— М-да, Кейстут и впрямь симпатяга парень, — согласился Петр.
— Ольгерд не хуже. Помнишь, я рассказывал, как он в середине этого века разгромит татар, причем силами одного Литовского княжества. А теперь представь, что у него появится возможность воспользоваться военными и людскими ресурсами Твери, Москвы и прочих русских земель. Думаю, тогда Куликово поле действительно вполне реально организовать на полвека раньше, особенно если удастся, как ты предлагал, внести в Орду раздрай, чтобы они поначалу сами друг из дружки кровушки нацедили. Про Галицкое королевство молчу. С такими силами Гедимин его полякам нипочем не отдаст — себе заберет, когда тамошние правители скончаются. А тевтонов он вообще с лица земли сотрет. Я имею в виду с прибалтийской земли. Вот тебе выход в море и возможность торговли с Европой, притом цивилизованно, через двери, а не через форточку. Кстати, при наличии альтернативных морских портов и Новгород Великий станет куда сговорчивее. Впрочем, не думаю, что он вообще будет сильно брыкаться, поскольку Гедимин, в отличие от Александра Невского, слово свое всегда держит, подписанных договоров не нарушает и на их исконные вольности посягать не станет.
— Все равно мне с твоим предложением сразу не свыкнуться, — тяжело вздохнул Петр. — Слишком оно… оригинально. Опасаюсь, как бы при переработке русского хрена в литовский криенас не получилась хренотень с хреновиной.
— Но мы ж не сами и не завтра Гедимину корону предлагать станем, верно? — усмехнулся Улан. — Потому и предлагаю прокатиться на несколько деньков в его Троки, присмотреться к нему повнимательнее, а заодно и разговор соответствующий завести насчет смены веры. Ну и насчет короны тоже. Вскользь, в виде шутки. А уж после возвращения из Берестья, когда обстряпаем повторный выкуп твоего Бони и заберем деньги, можно начинать думать, как половчее начать претворение нашего замысла в жизнь.
— И все равно как-то оно, — замялся Петр. — Все понимаю, да и не рискуем мы ничем, авось нам здесь не жить, но… А ты не подумал, что нам попросту не успеть довести это до конца?
— Подумал, — с готовностью кивнул Улан. — Но ведь тут, как мне кто-то говорил, главное начать, идею соответствующую подкинуть, огоньку поднести, а разгорится оно и без нашего участия.
— Ладно, — после недолгого колебании решительно махнул рукой Сангре. — Прокатимся, не жалко, — и он процитировал:
Умом Литву попробуйте понять,
Измерьте царственную стать,
Неси скорей, Улана-сан, ты свой аршин.
— Я это к тому, — пояснил он недоумевающе уставившегося на него другу, — что не просто пригляжусь к Гедимину. Я этого язычника под микроскоп засуну и каждый микроб в нем на ощупь проверю, на ощупь, — и он сурово погрозил пальцем.
— Само собой, — охотно согласился обрадовавшийся Улан…
…Время в Троках они провели чудесно. И хотя Сангре иногда втихомолку ворчал, а вечером, слезая со своей лошади, болезненно кривился, но и ему понравилась охота, организованная для них по повелению Гедимина. Наверное, есть нечто эдакое в каждой особи мужского пола, будоражащее кровь в погоне за диким зверем, не говоря о победоносном финале: кто кого, ты или… Да и противники были достойные: вначале кабаны, а затем неистовые дикие зубры, в сравнении с коими домашние, пускай и матерые быки, выглядели новорожденными телятами.
Петру уже не мешало незнание литовского языка — успел он его освоить. Не ахти, конечно, по минимуму, но вполне сносно, чтобы при случае изъясниться — дали себя знать занятия с Локисом и Вилкасом, но особенно ночи, проведенные с вайделоткой.
— Оказывается, наилучший способ обучения иностранным языкам — это постель, — констатировал Сангре. — Не иначе, все дело в положительных ассоциациях во время уроков. Они, знаешь ли, стимулируют. Как знать, если б у нас в академии немецкий преподавала такая же коза, а не старичок предпенсионного возраста, может, я сейчас и на дойчландском тарахтел лучше Штирлица.
Ну а под конец им оказали великую честь — допустили присутствовать на священном жертвоприношении Перкунасу, состоявшемся в самом главном капище Литвы, на Турьей горе близ луки, образуемой впадением Вильны в Неман, в так называемой долине Свинторога. Да и как не допустить, ежели состоялось оно в честь взятия Христмемеля, а кто главные виновники этого?
То-то и оно.
Огромные костры, разведенные вблизи гигантского деревянного изображения бога Перкунаса, величественная фигура жреца, взывающая к нему, и все остальное внушало невольное уважение к происходящему действу. Впрочем, исключительно со стороны Улана. Для Петра это театрализованное представление так и осталось «развлекаловкой».
— Гляди, гляди, — то и дело толкал он в бок друга, — как лихо он забульбенил когерентный посыл на квантовом уровне. Не-е, у мужика минимум третий дан по кинематике чёрной теквон-магии, поверь мне. В таких делах я влет секу. А вот с бубнами и барабанами сплоховали, маловато. Эх, им бы «Бони-М», совсем иной разгуляй бы получился. Пару раз «Бахама-мама» исполнить и все — религиозный экстаз населения обеспечен.
