Льдистые глаза Северина подернулись дымкой сонливости.
– Ай-сииди – недоверчивый народ. Холодный. Но честный. Мы не любим Эмпирея.
– И Мертвого Принца?
Северин промолчал.
– Да-то Бурзу Приндзу скала, – наконец проронил он.
Что это значило, можно было лишь гадать.
– Я, – помолчав, вновь заговорил Северин, – не люблю Эмпирея.
– Он жестокий, – вырвалось у Франциска. – Он ужасный! И очень злой!
Мальчик поежился, вспомнив кровожадного Ветра.
Северин внимательно смотрел на него.
– Возможно.
«Возможно»?!
Франц поглядел на близнеца. Филипп молча наблюдал, как поднимается и опускается грудь раненого Каликса. Вспомнились угрозы и насмешки, которыми Эмпирей осыпал своего брата…
– Неужели Эмпирей и Калике братья? Это правда?
– Да.
Франц покачал головой.
– Они так не похожи! Совсем-совсем не похожи!
– Они – два плода одного дерева, но с разных веток. Ветка Эмпирея растет на южной стороне дерева, а Каликса – на северной. Им никогда не встретиться друг с другом.
– Но ведь они братья! Почему Эмпирей так ненавидит Каликса? Почему не хочет разделять с ним небо, ведь они же…
– Мальчик, ты задаешь вопросы, которые тяжелее, чем самый большой камень в этих скалах… Тебе сложно понять.
Северин перевел взгляд на Филиппа.
– И это хорошо. Пусть ты никогда, никогда не поймешь этого.
– Эмпирей смеялся над Каликсом!
Франциск взглянул на причудливое лицо серебряного монстра, такое спокойное, лишенное тревог. Его охватила жалость к гиганту. Калике был к ним так добр… хотя мог бросить. Но защищал от своего собственного брата до последнего! Как можно так относиться к Каликсу, как можно его презирать?
– Он говорил, никто не любит Каликса. Неужели это правда?
– Нет! – холодно отрезал Северин. – Это ложь.
– И что его песни никто не хочет слушать…
Северин долго молчал, а затем тихо заговорил, и в его словах сквозили плохо скрываемые эмоции: нетерпение, даже страсть:
– Калике – великий. Знай это, мальчик!
От изменившегося голоса айсида по коже Франца побежали мурашки. Северин коснулся тонкими пальцами бубенца в бороде Каликса, провел пальцем по серебристым зубчикам.
– Песни его что лунный луч. – Голос Северина звучал далеким пением ветра. – Луч, скользящий по искрящемуся насту…
В воображении Франца появился зимний лес и поземка, несущая блестки – точно тысячи звезд – над землей. Блестки кружили, танцевали и уносились мерцающим вихрем к черному небу подобно стае крошечных фей. Сердце екнуло и забилось быстрее, в душе затеплилось причудливое, радостно-щемящее чувство сродни тому, что мальчик испытывал в канун Рождества.
– Иногда они как снег, что медленно оседает на ветви в тихую ночь полнолуния… А порой песни Каликса – буран, несущийся смерчем по белым равнинам и холодным кристальным лесам. Вьюги и бури, сметающие на своем пути скверну! Песни Эмпирея сильны. Они жгут сердце страстью, но могут испепелить. Его радость буйна, его смех – гром и молнии. Песни Каликса печальны и грустны, но невыразимо глубоки – оттого что в грусти есть красота тоже, и ее, пожалуй, больше, чем в радости. Ибо тот, кто может оставаться счастлив в моменты печали, счастлив по-настоящему…
– Кари-Казе – великий сила быть, – послышался трескучий голос.
В проеме стоял Хоруто. Он бросил на Франциска строгий взгляд.
– Кари – его дом. Но Эмпу-Рейо лишить Кари-Казе дома. Это плохо. Очень плохо быть.
– Кари? – спросил Франциск. – Что это?
– Кари – где холодно, – ответил рогатый король и указал крючковатым пальцем вверх. – Где звезда неподвижно гореть. Одна звезда из всех. Кари – то, откуда зима приходить. Холодный Казе прилетать, снег и лед приносить. Вот что Кари быть.
Неподвижная звезда.
Снег.
«Это Полярная звезда, о которой как-то говорил мистер Бэрил! Сколько он, оказывается, мне рассказал… Значит, Кари – это север? Да, точно, он же ветка на северной стороне дерева!»
– Кари-Казе снег любить. И мы Кари-Казе любить.
Хоруто ударил себя в грудь, и кристаллы сурово брякнули под его кулаком. Он сдвинул белесые, будто побитые инеем брови.
– Любить, линго. Жизни больше. Сердца больше.
Франц оглянулся на Северина. Лазурные глаза айсида спокойно взирали на Хоруто.
– П-почему? – Франц вновь повернулся к рогатому королю.
– Кари-Казе, – торжественно отвечал главный айсид, – печаль знать. А печаль – хорошо быть.
– Почему печаль – это хорошо? Разве… разве быть счастливым плохо?
– Я не говорить про счастье. Я говорить про радость. Радость приходить и уходить быстро. Как мотылек летать: сейчас здесь, потом там. А печаль приходить и в сердце оставаться. Печаль, – Хоруто сжал кулак, – крепче память быть!
«У печали крепкая память», – перевел Франциск.
