Она вообще всех сдала! Всё напрочь слила! И каждый раз смотрела на меня, ожидая что я с ней что-то сделаю — ударю там, плюну, оскорблю. Ну, отблагодарю короче.
Как я понял, ситуация тут следующая — Эскофье работала на тех, кто не столько желал смерти Вильгельму, сколько хотел его сместить. Революционеры, короче. Эскофье же просто пообещали кучу всего, а она дама амбициозная, вот и согласилась. Ничего личного, всё достаточно просто. Мне слишком лень в этом вариться, пока что меня это не касается.
На этом я уже совсем вырубался, так что оставил их двоих и пошёл спать. Ничего с Эскофье не будет — сейчас она очень полезна, и буквально двойной агент. К счастью, ночью она ко мне не пришла, — хотя наверняка очень хотела, но я чётко сказал так не делать, — так что на военный суд я поехал без лишнего головянка.
И вот, настал предпоследний день в Германии. По идее вся эта неделя должна быть свободной от всех забот — я действительно должен был просто гостить у Вильгельма, возможно обучаться Приказам или, как минимум, просто изучать страну как обычный турист! Я ведь сюда правда в гости ехал, как обычно езжу к бабушке!
Но вот конец недели, и я как не отдыхал ни дня, так и не отдохну.
Только вот… эх, винить некого. Я же сам согласился. И я верю, что поступил правильно.
— Что ж, начнём, — выдыхаю я, стоя с руками за спиной и глядя на первую группу заключённых, — Прежде чем я начну говорить о состоянии их душ, я заявляю, что все мои слова это не больше, чем советы и они не означают ровным счётом ничего, кроме как состояние души. Если у человека тёмная душа, я не гарантирую, что он виновен. Как и если у него светлая душа, я не гарантирую невиновности. Также всё, что я попрошу, запрошу и потребую — всё должно выполняться. Если вы со всем согласны, то мы приступаем. Нет — я просто ухожу. Весь текущий трибунал полностью на моих условиях.
Целая группа военных и людей в костюмах переглянулись. Несколько секунд подумали и кивнули.
Я кивнул в ответ. «Что ж, первый этап пройден. Я действительно им необходим.»
— Значит, давайте приступать, — поворачиваюсь я.
Стояла первая группа. Передо мной на мониторе высветился список с заключёнными и их фотографии: десять человек. При желании я мог нажать и увидеть полное дело. Но мне, наверное, это без разницы.
Зато вот… то, на что я действительно обратил внимание — на количество страниц. Если на одной странице по десять людей, то страниц всего… сорок три.
«Это ж сколько здесь голов летит ежедневно за военные преступления», — протяжно выдохнул я, — «И сколько же среди них, возможно, невиновных?»
На мои плечи тут же рухнул груз, а брови нахмурились сами собой. Ответственность. Со всех сторон меня поджала ответственность от которой хочется сбежать. Это не мои проблемы! Не я виноват!
Но тот военный был абсолютно прав — если я сейчас просто развернусь, эта ответственность никуда не денется. Я владею силой. Я могу это решить. Я МОГУ помочь! Если я просто откажусь… избегу ли я мук совести?
«Ну, вот, походу, последние два дня здесь я и проведу», — качаю я головой.
Приступаем.
Третий глаз открывается! Двое заключённых за бронированным стеклом тут же поджимаются, а их взгляд мечется в поисках неожиданной угрозы! Ну и, естественно, эти же два человека были самыми прогнившими. Здесь абсолютно нет вопросов.
Я выделяю их фотографии на мониторе и говорю:
— Полностью гнилые. Очень плохая душа, гарантированно ад.
Обводка вокруг фотографии меняется на красную. И скажу честно… от этого мне стало слегка не по себе. Красный ведь… означает ликвидацию.
Я ведь буквально указываю, кого убивать. Я не просто трибунал, я не просто судья, сейчас я фактически палач.
Да, мне объяснили, что не все здесь осуждены на казнь, но у всех здесь тяжёлые дела, в которых нужно дополнительно разбираться. Поэтому почти все здесь так или иначе нуждаются в моём одобрении. У меня в руках огромная ответственность, огромная сила, огромная власть! И красный цвет вокруг фотографий это лишь подтвердил.