Правда, смотреть человеческие жертвоприношения он не смог — отвернулся в сторону и только временами страдальчески морщился, когда порывы ветра от огромного костра доносили сладковатый запах горящей человеческой плоти. Впрочем, Улан тоже не глядел туда, предпочитая устремлять взор повыше — на темное ночное небо.
Познакомились они и с семейством Гедимина, хотя и не со всем. Его жену Ольгу Всеволодовну они повидали всего однажды — женщине нездоровилось. К дочерям, выведенными ею к гостям, друзья особо не приглядывались, а из сыновей кунигаса в Троках находились всего трое — два самых младших: подросток Любарт и кроха Явнут, да один из старших, будущий победитель татар Ольгерд. Остальные же были отправлены отцом в различные уделы на практике постигать княжескую науку управления, включая и первенца Монтвида, находившегося в старой столице Керново, как бы замещая там своего отца.
Впрочем, Ольгерду тоже вскоре предстояло уехать в Витебск, но не для постижения княжеской науки, а для женитьбы на тамошней княжне Марии. Вообще-то он должен был укатить на следующий после приезда друзей день, однако дважды откладывал свой отъезд, принимая участие чуть ли не во всех беседах Гедимина с Петром и Уланом и пытливо буравя своих собеседников голубыми, похожими на отцовские глазами. Отличие в цвете зрачков было незначительным, но если вглядываться… Если у кунигаса они были серовато-голубыми, напоминая отблеск хорошо начищенного меча, когда в нем отражается небо, то у Ольгерда голубовато-серый цвет зрачков больше походил на булатный клинок. Словом, у отца — железо, у сына — сталь.
Он и Улана с Петром слушал иначе, чем Гедимин. Тот, к примеру, когда речь вновь зашла о хитроумном взятии Христмемеля, подкидывал и свои предложения, пускай и запоздалые: «А еще лучше, если б вы… Надо было… А вдобавок стоило…». Ольгерд же помалкивал, таил от всех свои идеи, но чувствовалось — их у него невпроворот, так и просятся на язык. Но удерживал их в себе сын кунигаса, не выпускал наружу. Наверное, потому ему столь сильно понравилась фраза, произнесенная Уланом: «Тогда лишь двое тайну соблюдают, когда один из них о ней не знает». Он долго смеялся, а затем попросил ее повторить, очевидно, чтоб крепче запомнить.
Щекотливого разговора с Гедимином насчет поступления к нему на службу избежать не удалось. Да и как его избежишь, когда Улан успел отличиться и во время их отдыха. Как-то разговорившись с кунигасом по поводу усовершенствования защиты литовских замков, он посоветовал взять себе в помощь саму природу, а точнее — реки.
Если кратко, речь его сводилась к устройству возле некоторых замков плотин или водохранилищ — в зависимости от того, что позволяет рельеф местности. Разумеется, возводить их под маркой устройства водяных мельниц, чтобы об истинной цели ни одна зараза, кроме князя, не знала. Зато в случае нападения немцев литвины могут в любой момент выпустить на свободу буйный шквал воды и он запросто сметет любое войско, стоящее на его пути. Зимой, конечно, этот способ неприемлем, спору нет, зато если вражеское нападение случится летом…
Неман, конечно, для такого не годился, уж больно широкий, это ж какое водохранилище надо делать, да и берег литовский высоковат, а вот реки помельче… Взять, к примеру, Вильно, подле которой литовский князь сейчас затеял очередное строительство. Учитывая, что новый град расположен на высоких холмах, а следовательно, ни одно наводнение ему не страшно, можно запросто соорудить в одной из низинок чуть выше по течению…
Называется, ляпнул на свою голову. А Гедимин не будь дураком и уцепился. Мол, давай, а то такого еще не бывало и спецов у него нет. Опять же сам говорил про соблюдение тайны, следовательно, кого попало к строительству не привлечешь. И пришлось Улану весь следующий день разъезжать по окрестностям нового города Гедимина, выбирая подходящее для водохранилища и плотины места. Уже затемно он вогнал в качестве условного знака последнюю из жердей, отгородив ими подходящую низинку неподалеку от Вильно.
Затем пришел черед чертежей, работу с коими он закончил лишь к исходу вторых суток. Рыть местным аборигенам, согласно раскладу Улана, предстояло много, но овчинка того стоила. А наутро, заполучив все чертежи (последний из них Буланов завершил накануне за полночь), пораженный скоростью его работы и обширными познаниями, Гедимин высказался напрямую. Мол, когда они покончат с делами, связанными с выкупом, ему бы очень хотелось увидеть их у себя на службе.
И вновь напомнил, что вера тех, кто ему служит, для него значения не имеет. Конечно, лучше бы они поклонялись Перкунасу и прочим богам, но не беда если Аллаху или Христу. Взять, к примеру, Давида, тоже приехавшего издалека, из Пскова, и хотя он верит не в того Христа, что Сангре, но ведь в Христа, а не в Перкунаса, и что с того? Главное, он храбр, умен, верен, а потому ныне не просто наместник Городно, но и всех западных земель, включая Берестье. И Гедимин держит его буквально у сердца, о чем наглядно свидетельствует и то, что он с ним породнился, отдав ему в жены свою дочь Бируте и разрешив перекрестить ее в Екатерину. И далее, так сказать, для усиления впечатления, последовал заманчивый намек. Мол, вообще-то дочерей у него еще много и кое-какие как раз в самом соку, так что…