– Линго. – Рогатый король указал когтем на Франца, затем на Филиппа. – Без печаль – не человек! Только печаль тебя делает линго. Когда забывать печаль – бурзу стать. Только бурзу печаль не знать…
«Лишь мертвец не знает печали». Франциск понимающе кивнул.
– Счастье вот что быть: когда ты улыбаться в печаль, ты улыбаться по-настоящему. Понимаешь, пака? Вот что счастье быть. Ты знать? Много линго не знать печаль. Не хотеть слушать Кари-Казе. И забывать, кто они быть. Забывать имя свое, сердце свое, суть своя. Так плохо, линго. Фу-Ранцу не забывать печаль. Обещать? Обещать королю ай-сииди?
Мальчик сглотнул вставший в горле комок и послушно кивнул.
– Хорошо. – По лицу Хоруто пробежало удовлетворение. – Хорошо. Теперь пака не быть.
Он усмехнулся и сверкнул глазами:
– Хоруто не желать линго зла, линго должен знать. Однако Хоруто за свой народ бояться. Линго часто глупый быть. А когда глупый, может зло творить. И ай-сииди это известно быть. Очень хорошо. Но Хоруто тебе и брат зла не желать. Только хотеть знать правда. Понять меня?
Франциск вновь безропотно кивнул. Если Северин действовал на него успокаивающе, ему сразу же хотелось верить, что Хоруто казался куда суровей и жесткосердней. Впрочем, может, он был и прав…
Франц вспомнил взгляд, который Хоруто бросил на изуродованное лицо короля крылатых.
Король айсидов хоро вразвалку подошел к Северину и, забрав полотенце для примочек, сказал:
– Кар-Рино, муде де. Нао суменаа. Айша-то Кари-Казе о свалташита.
– О-о-о, – выдохнул Северин и поднялся.
Его место занял Хоруто.
Вновь нацепив на запястья бубенцы и водрузив на голову корону, Северин устало кивнул мальчишкам:
– Я проведу вас к прислужникам.
Когда они выходили, Хоруто нейтральным тоном проговорил:
– Ветер поменяться.
Северин застыл в проеме, оглянулся.
– Суше стать. Быстрее. Золотой где-то плохо и злиться.
Крылатый король бросил короткий взгляд на Каликса и кивнул:
– Я отдам приказ, чтобы усилили охрану наверху.
Между бровями одноглазого короля залегла тревожная складка.
Глава 17 о самуме и ярости Эмпирея
К мальчикам приставили двух вчерашних стражников, которые подобрали их в Зимней пещере. Айсиды Шико и Ао кланялись и уверяли, что не желали дурного – так же как и король Хоруто.
Они взяли на себя обязанность провести ребят по пещере. Укутавшись пледами, Франц и Филипп обошли гигантскую скалистую полость, разглядывая многочисленные кристаллы. Потом их повели в соседнюю пещеру, чуть поменьше, – туда, где протекала река, и там оказалось еще большее разнообразие драгоценностей. Мальчики бродили с открытыми ртами, то разглядывая блистающую и переливающуюся тысячами граней друзу, то останавливаясь перед занавесями, цветами и причудливыми многоголовыми змеями, которые были образованы мерцающими сталактитами и сталагмитами. Такого великолепия они сроду не видали.
Франц все ходил и ходил от одного роскошного соцветия кристаллов к другому, не в силах выбрать, к какому из сокровищ в этом каменном саду его сердце тянется больше.
Но вскоре он заметил, что брат отстал.
Стражники встретили знакомого и остановились, судача на своем странном трескучем языке, а мальчик вернулся в предыдущий коридор из высоких кристаллов и нашел брата сидящим на плоском синеватом камне.
Преодолев волнение, Франциск подошел и остановился перед близнецом.
Филипп некоторое время избегал испытующего взгляда брата, но наконец не выдержал и поднял голову.
– Как ты? – выпалил Франц первое, что пришло в голову.
Он хотел извиниться, но не знал, как подступиться. Возможно, в разговоре все станет на места. Слова придут – как приходят забытые строки из старой песни, когда решаешь ее спеть.
Филипп неопределенно качнул головой и посмотрел в сторону. Вдалеке звучали голоса айсидов – скрипучие и колкие слова то взлетали, то падали с треском, будто каменные птицы. Эхо разлеталось меж кристальных стен.
Франциску хотелось сказать, что все будет хорошо.
Что они выберутся. Нашли же они тут приют!
Но язык не поворачивался во рту. Едва зажившие ссадины на лице брата так и притягивали взгляд. Тормозили мысль. Отбирали решимость.
Как можно просить за такое прощение?
– Фил… – начал Франц.
– Франциск, – неожиданно отозвался брат.
Странно было слышать его голос после столь долгого молчания. Франц, пожалуй, даже стал забывать, как он звучит. И это пугало.
Но сейчас испугало то, что брат назвал его полным именем.
– …я просто хочу посидеть здесь. Один. Хорошо?
Вот так.
Брат глядел в сторону, сжав губы.
Не простил.
В глазах Франца предательски защипало.
– Прости, – выдохнул он.
Рот Филиппа дернулся, но брат промолчал.
– Прости, я правда… Я не знаю… Фил, послушай, если бы я мог все исправить!
Брат уставился на него именно тем взглядом, которого Франц так боялся.
Холодный упрек. Как будто старший брат – назойливая муха. Взгляд, говорящий: «Уйди».
Этого Франц выдержать не мог. Он подался вперед и, схватив близнеца за локоть, повернул его к себе, заглянул в лицо.