изувечить, жрец попросил из простого любопытства. Однако чуть погодя Лиздейка пришел к выводу, что не иначе как сам Перкунас побудил его заинтересоваться крестоносцем. И он же сделал так, что сопровождал его во время визита к Бонифацию не Улан, а Петр, ибо когда этот чернявый воин склонился к изголовью пребывавшего без сознания пленника, жрец увидел такое, от чего у него перехватило дыхание.
До сего дня Лиздейке лишь однажды доводилось слышать о таком от своего предшественника Хейси, всего три года назад окончившего свой жизненный путь, добровольно взойдя на священный костёр. Мол, иногда, очень редко, боги стягивают людей невидимыми, но очень крепкими путами. Увидеть их дано не каждому, но лишь тому, кто держит в руках священный посох криве-кривайтис. Даром богов являются эти узы или проклятьем, трудно сказать, но точно известно, что когда первому плохо, худо становится и второму, и наоборот. Неведомо и отчего такое случается.
Говорил старый криве и что-то еще, но, увы, Лиздейка слушал его невнимательно, уверенный, что ему такое навряд ли повстречается в жизни. А вот теперь он сам, крепко сжимая обеими руками священный посох, воочию видел тонкую подрагивающую нить, тянущуюся от пленника к молодому черноволосому воину. И навряд ли последний доволен ею. Достаточно посмотреть, как он морщится, потирая пальцы рук.
Вернувшись в свои покои, жрец призадумался. Как разорвать эти путы, Лиздейка не знал. Некогда ему доводилось в качестве помощника присутствовать на специальном обряде, проведенном Хейси, чтобы оборвать эту непостижимую связь. Тогда в святилище находились два близнеца и один из них неминуемо умер бы, поскольку при смерти находился второй, но усилиями криве он спасся и до сих пор жив и здравствует. Однако церемония проходила давно, и Лиздейке не очень хорошо запомнились подробности этого загадочного действа.
Впрочем, попытаться можно — авось и получится. И уж в любом случае следовало намекнуть черноволосому, что его судьба отныне в руках Лиздейки, ибо он и только он в силах разрезать невидимую нить, подобно пуповине стягивающей двух чужеземцев. Но разрежет он ее не раньше, чем они согласятся перейти на службу к Гедимину, загоревшемуся оставить чернявого вместе с татарином у себя на службе.
Впрочем, торопиться с этим не следует и навязываться с помощью ни к чему. Чтобы человек остался за нее благодарен, надлежит дождаться, когда он сам попросит о ней. А потому лучше вначале дождаться, когда в ответ на предложение Гедимина остаться с их стороны последует отказ, а они точно откажутся, ибо явно не собираются задерживаться в этих краях. Тогда-то можно намекнуть кунигасу о том, что он, Лиздейка, в состоянии помочь.
Потому жрец и промолчал, вновь решив не торопить события. Единственное, что он позволил себе, так это осторожно поговорить с Петром, дабы получить подтверждение невидимой связи. Выяснив о болях в пальцах, внезапно возникшей у него, Лиздейка удовлетворенно кивнул и заметил, что у него есть славная мазь, могущая утишить неприятные ощущения.
Расчет был прост: пытаемый должен вскоре пойти на поправку, следовательно, и у второго боли непременно пропадут. А когда дело дойдет до его, Лиздейки, уговоров остаться в Литве, можно причинить пленнику новую и очень сильную боль. Вне всяких сомнений ее ощутит и Петр. Вот тогда-то стоит напомнить и про мазь, и про то, что он, криве-кривейтис, опять готов прийти на помощь. Само собой, это будет для него очень непросто, но благодаря Перкунасу, одарившему его этим знанием, вполне возможно. Правда, вопрос в цене — готов ли воин уплатить ее.
А пока следовало позаботиться о дополнительном стимуле, дабы усилить желание христианина остаться на службе у кунигаса. И Лиздейка в разговоре с Сангре тоже вскользь, как бы между прочим упомянул, что на днях собирается перенести оскверненное святилище Мильды в более спокойное место, разместив его недалеко от главного капища великого Перкунаса.
Гедимин со своим предложением поступить к нему на службу особо не медлил. Правда, опасаясь отказа, пошел окольным путем и на следующий день, заглянув в комнату друзей, обстоятельно поведал, сколь сильно уважает и ценит иноземцев, приезжающих в Литву с добрыми намерениями. И купцам ганзейским дозволяет торговать у себя в городах безо всяких пошлин, и люд мастеровой старается привечать, освобождая его на десять лет от всех податей. Особо упомянул, что его абсолютно не интересует, кто они по своей вере. А умелых ратников, особенно из числа столь хитромудрых, он, можно сказать, готов на руках носить. К тому же, как он понимает, оба — вольные птицы и не имеют обязательств, препятствующих для поступления на службу к кому бы то ни было…
Последовала многозначительная пауза. Друзья нерешительно переглянулись. Хотя концовка и не прозвучала, но и без того было понятно, что это приглашение, следовательно, надо дать ответ. Петр, сомневаясь в своем мастерстве деликатного отказа, вопросительно оглянулся на Улана, но тот молчал.
