Близнецы замедлили шаг.
Трон поднимался высоким, непоколебимым монументом. Каменные ступени вели к гигантскому каменному сиденью с подлокотниками. Высеченный из скалы трон казался совсем неудобным. Франциска одолели сомнения, сидел ли хоть раз кто-либо на этом холодном престоле.
– Фил!
Крик, стократ усиленный эхом, прозвучал неожиданно громко, заметался между колоннами. Сердце Франца подскочило и затрепыхалось от волнения: он разглядел на спинке трона такие же ладони, как и на тех, других дверях! Темные, давно угасшие трещины обозначили створки.
Спинка трона была дверью.
В мир людей!
Внизу перед троном стояла каменная серая чаша, в которой тускло блестела вода.
«Вот оно!»
Дыхание свободы захлестнуло Франциска, вымело остальные мысли из головы. Фил что-то крикнул, но он не слышал, метнулся вперед. Ну же! Пока никто не видит!
От спинки трона его отделяло лишь семь-восемь ступеней. Еще чуть-чуть, и он распахнет эту дверь! Вернется домой!
Но, запрыгнув на предпоследнюю ступеньку, Франц вдруг почувствовал нечто странное: его тело буквально зависло в пространстве, он не мог двинуть даже мизинцем. Столь долгой секунды в жизни Франциска еще не бывало. И за эту секунду он успел испугаться так, как никогда.
Он немигающими глазами смотрел на дверь и видел, что на правой ладони вовсе не луна.
Это солнце.
Вдруг тело – от макушки до самых пяток – пронзил, будто меч, голос.
Нет, даже так: Голос.
– Да будет ноч-ч-чь…
Такого звука Франциск никогда не слышал.
Это не был голос человека.
Неизвестно чей шепот. Быть может, так бормочут скалы, воздымающиеся над миром тысячи тысяч лет. Или ели на скалистых вершинах под черным небом. Быть может, это голос самих небес. Голос бездны. Шепот кричал.
Франциск дернулся и вдруг с безумным воплем рухнул на ступени и скатился вниз, точно мешок. Тело оцепенело. Он не мог шевельнуть даже пальцем, чтобы защитить голову во время падения. Камни больно врезались в тело, и мальчик пересчитал ребрами все семь ступеней.
– А-а-а!
Франциск скатился к чаше и затих, оставшись лежать с распахнутыми глазами. Над лицом нависал звездный потолок.
Тело вновь пронзила боль.
Истошный вопль пронесся, заметался между колонн. Мир померк.
Францу показалось, в него били молнии.
Опаляющая и дробящая кости боль раз за разом пронзала его. Вновь, вновь и вновь. Тысячи металлических игл вонзались в руки и ноги и выходили с другой стороны.
Мальчик не мог сделать ни вдоха.
Он задыхался.
Из глаз брызнули слезы, хлынули двумя горячими потоками по щекам.
– Франц! Франциск!
Подбежал бледный Филипп, его прозрачные глаза округлились от ужаса, губы искривились. Он упал на колени и, взяв брата за руку, потряс его:
– Франц, что с тобой? Почему ты не отвечаешь? Ответь! Ну же!
Франциск хотел кричать, но вопль застревал в горле. Хотел сказать, как ему больно, но не смог. Лишь смотрел на близнеца распахнутыми глазами, полными ужаса, и плакал от раздирающей внутренности боли.
Каждое мгновение этой пытки длилось словно час.
Мальчик почувствовал, что еще чуть-чуть, и он сойдет с ума.
– Ты не уйдеш-ш-шь, – просвистел шепот гор, затопив мысли Франциска. Не было ничего, кроме кричащего шепота. – Я везде…
Боль усилилась – хотя прежде Франц не мог подумать, что может быть еще хуже. Боль ослепила. В глазах все выцвело, словно при взгляде на сияющее солнце. Франциску показалось, его положили на раскаленные угли и протыкали раз за разом гвоздями…
– Я в тебе!
– Убей меня! – вскричал Франциск, захлебываясь воплем и слезами. – Филипп, убей меня! Убей!
Брат отшатнулся в ужасе и что-то жалобно пискнул.
С рассвирепевшим взглядом Франциск потянулся к кинжалу, который выпал из рук, когда мальчик скатился по ступеням, и теперь лежал от него в нескольких шагах.
– Дай сюда! Убей меня!
Франциск пополз к оружию, но Филипп перехватил его за пояс и прижал к полу:
– Нет! Франц! Прекрати! Опомнись! Да что с тобой!
– А-а-а! – Вопль заметался по пустому чертогу. Хлопья пыли взметнулись и закружились в воздухе, словно призрачные перья.
Вдруг откуда-то издали, из-за стены, послышались крики, лязганье металла. Звуки битвы приближались. Протрубил горн, гул разнесся по безмолвному подземелью, и колонны содрогнулись, когда высоченные своды ударило многоголосым эхом.
– Ооро то ооро! – донесся хор голосов.
Удар!
Стены содрогнулись.
Кто-то пробивал путь в чертог.
Филипп поднял голову, на секунду оторвавшись от брата.
По ту сторону моста, справа от едва мерцающей двери на лестницу, вдруг засияли новые щели. Обозначились гигантские врата. Оттуда доносились вопли и звон.
Судя по звукам, там – за стеной тронного зала – кишела ужасная битва.
Вновь удар.
Мост вздрогнул.
Щели разгорелись еще ярче и расползлись по стене.
– Еще! – Громогласный возглас.
Ответный рев толпы.
Удар.
Створы содрогнулись, не выдержали и распахнулись; в молчаливый зал ворвался грохот бури, крики, скрежет и свист. В приоткрытые врата были видны мельтешащие фигуры.
