– Что ты, в Москве все уже и без вашего участия будет работать! Или я не прав? Неужели есть какие-то не завершенные вами дела из того, что планировалось? Впрочем, давай поговорим о тебе, Лизе и Анзоре, а потом передашь трубку господину профессору. Хорошо?
– Ладно, – удивленно ответила моя младшая компаньонка. – Лизонька ходит в женскую гимназию, учится хорошо.
– Здесь гимназий в достатке, будет учиться в самой лучшей! – убедительно говорю, хотя и не готов поспорить, что женские школы в Екатеринбурге лучше столичных. – Или ты все же сдалась и решила выйти замуж за Анзора? Смотри, он вас в горы увезет и на самой высокой вершине поселит!
– Да, он собственник еще тот, – задумчиво согласилась девушка, а потом шепнула, явно стараясь делать так, чтобы никто ее, кроме меня, не услышал: – Без вас мне сложно осаду держать, отбиваюсь под предлогом, что дел много, но с каждым днем все меньше требуется моего внимания, да и помощник справляется.
– Вот и отлично! Думаю, двух дней тебе на сборы хватит, а потом вместе и отправитесь. Передай, пожалуйста, трубку Семену Ивановичу! – сказал ей, пока она еще не сообразила, что к чему.
– Иван Макарович, что вы такое Серафиме сказали? Она вся в прострации! – после приветствия спросил меня профессор.
– Гм, Семен Иванович, от вас не стану ничего скрывать. Да и, думаю, господин Ларионов с вами уже беседовал. Так?
– Встречались не так давно, но он ничего мне необычного не говорил… – задумчиво протянул профессор.
– Ротмистр отправил ко мне Марту. Вениамин Николаевич думает, что ей пора развернуться вдали от столицы. Поверьте, не просто так хочу, чтобы вы перебрались ко мне. Обещаю все объяснить и рассказать, но времени нет. Вместе с Симой отправляйтесь, захватите самое ценное оборудование, остальное поручите отправить позже. Кстати, здание под больницу я уже подыскал, в том числе и лабораторию. Да и на здешнем заводе, где лекарства производятся, создадим цех по изучению того или иного препарата. Опять-таки на Урале произрастает очень много ценных и лечебных трав, из которых можно синтезировать различные микстуры и порошки, – сказал, пытаясь сразу обозначить, что выбора нет.
И тем не менее Семен Иванович не сразу согласился на переезд, но все же я смог вздохнуть свободнее. Выбил из него согласие, что с Симой отправится, а если доводы при личной встрече его не устроят, то он вернется в столицу. А вот Коротков уперся словно баран! Ни в какую не захотел покинуть Москву. С одной стороны, я его понимаю, хирург привел как один из основных аргументов, что у него стоит очередь из пациентов, которым требуется хирургическое вмешательство, и в ближайший месяц даже речи об отъезде быть не может… С трудом договорился, что к этому вопросу вернемся спустя несколько недель, а пока попросил не записывать больных на операции. С ученым и вовсе разговор не задался, Иоффе наотрез отказался обсуждать возможность переезда без согласия Десмонд, но рядом ее нет, и разговор беспредметен. Последним взял трубку Анзор:
– Приветствую тебя, Иван; скажи, что сделать?
– Анзор, рад тебя слышать, а особенно, что вопросов не задаешь, – расслабился я после столь сложных переговоров. – Сима тебе все скажет, но времени мало, через два дня вы должны отправиться из столицы.
– Но война пока не объявлена; или есть другие опасения?
– Не поверю, что ты не в курсе событий, – усмехнулся я. – Профессор может ничего не видеть и не слышать, Короткову ни до чего, кроме операций, дела нет, он небось от хирургического стола не отходит, ночует со скальпелем в руке. Иоффе же, кроме установки и своей возлюбленной…
– Не продолжай, – перебил меня Анзор. – Кое-какие слухи мне известны, чай, не глухой. Не думал, что настолько все серьезно. Жди, мы приедем.
– Спасибо, – устало выдохнул я. – Рад был слышать, если что – звони сразу же; в случае чего Вениамин Николаевич поможет проблемы решить.
– Иван, ты же знаешь, что к властям я отношусь с осторожностью, – хмыкнул вор.
– Давай при личной встрече об этом поговорим? – предложил я и непроизвольно задумался: сделать из Анзора законопослушного человека вряд ли выйдет, но так сложилось, что он стал мне близок. Ему следует найти занятие, которое не нарушает его собственные правила. Есть пара смутных идей, какие обязанности на него взвалить, но это не сейчас.
– Хорошо: при личной – значит, при личной; да и есть у меня кое-какие дела в вашем краю… – задумчиво ответил мне Анзор.
На этом телефонные переговоры завершились. Размял затекшую шею и руку, поняв, что все это время находился в напряжении. Вздохнул и, облегченно выдохнув, почувствовал, что устал. Только прикинул, что сейчас отправлюсь в ванну, а потом упаду на мягкую перину, как в дверь, пару раз стукнув, вошла Катерина.
– Вань, можно с тобой поговорить? – почему-то смущенно спросила сестрица.
– Не вопрос, – указал ей на кресло. – Чего хотела? Если деньги на что-то требуются, то у…
– Нет, два вопроса, – перебила она меня. – Портрет я закончила, можешь взглянуть.
– Пойдем! – приподнялся я в кресле.
– Вань, обожди, успеешь еще полюбоваться! – рассмеялась сестра.