Однако Гедимин и сам заподозрил, что согласием не пахнет и, не желая выслушивать отказ, отступил. Дескать, спешить с принятием решения ни к чему, но чтобы дорогие гости сами могли убедиться в его гостеприимстве, он завтра приглашает их к себе в новый стольный град Троки. Думается, они не пожалеют. Да, он помнит, что им довелось много странствовать по свету и сталкиваться со всякими диковинами. Но в такой славной охоте им наверняка не доводилось участвовать.
Улан продолжал молчать. Вздохнув, Сангре взял инициативу на себя.
— Мы весьма признательны великому кунигасу всей Литвы за высокую оценку наших скромных достоинств, — промямлил он, тщательно подбирая слова и досадуя на помалкивавшего друга, но тот вдруг перебил его:
— И с радостью принимаем его приглашение.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Гедимин, предупредив: — Значит, завтра поутру и выезжаем, — и он, довольно улыбнувшись, вышел.
Глава 29. Русская держава с литовским акцентом
Опешив от неожиданности, Сангре недоуменно уставился на друга.
— Я объясню, — торопливо сказал Улан.
— Да уж, сделай милость, — настороженно протянул Петр, — а то я весь в непонятках. Кстати, ты не забыл, что мы вроде в Берестье собирались?
— И очень хорошо, — улыбнулся Улан. — Есть повод долго не рассиживаться в гостях, а уехать побыстрее, не растягивая наше ознакомительное свидание. Мы на него полюбуемся, он на нас — и хватит… для первого раза. А сюда возвращаться нам ни к чему. Дитриха она все равно выкупать не станет, а пленника… Ну куда его везти в таком состоянии? Да и неизвестно, как оно обернется. Следовательно, махнем туда прямо из Трок.
— Погоди, погоди, — остановил друга Сангре. — Давай по порядку и начнем со свидания. Какое ж оно ознакомительное, когда мы с Гедимином дважды совместно пьянствовали? Я и сейчас тебе про него много чего скажу. И что значит для первого раза? Выходит, будет второй?
— Во всяком случае, я очень на него надеюсь, — хладнокровно согласился Улан.
— А на хрена?! — не выдержав, взревел Петр и взмолился: — Уланчик, ты ж не депутат Госдумы, а потому изволь говорить так, чтоб простой народ в моем лице тебя понимал. Мы, между прочим, и без того здесь задержались. Помнится, ты там что-то тренькал за Галицкую Русь, а мы до сих пор в Литве, — Улан открыл было рот, но Сангре повелительным жестом остановил его. — Ша, вьюношь, не рассыпай здесь бисер оправданий. Я знаю, их есть у тебя, но они ни к чему — сам вижу, что у нас все идет правильно и даже лучше ожидаемого. Мы приобрели славу великих непревзойденных полководцев и хитромудрых стратегов, к тому же успели кое-что разузнать за то, с кем шефы Галичины водят дружбу, и я сам не больно-то жажду долгожданной встречи с этими шлимазлами. Хай целуются взасос со своим Евросоюзом, в смысле, клянутся в верной дружбе немцам, ляхам и прочим католикам в костеле в честь этой, как ее там, Маньки Ледяной. Но как я погляжу, у тебя на уме уже не третий, а какой-то загадочный четвертый вариант, а я о нем ни слухом, ни духом. Между прочим, на тайны мадридского двора в силу двадцатипятипроцентного родства со всякими кобельерами и тореадорами имею право я, а не…
— Нет никакого четвертого варианта, — перебил Улан. — Просто я не стал тебе рассказывать подробности третьего, и ты решил, что наша цель — Галицкое королевство, — он виновато шмыгнул носом. — Но поиск пороха — дело долгое и свободного времени у нас предостаточно, а ты, помнится, как-то заикался насчет внесения нашей лепты в святое дело объединения Руси.
— Ну-у, было, — согласился Петр. — Не отрекаюсь. Но для этого нам надо ехать…
— Не надо, — отрезал Улан. — Слушай внимательно.
Но рассказывать о своем замысле он не торопился. Поднявшись с лавки, он задумчиво прошелся по комнате. Сангре продолжал сидеть, внимательно наблюдая за другом. Тот шагнул к столу, где стояла чернильница с несколькими гусиными перьями, а на углу лежали несколько чистых листов бумаги. Неторопливо выбрав перо, Улан провел по острию пальцем, удовлетворенно кивнул и, обмакнув его в чернильницу, нарисовал на листе три круга. Один был побольше, второй поменьше, а третий совсем маленьким. Помахав бумагой в воздухе, чтоб чернила быстрее просохли, он показал рисунок другу, спросив:
— На что похоже?
— Если ты собираешься мне на досуге преподать пару уроков из Лобачевского, то я в его загадочной геометрии дуб дубом, — предупредил Сангре.
Улан вздохнул и пояснил:
— Большой — Русь, поменьше — будущая Украина, самый маленький — Белоруссия. Был один-единственный славянский народ, а стало аж три. Или нет, четыре, а то и пять, — и он провел в среднем круге две черты, разделив его на три неравные части.
— А почему ты поделил Украину? Крым имеешь в виду? Или Галичину с юго-востоком, которые, к гадалке не ходи, тоже вот-вот от Киева откачнутся?
— Откачнутся, — согласился Улан. — А почему?