нять кинжал… Но это позже, а пока набери воды своему брату, роса сикоморы придаст ему сил. Ну же!
Франциск поскорее окунул сомкнутые лодочкой ладони в грибницу – багровые волны образовали что-то вроде чаши. Он набрал сияющей, прозрачной воды, а после спустился и дал брату напиться. Едва Фил сделал пару глотков, его щеки немного посвежели, хотя привычная бледность так и не исчезла.
Франциск вернулся и набрал еще и снова напоил близнеца. И так несколько раз, а потом сам отпил из грибной чаши. Вода была свежая и кристально чистая и показалась мальчику самой вкусной, что он когда-либо пробовал. Может, роса действительно была волшебной, а может, его просто мучила жажда.
Напившись, Франциск почувствовал прилив спокойствия и уверенности и, оглянувшись на лес, не ощутил былого страха.
– Подойди ко мне, дитя…
Франц поднялся и оказался лицом к лицу с королевой фейри. Она ласково на него посмотрела – и была в том взгляде и нежность, и печаль.
– Бедное дитя…
Франциск не знал, что сказать. Он глянул вниз, на отдыхающего у корней сикоморы брата. Они прошли второе испытание! Открыли еще одну печать! Но что случится с ними на обратном пути? Мальчик всмотрелся в туманную стену… Нужно добраться до берега, где в лодке их ждет Калике.
– Не волнуйся, – прошелестела фейри. – Хозяин острова ушел. Он всегда уходит, когда испытание окончено.
– Всегда?
Франц не понял, что имела в виду фейри. Но королева не ответила, лишь сжала губы и скосила глаза, и когда мальчик проследил за ее взглядом, то увидел то, от чего его сердце пропустило удар, а потом зачастило.
Там, у белых змеистых корней, чуть подальше от древа, лежала куча самых разных вещей. Мальчик чувствовал, что не стоит всматриваться, однако ноги сами понесли его вниз: он перепрыгнул с одного корня на другой, потом спустился на землю и приблизился.
Первое, что бросилось в глаза, было золотое зеркальце.
Воображение нарисовало девочку – одну из тех, которые приходили в гости к его матери, сидели на краешке кресла и смущенно глядели в чашку с чаем.
Потом Франц увидел чей-то маленький пиджачок с блестящими, похожими на жуков-бронзовок пуговицами. Такие пиджачки носят в школах-интернатах для богатых детей.
Еще валялись пальто, сорочки, сюртуки, помятые шляпы, атласные ленты которых истрепались, а кружева пожелтели.
И еще была обувь.
Много обуви.
Почти вся она прогнила и расползлась по швам, будто пролежала поддеревом долгие-долгие годы. Ботинки раззявили пустые пасти, их никому не нужные шнурки расползлись в стороны гнилыми водорослями. Шелковые туфельки вспухли, будто дохлые белые мыши, в чьи животы набились черви.
Груды одежды и обуви кое-где поросли травой и бурьяном, и многие предметы было трудно распознать.
У Франца перехватило дыхание, перед глазами поплыло.
Мальчик согнулся и ухватился за корень, чтобы не упасть, а в следующее мгновение рухнул на колени, и его вырвало.
Отдышавшись и утерев рот, Франц встал и, стараясь не глядеть на ворохи одежды, на трясущихся ногах вернулся к ледяной фейри.
И сейчас, именно сейчас с ним кое-что происходило.
Как удар молотка разбивает кость за костью в теле осужденного, так и каждый шаг, который делал Франциск, ломал что-то в нем самом.
Не кости.
Нечто иное.
То ускользающее и неуловимое, что прячется в тенях, воспоминаниях и тайных закоулках.
Каждый шаг делал его другим человеком.
Сдирал кожу. Срывал прилипшую к коже одежду. Смывал грязь.
Ломал.
Еще раз.
И еще.
Душа Франциска трещала, точно первый осенний лед.
Лед хрустел. Трескался. Рассыпался.
Но под этим льдом что-то было.
Земля.
Камень.
Или спина кита.
Что-то, на чем Франциск мог стоять твердо, на обеих ногах.
И когда он предстал перед ледяной фейри, когда поднял голову и откинул с пылающего лица мокрые волосы… Его глаза были красны, а губы плотно сжаты. Руки сжимались в кулаки. Грудь тяжело поднималась и опускалась, но в этот миг…
Франц был спокоен.
Впервые за все время.
Мальчик знал, что делать. На этот раз без подсказки, без совета.
Знал сам.
Он не стал расспрашивать об увиденном, и фейри, пристально посмотрев ему в глаза, сказала:
– На обратном пути можете не бояться Плакальщика. Монстр больше не придет сюда. – И посчитала нужным добавить: – За вами.
Франц молчал. В груди жгло и пекло, будто он вновь хлебнул огненного айсидского снадобья. Но мальчик выпрямил спину, вытянул руку с кинжалом и поглядел на клинок. Чистый. Ясный. Точь-в-точь золотая молния, отлитая в металле.
Кто держал этот кинжал до Франциска?
Держал ли кто-нибудь вообще?
Он не знал ответ.
И уже, наверное, не узнает.
– Время – это круг, – прошелестела королева фейри. – И луна, встающая в зените, знает: даже ей однажды суждено сойти с этих небес…
– Что это значит?
– Ты другой, мальчик.
– Почему – другой?
Королева посмотрела на небо долгим скорбным взглядом.
– И все же – такой, как все.