– Чего ржешь? – нахмурился я.
– Да на тебя нельзя без смеха смотреть, когда речь заходит об Ольге, – сдерживая улыбку, ответила та. – Я же художник, эмоции чувствую и через себя пропускаю. Что ты, что императрица – готовы то защищать друг друга, то прибить на месте, чтобы не мучиться.
– Что ты такое говоришь?! – возмутился я. – Это когда такое было?!
– Ой, а то я на балу не присутствовала! Да и при мне кое о каких твоих подвигах императрице докладывали!
– Каких еще подвигах?
– Забыл о путешествии в Берлин? Учти, Ольга Николаевна все подробно знает, – смеясь, ответила сестрица, а потом добавила: – Ой, да не смущайся ты так, дело-то житейское.
– Так, про портрет понял. Что со вторым вопросом? – решил сменить я скользкую тему.
– Гм, Вань, а родню нашу мы так и оставим в Ислово? Там у них хозяйство крепкое, но опасно же!
– С чего так решила? – потер я в задумчивости щеку, просчитывая варианты и понимая, что Катька-то права.
– Кое-чему научилась в столице, да и не думай, что если сестра пишет портреты или пейзажи, то ничего не замечает и у нее ума нет!
Я устало потер глаза, пытаясь подобрать достойный ответ. В одном она точно права: забыл я свою «родню», ни разу их не навещал, а должен был. Хотя бы перед односельчанами своими успехами похвастаться да чем-нибудь «бате с матерью» помочь. Ну, понятно, что не грядки полоть или за хворостом ходить. Деньжат подкинуть или на крайний случай подарки прислать. Н-да, виноват, сказать нечего, но сейчас-то что сделать? Бросить все и в село рвануть? Не могу, как и полгода-год-два назад! Живу все время в цейтноте, чувствую – не успеваю ни хрена!
– Кать, давай ближе к делу, – устало попросил я. – Чего ты хочешь и о чем просишь, в общих чертах понимаю. Но как это реализовать? Учти, могу же на твои плечи это переложить, если сама предложила, то решать придется.
– Вань, – закусила губу сестрица, – давай их перевезем сюда. Земли тут много, будут тем же заниматься, но от столицы вдали и под твоим присмотром. Батя с матерью не такие и молодые, заболеют – так им никто и не поможет. Ты сам себе не простишь!
– Да как же их перевезти? Они если и согласятся, то год собираться станут и потащат все, начиная от живности мелкой до последней лопаты сломанной! Или ты их не знаешь? Даже если вещь ненужная – и с той не расстанутся, будут говорить, что в хозяйстве может сгодиться!
– Так ты убеди, – устало ответила она мне, а потом встала с кресла. – Хорошо, главное – тебе сказала, сам решай, а сейчас можем пойти и посмотреть на портрет императрицы.
– Пойдем, – направился к двери.
Лишний раз убеждаюсь, что сестрица у меня художница замечательная. Сумела передать черты императрицы, не только внешние, но и ее твердость с волей. А если под разными углами рассматривать портрет, то и эмоции различные можно прочесть.
– Молодец, высший класс! – похвалил я.
– У меня еще и твои портреты есть. Не желаешь взглянуть?
– Что-то не припомню, когда тебе разрешал меня писать, – нахмурился я.
– А я подстраховалась! Если императрица будет возражать, что ее изобразила, то я твое лицо ей подарю, и пусть на нем злость срывает! – рассмеялась сестрица и кивнула в сторону.
У стены стоят два холста; уже догадываясь, что увижу, перевернул лицевой стороной первый. Ну, в зеркале наблюдаю отражение обычно хуже. Тут же парадный мундир прапорщика, в глазах веселье, губы смеются – несерьезен, словно развлекаюсь. Второй портрет с собственным изображением привел меня в замешательство. Строгий, даже можно сказать, злой и сердитый взгляд сидящего на коне военного не сразу с собой сопоставил.
– Катя, на хрена ты мне полковничий мундир нарисовала? – ласково спросил сестрицу.
– А что такого? Твоя должность и вовсе генеральская, а то, что нет указа, так это упущение, – пожала та плечами.
– А чего я такой… – запнулся, подбирая слово, – серьезный?
– Тут, – она кивнула на мой портрет в форме прапорщика, – у тебя нет обязанностей и забот – развлекаешься. Кстати, видела тебя таким однажды в ресторане Марты. А вот в полковничьей форме ты уже другой, достигший кое-чего в жизни и понимающий всю полноту ответственности.
– Ты мои портреты, пожалуйста, никому не показывай и не продавай, – попросил я. – Хорошо?
– Ладно, – подозрительно легко согласилась Катерина. – Ты только насчет нашей родни подумай.
– При первой же возможности, – кивнул я, не представляя, как это сделать. – А портреты императрицы ты еще пиши, и если получится, то в таком же стиле.
На этом мы и договорились. Есть у меня еще одна идея насчет того, как изображение Ольги Николаевны народу показать и растиражировать. Газеты и фотоснимки мне помогут, но остался один немаловажный вопрос. Стоит ли это делать без ведома императрицы или поставить ее в известность? Нет, даже если она будет против, то варианты придумаю. Повешу ее портрет в своей приемной, которой пока еще не обзавелся, а потом приглашу пишущую братию, попросив, чтобы фотографов не забыли. Ничего, стерплю десяток вспышек, зато вскоре сенсация появится…