Осыпает поцелуями плечи, впивается в шею зубами, прикусывает. Пульсация внизу живота становится болезненной, от возбуждения у меня почти срывает башню. Накрываю губы Наны страстным поцелуем, запускаю ладони под ее майку, и от одного прикосновения она со стоном изгибает спину. Нетерпеливо, жадно, хрипло дышит, прижимаясь все ближе. Всем телом. Прикрывает глаза.
Черт… Расстегиваю лифчик и сжимаю ее груди. Они идеальные, помещаются в моих ладонях так, будто специально для этого и были созданы. Нана дышит все тяжелее, прижимает меня к стене, не давая выбора. Она точно не от мира сего. Ну, и кто занимается сексом перед важным заездом?
Мы. Кто же еще?
Сдергиваю с нее трусики, подхватываю под бедра и поднимаю на весу. Быстро разворачиваюсь, прижимаю ее спиной к холодной стенке фургона и вхожу резко, неожиданно, не давая опомниться. С ее губ срывается громкий вздох, и стройные ноги сильнее обхватывают мою талию.
Нана шумно выдыхает, впивается пальцами мне в плечи и волосы, подается вперед всем телом. Чувствую, как она обхватывает меня изнутри — плотно, жарко, и с нажимом касаюсь своей твердостью самой ее глубины.
Она замирает, принимая меня на всю длину, выгибает спину и низко охает. И я тоже останавливаюсь и застываю вот так, чтобы посмотреть на нее. Порочную и чистую одновременно, раскрепощенную со мной наедине и скромную на людях, с припухшими от поцелуев губами и разметавшимися по плечам волосами. Мою. Смотрю в ее глаза и понимаю, что в них все, что делает меня счастливым.
Выхожу и снова резко заполняю ее до конца. До боли сжимаю пальцами ее ягодицы, с силой вдавливаю в металлическую стенку фургона. Пусть все слышат, мне все равно. К черту заезд, все эти соревнования, всё! К черту! Эта девушка — единственно нужное и важное, что есть в моей жизни. И я продолжаю: ритмично, жестко, глубоко, быстро. Снова и снова.
Нана дышит прерывисто. Тихо стонет, закатывая глаза. Ее руки мечутся по моим плечам, а с губ слетают признания в любви вперемешку с неприличными словами. Она то смеется, то плачет, то на мгновение замолкает, будто вот-вот задохнется, а затем снова сбивчиво что-то шепчет и просит меня не останавливаться. Я наслаждаюсь каждой секундой, чувствуя свою власть над ней, двигаюсь все быстрее и сильнее, ощущая, как напрягаются ее мышцы.
Нана обхватывает мою спину руками, впивается пальцами в кожу. Ловлю губами капельки пота, стекающие по ее шее. Врываюсь в нее снова и снова. Мы — как две половинки, два кусочка одного целого, которые слишком долго искали друг друга. Превращаем секунды в вечность, слышим, видим, любим, дышим одним воздухом, делим на двоих стук наших сердец.
Чувствую, как она начинает дрожать. Трепещет, сжимает меня, закусывает губу, чтобы не закричать. Я тоже подрагиваю внутри нее, но сдерживаюсь, чтобы не кончить. Мне хочется продлить этот момент, любуясь ею, впитывать глазами все оттенки эмоций, написанные на ее лице.
Она прекрасна. Чертовски красива, какой-то ведьминской, колдовской красотой, в которой сплетаются нежность, ласка, хитрость и жесткость. С мокрыми прядями волос, прилипшими к шее, подпрыгивающими в такт движениям темными сосками округлых грудей, румянцем на щеках, горящим так ярко, что его видно даже в полутьме фургона.
Нана стонет, ударяясь нечаянно затылком о стену, а я продолжаю двигаться резче и жестче. Чем сильнее ее вспотевшие пальцы впиваются в мои плечи, тем неистовее я ударяюсь о ее бедра. Рычу, как голодный дикий зверь, коротко и нежно целую, потому что мне не хватает воздуха — меня настигает огонь. Мы горим вместе.
И мне хочется побыть в ней еще подольше, но я понимаю — только сейчас, только назад, больше никогда. Едва успеваю выйти, как, подрагивая, обжигаю ниточками горячей страсти кожу на ее бедрах. Еще бы немного, и сердце бы остановилось… Наклоняюсь и целую самые потрясающие на свете глаза, нос, губы.
Мне так хорошо, что ноги дрожат. Это так сильно, что нет сил отдышаться. А она смеется. Нет, реально — ржет, чертовка! Выжала из меня последние силы и хохочет, сползая с моих рук и переплетая вместе наши пальцы. На ее лице блуждает счастливая улыбка. И мне так уютно в этот момент, что хочется мечтать и строить планы на будущее.
— Сколько до старта? — Хихикает Нана, спуская меня с небес на землю.
И я касаюсь губами изгиба ее шеи и ощущаю солоноватый привкус. Мы обжигаем друг друга частым дыханием и осыпаем нежными поцелуями. Ее пальцы щекочут мой затылок, поднимаются выше и зарываются в волосах. Она обожает это — с тех пор, как я постригся, ее не оторвать от них. Гладит, взъерошивает, просто касается ладонью, чтобы почувствовать, как они колются с боков над висками.
— Может, никуда не пойдем? — Предлагаю, скользя рукой по ее бедру. — У меня ж на лице написано, чем я только что занимался.
И на удивление себе самому, снова начинаю возбуждаться.
— Мне кажется, весь стадион слышал, — Нана улыбается, — и все гонщики, и их команды, механики, помощники…
Закрываю ей рот рукой.