Затем она перевела взгляд на Франциска:
– Да пребудет с тобой ночь, дитя солнца. Не бойся тьмы. Пусть в темноте таится все то, чего ты так боишься, но ведь ты и сам можешь в ней спрятаться. Пусть же дорога приведет тебя туда, куда стремится твое сердце… Мой долг исполнен, а теперь… – Ледяная фейри устало прикрыла глаза. – Теперь ступай, дитя.
– Погодите! – крикнул Франциск. – Я хочу спросить!
– Только побыстрее… Я так устала…
– Мой брат… – Голос мальчика чуть дрогнул, но, к своему удивлению, Франц сумел собраться и уже уверенно продолжил: – Мой брат Филипп болен. Эта роса, которую я собрал с сикоморы, она ведь целебная?
– Целебная, – подтвердила фейри.
– И она излечила Филиппа?
– Только поддержала. Есть раны, которые может исцелить…
– Что?
Фейри промолчала.
– Ну же, скажите! – Мальчик сжал кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться. – Я искал этот волшебный мир, чтобы спасти Филиппа! Я не хочу его потерять!
– Что ж, смелое упрямое дитя, – наконец проговорила королева, – я скажу. Ты должен попасть в Мертвый Замок. То, что может спасти твоего брата, есть лишь у одного существа в этих краях… У Мертвого Принца!
Эти слова обдали душу Франца холодом и жутью так, что ноги ослабли, а в глазах потемнело от страха.
«Мертвый… Принц…» – произнес чей-то голос в мыслях.
Неизвестно чей голос.
И это оказалось страшнее всего.
Но Франциск решительно тряхнул головой и выдохнул сгустившийся было внутри ком темноты.
– Да, дитя… – тихо пропела фейри. – Чаша… У подножия трона… Вода… Поможет…
Королева ледяных фейри сомкнула веки и исчезла.
Глава 21 о появлении мимикра
Туман побледнел и расступился, открыв широкую дорожку, выложенную белыми голышами, – такие усеивали берег острова. Франц хотел было спросить фейри, верная ли это тропа, но королева больше не отзывалась. Франциск набрал еще целебной воды и умыл брата: во время падения тот рассек лоб, вскочила огромная шишка. От росы рана затянулась, шишка почти исчезла, а Филипп наконец-то окончательно пришел в себя.
Оставаться на острове было нельзя. Может, Плакальщик и не вернется, но кто знает, какие еще твари обитают в этом странном, жутком лесу?
Поддерживая одной рукой Филиппа, а другой крепко сжимая кинжал, Франц двинулся по белой тропе и довольно скоро увидел среди ветвей просвет, где мерцала серебром вода.
Вскоре выглянула луна и залила все кругом белым светом.
Калике перехватил Филиппа, усадил его в лодку и укутал пледом, второй плед дал Францу, а потом они отчалили.
Туман наконец развеялся совсем. Остров удалялся, каменистый и белый, точно спина черепахи-альбиноса. Франциск оглянулся, увидел на середине острова кроваво-красную крону королевской сикоморы и подумал о золотой тропинке и ворохе одежд.
И о золотом зеркальце, которое навсегда впечаталось в память.
Серебристая Лакримоза несла их вдаль.
Тут Франциск спохватился, что не видно Стези. Цветы Лжи привели братьев в пещеру Богомола, Цветы Памяти – на остров Плакальщика, а дальше?
Он чувствовал, что остается немного.
Что их путь подходит к концу.
Мальчик понял, что наконец увидел себя настоящего, – тогда, в узком лезвии кинжала. Он понял, каково это – быть человеком.
Раньше ему казалось, что существует лишь две жизни. Первая достается кому-то вроде тех девочек в розовых оборках, которые пьют чай в чужих гостиных, смеются высокими голосами, раскладывают пасьянс. Или мальчишкам, чьи пухлые щеки целуют тетки, нашептывая ласковые слова. А ему – он был уверен – досталась вторая. Жизнь, в которой была запертая черная дверь. Больной брат в кровати. Горькие лекарства в кружке чая. Презрительные взгляды тех, кто должен был его любить и оберегать, но на самом деле ненавидел.
Теперь же Франц увидел правду.
Не существует двух жизней.
Есть лишь одна, в которой смешались и розовые платья, и крики ненависти, и слезы, и кружевные ленты на шляпках смеющихся добрых тетушек, и боль, и удача, и одиночество, и любовь…
Все это – одна-единственная жизнь, по которой плывут они все.
Кто-то барахтается и захлебывается, кто-то уверенным брассом движется к бревну, чтобы ухватиться и удержаться на плаву. И Франциск – лишь один из десятков, сотен тысяч людей, которых несет эта полноводная река. Он всего-навсего человек. У него нет крыльев, чтобы взлететь над рекой, и нет жабр, чтобы спокойно жить в подводном мире.
Он вынужден плыть, хочет того или нет.
Раньше Францу казалось, что в мире существуют лишь его собственные радости и его собственные печали. Теперь же он знал: мир – это мозаика, состоящая из миллионов маленьких и больших радостей и печалей.
Потому что людей много. Он в мире не один.
И Франциску почему-то стало очень легко.
Так легко и просто, как порхающей бабочке. И он понял, что может решать свои проблемы так, как может завязывать и развязывать шнурки на своих ботинках. Ведь никто – ни Калике, ни королева ледяных фейри, ни короли айсидов, ни даже Филипп – не знает, что именно нужно ему, Франциску, и как ему помочь.