Как бы дурно ни было Францу, помочь ему никто не мог.
Калике молчал, и мальчик чувствовал, будто монстр дал ему возможность самому обдумать произошедшее. Он много говорил прежде, но от умных мыслей нет проку, если выдавать их без остановки. Тишина и время – вот лучшее удобрение, чтобы проросли семена мудрости, вложенные учителем в твою голову. Возможно, так сказал бы Калике, – а теперь подумал и сам Франц и даже удивился – с толикой мрачного удовлетворения, – как это он до такого дошел, и не становится ли он сам одним из полуночных существ, которые только и делают, что говорят загадками.
Быть может, пройдет неделя-другая, и сам Франциск превратится в айсида – вдруг обнаружит, что на макушке прорезаются рога, а кожа побелела, – и вот он уже один из них.
Так казалось Францу оттого, что он начал забывать свой прежний мир.
Англия казалась далекой как сон. Как детство. Или звезды.
И порой чудилось, что до нее не доплыть никогда.
Мысли затянуло туманом. То ли сон, то ли быль – Франциск сам не мог понять, откуда он явился и куда плывет.
Иногда, встрепенувшись, мальчик пробуждался от зыбкой дремы и сразу видел свои старые ботинки, которые не раз подбивал старик-сапожник с соседней улицы, разбитые коленки и поцарапанные ладошки самого что ни на есть обычного мальчишки.
Ни разу Франциск не видел в Полуночи человека – а потому ему стало странно то, что он сам – человек. И вдруг понял изумление и недоумение Каликса, когда они встретились у Мельницы. Теперь бы и Франциск поразился, встретив другого такого же мальчишку. Ну, кроме Филиппа, разумеется.
Филипп все-таки поел и, не выдержав усталости, заснул. Убедившись, что брат крепко спит, Франц укутал его пледом. Фил заворочался, но глаза не открыл и вдруг прижался к теплому боку старшего брата: видимо, во сне не сообразил, кто это. Франциск отодвигаться не стал. Наконец-то все было как в прежние времена, и почему бы хоть на время не поверить в это сомнительное утешение?
Что бы ни говорил Филипп в пещере айсидов, у Франца было ощущение, что тот не до конца искренен. Действительно ли младший брат хочет, чтобы близнец его оставил? Тогда почему цеплялся за взгляд старшего, когда был на грани отчаяния, – не потому ли, что на самом деле без него не может?
Сначала Фил разбил ему сердце жестокими словами. Холодностью. Безразличием. Но вдруг Франц почувствовал – что бы Фил ни болтал, не ему решать. Не только ему.
Он, Франциск, нуждается в брате.
И если уж тот решил отстраниться – это его решение.
Но Франц не примет такие правила игры.
Нет, не примет.
Будет играть по своим.
И пусть родственники и друзья семьи в Англии говорили о «двух каплях воды», тут, в Полуночи, прозвучало другое: «Вы схожи как чайник и молоток». Кто из них чайник, а кто – молоток, Мудрец не уточнил. Франциску только сейчас это пришло в голову. Случайность? А может, нет?
Может, настал черед меняться, и тот, кто был молотком, перестанет им быть, а другой им станет?
Филипп мирно спал под боком у Франца, Калике сидел на корме и смотрел спокойными глазами в туман. Лодку все плотнее окутывала пелена, и Франц подумал: хорошо, что не пришлось пробираться через лес – точно бы заблудились! Как бы ни пугал Лес Бесчисленных Слез, а по реке пересечь его гораздо проще.
Вдруг откуда-то издали – из-за пелены – донеслись мелодичные голоса. Призрачные, неясные, они принадлежали кому-то, кто легче воздуха, – так решил Франц, хотя не понял, отчего ему так подумалось.
Неведомые голоса пели. Слова еще не различались, однако напев был до того грустный и щемящий, что сердце вздрогнуло и рвануло на зов.
– Ла-ла-ла… – доносилось все ближе. – Ла-лаа…
И вот хор приблизился настолько, что Франц услышал:
Знай, дитя:
Забот и тревог
Будет полон земной твой срок.
К нам иди —
Под звезды в туман,
И тогда не познаешь обман…
Ты забудь
Мир свой, где печаль —
Ах, волна унесет тебя вдаль.
Верный путь —
Без боли, без зла.
Твоя кровь холодна, как земля…
Хотя от фантастических голосов по коже бежал холодок, Франц упрямо продолжал глядеть в туман, внимая каждой плывущей по воздуху ноте. Его волнами накрывало странное чувство: будто он был на грани того, чтобы вспомнить нечто важное. Что потерял давным-давно, быть может, еще до того, как родился на свет. И внезапно Франца охватила такая тоска, что он готов был расплакаться. Его охватило влечение к чему-то сильному, большому и необъятному, чему он не знал названия. И, даже не понимая, что это, Франциск вдруг разозлился, что это прекрасное чувство когда-то у него отняли.
Забот и тревог —
Вот чем полон
Земной твой срок…
Франц понял: да ведь так и есть. Все, что он знал в своей короткой жизни, это переживания, обиды да понукания, а еще то, что случилось несколько лет назад… Хуже той ночи мальчик ничего не мог вспомнить!
Все же незримые певцы правы.
Шестое чувство подсказывало: детям достается меньше бед, чем взрослым, а та жизнь, которая ждет его впереди, будет еще страшнее. Быть может, страшнее той ночи. И ему не хотелось становиться взрослым. Не хотелось жить эту жизнь, полную страданий, о которых пели голоса из тумана, и вдруг прямо до злости, до тоски захотелось это прекратить и вернуть себе утраченное спокойствие!
К нам иди,
Под звезды в туман…
Франц хотел было уже прыгнуть в воду и поплыть на голоса, но вдруг белесую пелену всколыхнул крик:
– Эй!
Голоса смолкли. Франц растерянно моргнул, будто только что пробудился, и сразу разозлился: зачем Калике прервал чудесную песнь? Он раздраженно обернулся, но монстр проигнорировал его яростный взгляд и вгляделся в плотную пелену за лодкой.
– Выходите!
И они явились.
Из тумана вылетели существа – десяток, может, дюжина. Белесая стайка закружилась, и с ними закружился туман. Когда существа приблизились, Франц разглядел их: кожа созданий была до того бледна, что просвечивала, и сквозь тело одной певуньи можно было разглядеть ее подругу. Они летели веселой стайкой, то и дело обгоняя друг друга. Полет походил на игру: девушки купались и плескались в воздушных потоках, то ныряли вниз к волнам, то взмывали высоко к небу; и все так плавно и быстро, будто они – рыбки, плещущиеся в море. При этом крыльев у созданий не было, они летали сами по себе, отталкиваясь ногами от туманных завихрений и помогая себе изящными руками. Парить в воздухе им удавалось так легко, как не удалось бы ни голубкам, ни легкокрылым бабочкам.
Казалось, тела духов сотканы из воздуха.
В призрачной компании были одни девушки: не прикрытые даже клочком ткани, они чувствовали себя легко и естественно без одежды, лишь длинные черные волосы, точно водоросли, кружили и колыхались вокруг хорошеньких головок.
Когда стайка достигла лодки и заскользила над ней, смеясь высокими серебристыми голосами, Филипп заворочался. Он вдруг резко дернулся, открыл глаза и сразу понял, что всю дорогу проспал под боком старшего брата, которого решил избегать. Спохватившись, Филипп скинул покрывало и отсел подальше.
Франциск столкнулся с ним взглядом, и младший брат сильно смутился. Теплый и понимающий взгляд близнеца он проигнорировал и сделал вид, что протирает заспанные глаза, а потом девушки вновь засмеялись, и Филипп поднял голову. Наконец-то увидев неожиданных гостей, круживших в клубах тумана над челноком, мальчик застыл и, широко распахнув голубые глаза, уставился на пришелиц.
– Ветер! – позвали певуньи. – Эй, ветер!
Калике был явно недоволен. Он упрямо поджал губы, не отзываясь на зов и смешки. Франц же, напротив, снова как завороженный уставился на духов. Глядя на этот невесомый рой, как легко поверить, что летать совсем не сложно! И Франциску вдруг пришла в голову мысль, что это какое-то волшебство здешнего леса: если оттолкнуться от лодки посильнее и высоко подпрыгнуть – верно, он тоже сможет полететь. Присоединится к этому беззаботному, легкому сонму, будет кружить и нырять в облаках. Как ветер! Да, как ветер или воздух – невесомый, легкий, изящный!
Франц и сам не заметил, как привстал. Певуньи рассмеялись и протянули руки. Они звали его к себе!
«Иду!» – хотел крикнуть Франциск.
Калике же остановил его, легонько ткнув веслом.
– Франц, – мягко, но строго сказал Ветер Полуночи, – сядь-ка обратно. Эти полеты не для тебя. – И сердито поднял голову: – Эй, вы! Прекратите его дразнить!
Девушки расхохотались – громко, заливисто, будто рассыпали над головами колокольца. Они явно потешались над словами серебряного монстра.
– А не то что? – крикнула одна.
Гигант сдвинул брови, покачал головой и начал активно грести, чтобы оторваться от стаи. Увидев, что они удаляются, та самая девица оторвалась от стаи: оттолкнувшись кончиками пальцев от туманного облака и перебирая руками, она поплыла по воздуху вниз. Франц смотрел на ее движения как завороженный: ни двинуться, не шелохнуться, ни вздохнуть, – казалось, он и день, и два сможет так просидеть, глядя на прекрасных существ.
Наконец девушка оказалась прямо у них над головой, ловко ухватилась за борт и облокотилась на него. Теперь лодка везла четверых: Каликса, Франца, Филиппа и воздушную деву.
Она была совсем рядом, и Франц окаменел от непонятного смущения. Он мог протянуть руку и коснуться шелковистых волос прекрасного существа, реющих черными волнами над бортом!
Но мальчик, конечно, не решился.
Да и к тому же…
Вблизи лицо незнакомки оказалось не таким, каким чудилось с расстояния. Глаза девушки были так широко распахнуты, что белки выкатились наружу, а брови росли так высоко, будто она силилась разглядеть лучик света в полном мраке. Казалось, дух и моргать-то не умел: веки не двигались.
И в немигающем взгляде было что-то дикое.