Это оказались айсиды: рогатые хоро размахивали мечами, с криками бросались на черные фигуры противников, а в воздухе метались маа, треща ледяными крылышками и пуская стрелы.
– Север пришел! – грянул громогласный голос.
Над толпой взметнулись серебристые искры. Из темноты выступила светящаяся фигура с рогами и крыльями за спиной. Калике!
– Да будет ночь! – прокричал он.
– Да будет ночь!
Зал потонул в криках айсидов.
Позади Каликса слышался рев – будто разъяренный зверь метался там, на лестнице. Гремели оглушительные раскаты грома, ударяли молнии. Горы сотрясались и гудели.
Рев усилился.
За толпой металось и выло что-то большое и могучее. Какой-то раненый зверь стенал и хрипел в огне агонии.
– Хаш! Хаш! Хаш!
Рокот прокатился по пустотам в скалах. Пол содрогнулся. Эхо черных голосов ответило гулом, от которого кровь стыла в жилах.
– Не пропускать! – ревел хриплый голос. – Не пропускать!
Но айсиды все-таки прорвались. Серебристая волна хлынула в тронный чертог, задержалась у врат, теснимая сзади черными хлыстами, рассекающими воздух золотыми молниями.
Но вдруг айсиды чуть расступились, и в чертог протиснулся Калике.
Его огромные серебряные глаза сияли. На лице застыла холодная решимость. Брови сдвинуты, крылья взметнулись за спиной и нетерпеливо дрожат.
Франциск вцепился в руку брата и просипел:
– Убей… меня… скорей…
Филипп опустил взгляд на брата.
Его глазами смотрел кто-то другой.
Увидев лежащих у трона детей, Калике протянул к ним кулак и грозно вскрикнул:
– Твое время вышло! Да будет ночь!
Франциск обмяк. Руки и ноги его расслабились, и он лишь глухо простонал:
– Фи-и-ил… Он хотел меня убить… Я слышал его голос, Фил…
– Все хорошо, Франц! Поднимайся! Там Калике! Калике пришел сюда!
Звуки битвы взлетели громогласными криками, скрежет и свист продолжался.
Вдруг Франциск застыл, выпучив невидящие глаза, и схватился рукой за грудь.
– Я чувствую его… Чувствую… – страшным, не своим голосом прохрипел Франциск. – Фил, он во мне! Внутри! Он хочет… Он сейчас… Он… – И вдруг громко закричал, обернувшись к Каликсу: – Бегите! Сейчас же! Бегите!
Франц рывком перевернулся на живот, встал на колени и ссутулил плечи.
– Ф-Франц, что с тобой? – послышался жалобный голос Филиппа.
Франциск содрогнулся в спазме, упершись одной рукой в каменную плиту, а другой начал рвать на себе рубашку. Вдруг он заскулил от боли, выгнулся, широко распахнул рот – и из его горла с гулким жужжанием вылетел мотылек.
Филипп застыл в ужасе.
Один за другим изо рта Франца вылетали мотыльки, а затем словно открыли крышку улья, и из горла мальчика хлынул черно-желтый поток. Он бился в конвульсиях, но не мог даже кричать: рот был полон мохнатых телец, которые густой спиралью вылетали на волю и поднимались к потолку Тронного зала.
– Он здесь! – закричал Калике. – Сюда, народы Севера! Скорее! За мной!
Над двумя скорчившимися мальчишками нависла черная гудящая туча. За считаные секунды из Франциска вылетел поистине гигантский рой мотыльков: тысячи и тысячи бабочек скопились под сводами пещеры, и едва последний из бражников выбрался из губ мальчика, вся эта туча закрутилась гигантским смерчем и с оглушительным гудением обрушилась вниз.
Мотыльки окружили братьев, и они прижались друг к другу в ужасе. Свет померк. Они видели лишь проносящиеся мимо крылья, сотни и сотни крыльев. Мотыльки закручивались в кольцо – словно исполинская змея – и сжимались плотнее и плотнее вокруг Франциска и Филиппа.
Из-за стены гудящего роя едва слышался голос Каликса.
Он что-то вопил, – одно и то же слово повторялось и повторялось, но звуки тонули в грозовой туче мотыльков.
Крылья больно хлестали по лицу, Франц и Филипп закрывались руками. Во мраке исполинского кокона под пальцы Франциску вдруг попалось что-то холодное и твердое. Ногти скребанули по каменному полу.
– Кинжал!
Ухватившись за спасительную мысль, Франциск воздел над головой клинок и принялся рубить кружащих насекомых. Мотыльки падали, сраженные острым лезвием, отлетали в стороны, будто осенние листья, отсеченные крылья. Рой резко загудел и взмыл вверх. Гигантский кулак из бабочек взлетел над мальчиками, но лишь на миг, чтобы затем обрушиться на детей со всей разрушительной силой.
На секунду мелькнуло лицо Каликса.
Единого мига задержки хватило, чтобы до детей донесся его прерывистый крик:
– …ам…ять!
«Память!» – вспыхнуло в голове Франциска.
– Фил! Флакон! – закричал он. – Сейчас же!
Франц подскочил на ноги и поднял голову – кулак со стремительной скоростью падал сверху. Послышался звон. Осколки стекла разлетелись по каменным плитам, и от пола поднялись белые завитки тумана, окружив мальчиков. Братья застыли, уставившись в сплетения призрачных кружев: завитки формировались в деревья, замковые башни и людей. Послышался сонм таинственных голосов – тот самый, что Франциск, кажется, когда-то уже слышал: