Рассказывая о своем племени, Альберт всякий раз говорил с теплотой о сородичах, а когда речь заходила о гражданских нравах, он высказывал сомнение в том, что предоставление их решит все проблемы и принесет ему и его народу ожидаемые блага.
Мне показалось, что внутренне он очень расстроен, несчастен и обеспокоен своим будущим. Если не считать этого, то пребывание в Перте правилось ему. Его программа была тщательно продумана: хотелось избежать неприятной и стеснительной для него рекламной шумихи. Она включала завтрак в ротарианском клубе, прием, устроенный правлением Пертского музея и Художественной галереи, прием в Лиге Кулбора, на котором присутствовало много аборигенов и полуаборигенов, посещение нефтеочистительного завода в Куинане и поездку по живописным окрестностям Перта. Восторженный интерес, который вызывали у него особо красивые виды, свидетельствовал о большой любви к искусству. Он не раз говорил, что, если бы написать тот или иной вид, получились бы отличные картины».
Вскоре после возвращения в Алис-Спрингс Альберт стал полноправным гражданином страны. Многие предполагали, что это событие ознаменуется официальной церемонией, во время которой в торжественной обстановке ему будут вручены документы о правах. В действительности же о том, что он стал полноправным гражданином, Альберт узнал только от заехавшего к нему в лагерь корреспондента газеты. Все произошло так, как об этом говорилось в заявлении о том, что, по новому статуту, Альберт «автоматически станет свободным гражданином, желает он того или нет». Когда был опубликован официальный список 15 711 подопечных чистокровных аборигенов, в нем уже отсутствовали имена Альберта и Рубины. Это означало, что отныне они стали гражданами Австралии. Альберт теперь мог голосовать, заказывать спиртные напитки в отелях, приобретать спиртное в магазинах, строить себе дом, где только пожелает, и требовать гарантированного минимума зарплаты в случае работы по найму.
Но все это мало значило для него теперь. Его куда больше волновал заказ компании «Рио Тинто», которым он никак не мог заняться из-за частых и изнурительных приступов болезни: у него было что-то не в порядке с бронхами. Поэтому он все оттягивал подписание договора с «Рио Тинто».
Тем не менее компания сделала все, чтобы Альберт прилетел в Квинсленд 2 мая. Директор-распорядитель компании Джон Пул вылетел в Мэри Кэтлин, чтобы встретить его. Когда Альберт не прилетел, Пул отправился обратно в Мельбурн, и руководители компании связались с властями Северной Территории. Один из представителей властей уведомил правление компании, что Альберт болен и не может принять предлагаемый заказ, хотя на самом деле он вместе с Фрэнком Клюном уехал на натуру. Позднее компания предприняла еще одну попытку убедить Альберта подписать договор и заполучить его картины. Но и на этот раз ей сообщили, что с Альбертом произошел несчастный случай и что в течение какого-то времени он не сможет писать. Поскольку существовала договоренность о показе картин, изображающих Мэри Кэтлин, за рубежом, заказ был передан другому художнику.
Трудно было понять уклончивость Альберта, ведь заказ сулил ему шестьсот гиней и мировую рекламу. Но, как указал чиновник департамента по делам туземцев, Альберт был теперь волен поступать так, как ему заблагорассудится. Возможно, он просто хотел показать, что он — свободный человек, а не пешка в чужих руках.
К этому времени слава о Наматжире распространилась далеко за пределы Австралии, и заокеанские коллекционеры начали охотиться за его работами. Один любитель живописи из Сан-Франциско, увидев репродукцию с одной из работ Наматжиры, сразу же кинулся к капитану грузового судна, заходящего в Сидней, и попросил купить ему какую-нибудь акварель Наматжиры. Канадские коллекционеры приобрели шестнадцать работ Наматжиры и других арандских художников, выложив за это двести девяносто шесть гиней. Купленные работы в августе 1957 года были выставлены в Ванкувере и Виннипеге во время Канадской ярмарки.
Тогда же сиднейским кинематографистом Норманом К. Уоллисом был сделан второй фильм об Альберте.
«Приехав в Алис-Спрингс, — писал Уоллис, — мы сразу же отправились дальше, к ущелью, где разбил свой лагерь Наматжира. Добрались мы туда только к ночи. Альберт, его жена и трое сыновей — Эвальд, Енох и Оскар — сидели у костра в окружении многочисленных соплеменников с чадами и домочадцами. Все было точь-в-точь так, как я и ожидал увидеть. Альберт сердечно приветствовал нас и пригласил разделить вечернюю трапезу, которая состояла из поджаренных кусочков мяса кенгуру и горячего чая из котелка. Мы сидели на охапках свежих эвкалиптовых листьев возле «дома» Альберта — шалаша, сделанного из коры и веток. Кусок рваного брезента образовывал нечто вроде тента. Альберт, оказавшийся хорошим хозяином, занимал нас историями из своего детства, которое он провел в этих местах и Хермансбурге. «Это земля моих отцов, — говорил он. — Здесь мой родной край».
О многом мы узнали от него в ту памятную ночь. Он как художник рассказывал о том, как ранний утренний луч нежно касается горы Сондер, о том, как голубой туман стелется по предгорьям и эвкалипты отливают белизной на фоне красных скал, о том, как голубые воды озер в горах Ормистона отражают чистую синеву неба. Когда он говорил, языки пламени костра играли в его темных глазах. Голос Альберта стал особенно задушевным и проникновенным, когда речь зашла о его отце, о священных мифах и легендах племени аранда. «Мой отец был летающим муравьем, — так начал Альберт свой рассказ о вере аборигенов в то, что их предки были животными, насекомыми, деревьями и даже камнями. — Он прилетел от гор Макдоннелл, через гору Сондер к реке Финке, в Ормистон. Старики рассказывали нам об этом, а я передаю их рассказы моим сыновьям. Они также должны знать о земле своих отцов». Альберт сокрушался, что многие священные тайны, должно быть, умрут вместе с ним, поскольку его дети недостойны посвящения в «великую тайну», а он не хочет передать ее тем, на кого нельзя положиться, что они сохранят ее.
Затем мы услышали от него легенду о танцующих девушках. Поначалу все арандское племя состояло сплошь из мужчин. У арандцев не было ни одной женщины. И вот однажды племя женщин, жившее в тех местах, где сейчас Порт-Огаста, примерно с тысячу миль к югу, услышало рассказ о прекрасных арандских мужчинах, у которых нет женщин. Узнав об этом, женщины двинулись в страну арандцев, причем молодые девушки танцевали всю дорогу, танцевали на вершинах холмов и на остроконечных гребнях гор, пока не достигли Куаттатума и Япальба, сейчас это Ормистон и ущелье Глен-Элен в верховьях реки Финке. Здесь они нашли край, который пришелся им по сердцу, нашли арандских мужчин и остались с ними. Когда эти женщины умерли, их души возвратились на гребни гор, на которых они танцевали, и превратились в деревья, что видны там и поныне.
Когда смотришь на эти железные деревья с ветвями, грациозно изогнутыми как бы в плавном движении танца, — писал Уоллис, — охотно веришь в эту легенду.
Мы засиделись далеко за полночь, слушая рассказ этого старейшины арандцев о земле своих предков. В эту ночь Альберт Наматжира предстал перед нами не просто аборигеном, а художником, философом, поэтом и проповедником, но отмеченным печатью трагедии, поскольку олицетворял собой вымирающую расу, цепляющуюся за остатки древних легенд и таинств».
Фильм Уоллиса «Край моего отца» был куплен фирмой «Эмпол Петролеум».
Через месяц-другой после съемок фильма Альберт, здоровье которого давно уже было неважным, лег в больницу при Хермансбургской миссии с запущенным ожогом на ноге. В больнице при миссии не смогли помочь ему и отправили в Алис-Спрингс.
Врач П.-Дж. Керинс, который лечил Альберта, приехал в Алис-Спрингс из Англии незадолго до этого. «В Австралии я живу совсем недавно, — рассказывал доктор, — и мало что знаю об аборигенах, но я просто покорен этими темнокожими. Меня подкупает в них чувство собственного достоинства, большой такт и фатализм, но удручает то пагубное влияние, которое оказывает на них современная цивилизация. Среди моих пациентов в палате для туземцев был и Альберт Наматжира, который, как я Знал, был всемирно известный художник-абориген. При первой же встрече Альберт произвел на меня огромное впечатление, и мое восхищение им росло день ото дня в течение всех трех недель, которые он провел в больнице. Альберт был образцовым больным. Его спокойствие и полное доверие к медицинскому персоналу были поистине удивительными, особенно это бросалось в глаза, когда ухаживала за ним сестра О’Киф. Эта удивительная женщина из Центральной Австралии, посвятившая себя уходу за больными туземцами, явно завоевала его искреннее расположение. У Альберта было богатое чувство юмора. Мои собственные попытки подбодрить больных часто были успешными только тогда, когда какое-либо его меткое замечание или шутка заставляли смеяться всю палату. Однако чаще всего Альберт был очень сдержанным. Нельзя сказать, чтобы больничная обстановка угнетала его. Наоборот, казалось, что битва двух цивилизаций, боровшихся за его душу, на какое-то время прекратилась и он обрел покой.
Когда состояние Альберта улучшилось, он стал гулять по территории больницы. В ее маленький дворик почти каждый день к нему на свидание приходила Рубина. Там же с разрешения Альберта я снял его на 8-миллиметровую цветную пленку в момент, когда он беседовал с сестрой О’Киф. Он был превосходным объектом для съемки: довольно высокий, хорошо сложенный человек с открытым лицом и непринужденной, естественной улыбкой.
Однажды, когда мы гуляли вокруг больницы, Альберт сокрушенно показал на группу аборигенов, сидевших на корточках в кружок и игравших в карты. Глядя на них, он сказал, что, по его мнению, играть в азартные игры дурно, что эти люди глупы и что сам он не играет и не пьет. Сказано это было с твердым убеждением и от чистого сердца. В связи с распространившимися слухами это замечание имеет немаловажное значение. У меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что Альберт убежден, что алкоголь и азартные игры — большое зло.