– Франц! – донесся из глубины комнаты тоненький голос Филиппа.
Брат что-то прокричал, видимо пытаясь остановить Франциска, но мальчик уже не понимал, что делает: в голове билась лишь одна мысль: «Только не Фил! Только не Фил!»
Перед глазами вереницей пронеслась одна ужасная картинка за другой: золотое зеркальце в траве, разлезшиеся башмаки, поросший травой пиджак… На мгновение ему привиделась в куче одежды рубашка Фила, его ботинки…
Безумный страх охватил Франца:
– Отпустите! Отпустите его!
Сшитый перегородил проход, скрестил среднюю пару конечностей на груди, опустил ужасную голову и тяжело просипел в лицо Францу:
– Но ты остать-с-с-я, маленький человек. Ясно?
Франц ничего не ответил, лишь тяжело сглотнул под взглядом черных вытаращенных шаров. Тогда Сшитый выхватил моток ниток, и в следующую секунду мальчишка оказался спеленут с головы до пят. Монстр подхватил Франца, закинул на плечо и поволок к плоскому камню, заменявшему Сшитому стол. Филипп что-то кричал и плакал, но в голове у Франца все затуманилось, поплыло, и он отключился.
Очнулся Франц от хлопка по щеке. Лохматая рука Сшитого приводила его в чувство. Мальчик дернулся и быстро огляделся. Они были в комнате одни. Проход перегораживал камень – видимо, Сшитый отпустил Филиппа, а Франц остался на растерзание чудовищу.
Сразу стало пусто.
Как-то по-особенному тихо.
Темно.
И пугающе.
– Мальчик открыть глаза, – едва слышно просвистел Сшитый. – Хорошо! Грего удивлен, что мальчик остаться.
Но Франц ничего не ответил. Из глаз его потекли слезы, нахлынул цепенящий ужас одиночества. Пламя свечей плясало по стенам, рассеивая красноватый свет, и на полу и стенах колыхались странные чудовищные тени, отбрасываемые ажурным коконом и длинными конечностями человека-бабочки.
Монстр обхватил мальчика четырьмя руками и притянул к столу. В центре плоского камня уже стояло блюдо. Сердце, лежащее в тарелке, казалось таким маленьким и сморщенным… Сколько лет его хранил Сшитый? Разве можно оживить то, что уже сотню лет как мертво?
Взгляд Франца упал на темные потеки на краях каменного стола.
Да это же… кровь.
Франциска пронзила острая, словно осколок стекла, боль.
– Вот так-с, – тихо просвистел Сшитый. – Теперь Грего и мальчик одни. И Грего взять твое с-с-сердце.
Черная шерстистая рука Сшитого вытянула из-за пояса золотой клинок, тот самый, который хранился во второй печати. Монстр медленно потянулся кинжалом к груди мальчика. Холодное лезвие ткнулось под ключицу, и Франциск затрепетал от пронзившей его волны ледяного страха.
«Нет!» – кричал он в мыслях.
Там, внутри, он бился и стучал в дверь.
Но та была заперта. Как и всегда.
– Хорошо-с, – просвистел Сшитый.
Острие золотой молнией вспороло рубашку и поползло ниже, пуговицы отскакивали на пути, и наконец острый клинок добрался до того самого места, где под ребрами мальчика билось горячее сердце.
Сшитый протянул длинные членистые пальцы и принялся прощупывать это место. Кинжал больно ужалил кожу.
– С-с-слышу, – протянул он. – Быстро с-с-стучать! Как будто хочет убежать, да? Но не убежать, ведь твои ноги не двигаться! Ну же, где оно, где прекрасное с-с-сердце Грего? Вот тут, на столе. Такое маленькое! Ни капли крови не впитать, те сердца никуда не годятсся… Они быть слишком холодные, куда им с-с-согреть Грего?
Сшитый дрожащей рукой поднес блюдо к груди Франца и подставил сердце под клинок.
– Вот так. – Он удовлетворенно покряхтел. – Теперь с-с-сердце Грего напитаться живая кровь и биться так же, как твое…
Сшитый напрягся, и на какое-то мгновение в комнате повисла ужасающая тишина. Вдруг рука портного сделала резкий выпад, и кинжал вошел в грудь Франциска.
Мальчик закричал.
Его пронзил миг острой, невыносимой боли, обжигающий словно кипяток, словно прикосновение к солнцу.
Кинжал двигался глубже, холодный металл разрывал плоть и хрустел в ребрах Франца.
– Ну же-с, – просвистел Сшитый. – Где кровь? Он что, пус-с-стой?
Монстр потряс блюдом, но из раны в груди Франца не сорвалось ни капли. Мальчик бултыхался в обжигающем кипятке боли, но сквозь мучительную пелену ощутил, как по внешней стороне правого бедра побежала горячая струя – будто кто-то, стоящий позади, поливал из кипящего чайника.
– Где кровь-с? – закричал Сшитый в ярости, затопав ногами. – Где кровь человека-с?
Вдруг под своими широкими ступнями он увидел алую лужу, вытаращил глазищи и в следующий момент с истошным воплем отскочил. Блюдо выпало из рук монстра и со звоном разбилось о камни, сердце покатилось по полу словно отброшенное в сторону гнилое яблоко, а Сшитый грохнулся оземь и схватился всеми шестью конечностями за золотой щит. Он рвал его и терзал, будто что-то выламывало его грудную клетку изнутри, гигантские шары его глазищ вытаращились от испуга. Портной с хрипом забился в припадке. Длинные мохнатые конечности дергались точно у недобитого паука, он катался в луже крови. Сипел, свистел и клекотал, а затем дернулся, выпучил глаза так, что они едва не выпали из орбит, и затих.
Грего Сшитый так и не стал человеком.
Много черных дел творил безумный портной в лабиринте, много душ погубил и свел с ума в попытке достичь недостижимого – вновь стать человеком. Но, обратившись чудовищем и получив ту личину, которая еще при жизни отражала его истинную сущность, Сшитый уже не мог стать прежним.
За какие грехи его обратили в монстра – об этом история Полуночи умалчивает, но стоит добавить, что просто так в насекомых не обращаются.
Франциск этого не знал. Мальчик стоял ни жив ни мертв от ужаса и словно в страшном сне наблюдал, как по полу расползается багровое пятно, в центре которого – в этом кровавом озере – лежало черное мохнатое тело человека-бабочки.
Гулко сглотнув, Франц опустил взгляд на собственную грудь. В разрезе порванной рубашки краснела страшная рана, но она затягивалась буквально на глазах. Теперь Франц ощущал тупую ноющую боль между ребер, но постепенно, как вода после наводнения уходит с суши, она растворялась, отступала, и на коже остался лишь багровый рубец.
Громко щелкнуло.
Франц отпрянул и уставился на тело Сшитого. Но нет – тот не пошевелился.
Зато печать на его груди издала второй щелчок. Крышка откинулась.
Шумно дыша ртом, мальчик подволок отяжелевшие ноги к телу портного. Его чуть не стошнило, когда пришлось наступить ботинками в кровь и нагнуться к монстру. Вытаращенные фасеточные глаза Сшитого тускло блестели, дробя пламя свечей и лицо Франциска на десятки отражений.
Преодолевая отвращение, Франциск высвободил одну руку из липких нитей и не без дрожи вынул блестящий флакон, который приметил между ребер чудовища. Когда Франц поднес флакон к глазам, оказалось, что бутыль сделана в виде сердца. Горлышко закрывала золотистая крышка. Там, за прозрачными стенками, колыхалась прозрачная жидкость. То ли слезы, то ли вода…
Сглотнув горькую слюну с металлическим привкусом крови, Франциск сунул флакон в карман. Пощупал штаны. Правая брючина промокла насквозь. Оказывается, кровь текла не только из-под золотистой крышки медальона на груди Сшитого, но и с ноги Франциска… А точнее… Мальчик сунул дрожащие пальцы в карман и нащупал маленький твердый предмет.
Пуговица Мудреца.
Та самая, в виде сердца.
Она была измазана в крови и вдобавок практически раскололась пополам.
Франца пронзила – точно молнией – догадка.
Мудрец знал!
Ведь он мог читать по чаинкам и предвидеть будущее! Мудрец помог Франциску и защитил его от гибели!
Сердце Франца наполнилось светом и любовью, на глазах выступили слезы…
Он бессильно рухнул на колени – уставший и совершенно пустой, словно выеденное яйцо.
«Страх – это благо. Только в нем ты видишь себя настоящего».
Франциск увидел.
В тот момент, когда охваченный диким страхом за брата, выкрикнул: «Я!», он был другим Франциском, о существовании которого даже не подозревал. Оказалось, внутри его живет еще один Франциск Бенедикт Фармер. Когда раскололся лед его иллюзий и он наконец-то покинул кокон надежд, признавшись себе во всех слабостях, из-за стены треснувшего льда показалось иное лицо – то, что прежде лишь пряталось, шептало из-за перегородки, и чей тихий, но уверенный голос заглушал вопль детского эгоизма.
– Фи-и-ил! – закричал Франциск и поднял голову. – Фи-и-ил, где ты?!
Молчание.
Он рванулся к выходу и принялся молотить кулаком в каменную перегородку. Дверь снова была заперта, только теперь на самом деле.
– Фил! – взревел он. – Фил!
«Чертова дверь, открывайся!»
Он рванулся обратно, поднял выпавшие из рук Сшитого ножницы и принялся кромсать все еще опутывавшие его нити. Потом, с яростью отшвырнув ржавый инструмент, кинулся к телу монстра и выудил из лужи крови кинжал. Обтерев оружие о висящую на стене рубашку – чью, гадать не стал, – Франц подобрал отшвырнутый монстром бархатный чехол и спрятал оружие.
«На всякий случай», – сказал себе.
Нужно освободиться. Но дверь заперта.
На этот раз взаправду.
Франц вернулся к каменной двери и налег на нее всем своим весом. Скрипел зубами и стонал в бесплодной попытке сдвинуть булыжник с места. Огоньки свеч на стенах потускнели и заколыхались, еще чуть-чуть, и погаснут. Он вновь останется в темноте.
«Только в страхе ты видишь себя настоящего».
Ужас содрал с него кожу. Обнажил того Франца, которым он был в раннем детстве или, быть может, в которого давно должен был вырасти.
Этот Франц был обтерт ужасом словно железной теркой: вместе со страхами содрались куски кожи, но было плевать. Мальчик чувствовал боль и по-прежнему боялся, но теперь это не сковывало по рукам и ногам. Напротив, давало силы.
Столкнувшись со страхом вживую после стольких лет приступов и рыданий на коленях Филиппа, он, Франциск Бенедикт Фармер, не плакал.
Мальчик царапался о шершавый булыжник, хрипел и скрипел зубами, но сантиметр за сантиметром отодвигал чертов камень с пути, потому что где-то там находился его брат.