— Как же стыдно…
Нана целует мою ладонь, убирает ее и прижимается лицом к моей шее.
— Я, кажется, пару раз затылком нехило приложилась. — Смеется. — Этот грохот точно должны были услышать.
— Да. Все ты виновата.
— Ты сам меня здесь зажал, — продолжая целовать, поправляет юбку.
— Как же.
Она отстраняется, и я вижу озорные огоньки в ее глазах.
Да, мы бы точно продолжили, и не раз, если бы не гонка.
— Где моя экипировка? — Оглядываюсь в полутьме и понимаю, что все это было лишь коварным планом Наны по соблазнению меня. Иначе, зачем ей понадобилось закрывать дверь, когда она заходила следом в фургон, чтобы «помочь» мне одеться. — Черепаха, мотоботы, налокотники? Хоть что-нибудь?
— Парень, надень для начала штаны, — смеется она, приводя себя в порядок и натягивая трусики.
И мы начинаем ржать.
Через пять минут, когда дверь уже открыта, в нее просачивается горячий летний воздух и слепящий свет солнца, Нана поправляет на мне джерси. Заботливо кружит вокруг, расправляя складочки на ткани, хотя прекрасно знает, что через полчаса вся амуниция будет напрочь забита дорожной пылью и грязью. Но ей почему-то очень нравится обо мне заботиться.
— А Ян Карину к себе уже недели две не подпускает, — шепчет она мне на ухо, вероятно, чтобы добить. — Копит энергию для заезда. — Легонько хлопает по плечу, наблюдая за реакцией. Но все уже зажило, и плечо больше не болит. — Он, вообще, серьезно к этому делу относится. Бороду не бреет, да и не моется, наверно. А еще Карина говорит, что у него куча примет. И даже есть счастливые трусы для гонок.
Глаза Наны смеются, сверкают, как растопленный на солнце шоколад.
— Они с Психом — хорошая пара, — соглашаюсь я и, не в силах сопротивляться внезапному порыву, притягиваю ее к себе.
Мне все время мало. Мало поцелуев, прикосновений, разговоров, прогулок — всего-всего. Даже ночи кажутся теперь предательски короткими, чтоб их!
— Тебе пора, — она легко и почти невесомо касается моих губ, — все уже подтягиваются к старту.
Ее слова, как приговор. Я — выжатый лимон. По моему телу растекается приятная расслабленность, на душе хорошо и светло. Лень куда-то идти, что-то делать. И Нана определенно играет за другую команду, раз решила высосать из меня все силы перед гонкой.
— Сначала — ты. Иди ко мне, — дергаю ее на себя, целую крепко, страстно, глубоко, и этот горячий поцелуй заряжает меня силами, как по волшебству.
А дальше старт.
Волнение, напряжение, попытка настроиться. Легкий взмах рукой в сторону зрителей, приветствие других гонщиков, нервы у рамки. Последний взгляд на трибуну в попытке выхватить из толпы фигуру брата, но его там нет — он так и не пришел. Гул моторов, шум стадиона, пыль в лицо, оседающая на маске. Три, два, один.
Поехали!
Кирилл
Прихожу на стадион к самому старту, чтобы не попасться никому на глаза. Занимаю место на самом верху, за толпой каких-то чудиков с плакатами. Брату ни к чему знать, что я был здесь. Мы не виделись почти два месяца, но я не пропустил ни одного его заезда. Видел все своими глазами. Переживал, болел, радовался, мысленно проходил с ним все круги.
Надеваю капюшон, прячу руки в карманы. Рев двигателей, гул болельщиков, земля из-под колес — все это вызывает внутри тупую боль, острую ностальгию по тому, чего лишился из-за собственной глупости, но сил вернуться у меня пока нет. Ровно, как и мужества, чтобы попытаться наладить отношения с Ильей.
Я просто исчез из его жизни. Полностью принял условия отца и с головой ушел в работу на его фирме. Да, мне не хватало общения с братом, но, дав самому себе слово полностью переосмыслить свою жизнь, я по-прежнему его держу. Лучше — подальше отсюда, от них с Наной, на расстоянии. Прийти в себя, пережить, искупить вину, попытаться переродиться. Пока еще не представляю, как это сделать, но очень хочется найти выход.
Они не знают, что я за ними слежу. Не видят, как прихожу на трек, как наблюдаю. Но, можете мне поверить, так лучше для них же самих. Меня ведь еще не отпустило. Все еще срывает башню, как только вижу их вместе. И боюсь навредить… Нужно время, чтобы побороть своих демонов, свыкнуться с мыслью, что она с ним.
Нет больше нас — меня и Ильи.
Нет меня и Наны.
Есть — они.
А я…
Я вижу, как она стоит на противоположной трибуне в короткой красной юбочке, белой маечке и черной мужской бейсболке. Такая же хрупкая, изящная, но уже заметно повзрослевшая. Ее волосы развеваются по ветру, струятся темными лентами по плечам, падают на лицо. И я почти могу почувствовать, как их запах щекочет мои ноздри. Все еще помню его и могу, наверное, узнать безошибочно даже из тысячи других ароматов.
А еще она мне снится. И в каждом сне я снова и снова боюсь ее потерять. И в итоге теряю…
Не удивительно, что мы с братом полюбили одну женщину. Больно, неприятно, безвыходно, но нисколько не удивительно. Мы ведь с Ильей — одно целое, и всегда им были. И будем. Как две стороны одной медали. Он — мой доктор Джекилл, я — его мистер Хайд.