Я прикрываю глаза и выдыхаю, успокаивая бьющееся сердце. Мозг противится, но душой… я верю.
Вера — вот что ведёт меня. Вера в то, что это правильно и я справлюсь.
«Ладно, продолжаем»
Смотрю на следующих — четверо были с небольшой темнотой, но она из разряда каких-то маленьких тёмных тайн, каких-то небольших грешков, за которые, скорее всего, Бездна их даже не притянет. Да, что уж там, даже у моей матери такое! Она ведь та ещё любительница выгоды и преувеличений, и с посторонними ради нашего благополучия она может быть не совсем честным человеком.
Я указываю на каждого из них и говорю:
— Совсем немного, практически чисты.
Мне кивнули и вокруг их фотографий появилось зелёное свечение. Здесь тоже всё понятно — они одобрены мной, и уже с учётом этого будет дальнейший суд.
Но вот, наступил момент, о котором я прекрасно знал и которого, наверное, даже побаивался. Осталось четыре человека… и про всех четырёх я совершенно не знаю, что сказать.
В них было больше темноты, чем в прошлых четырёх, но куда меньше, чем в первых двух! Они недостаточно светлые, чтобы их точно одобрить, и недостаточно тёмные, чтобы точно забраковать! Они не склоняются ни в какую из этих двух сторон, даже приблизительно, и разброс их грехов и причин темноты невероятно огромен!
— А что если я скажу, что не смогу сказать по оставшимся? — вздохнул я.
— Мы продолжим собственное расследование. Без твоих указаний. Потому что их просто нет, очевидно. Вы никак не повлияете на их судьбу.
Не повлияю…
Значит, потенциально выпущу убийцу на свободу, и потенциально загублю невиновного.
Нет, конечно я не моралист-идиот. Вот ТУТ уже я действительно не буду себя винить, ведь это и правда не моя работа, как и не моя вина что они здесь оказались в первую очередь.
— Скажите, вы ведь раньше действительно казнили невиновных, да?
— Да, Кайзер. Такое было, к сожалению, — отвечают, глядя мне в глаза.
— И часто это происходит? — вновь уточняю я, хотя уже знаю ответ.
— Редко. Весьма редко.
Я выдыхаю и медленно поворачиваюсь обратно на стекло. Четыре человека ждут моего приговора. И мой глаз… он бессилен. Он может лишь показать темноту, но не может определить её природу. Я смотрю на каждого из них, пытаясь найти хоть какую-то подсказку, хоть малейший намек. Но нет. Темнота в их душах настолько похожа, что различить её оттенки просто невозможно.
Но внезапно что-то щелкает в моей голове.
«Но ведь у меня есть… не только глаз», — медленно осознаю я, чувствуя, как по телу разливается знакомое тепло, — «У меня есть нечто большее!»
Я делаю шаг вперед, и охранники напрягаются. Они видят что-то в моих глазах, что заставляет их нервничать.
— Выведите всех, кроме этих четверых, — командую я, не отрывая взгляда от заключённых, мой голос звучит уверенно, в нем нет ни тени сомнения.
— Что вы задумали, господин Кайзер? — напрягается один из офицеров.
— Я хочу зайти к ним, — произношу я спокойно, хотя внутри всё кипит от предвкушения.
По комнате проносится волна перешёптываний. Военные переглядываются, явно обеспокоенные моей просьбой. Я вижу страх в их глазах — не за себя, за меня. Для них я всё ещё ребёнок, которого нужно защищать, плюс явно привилегированный — аж по рекомендации Императора.
Но как говорил Барон, слушая мои истории: «Яйца у тебя здоровенные. Стальные, сцуко».
Я не боюсь. Я должен сделать то, что должен.
— Это слишком опасно, — качает головой старший офицер, — Они всё ещё подозреваемые в тяжких преступлениях. Мы не можем рисковать вашей безопасностью. Если что-то случится…
— Можете, — перебиваю я, и в моем голосе звенит сталь, — Более того — должны. Таковы мои условия. Вы сами согласились на них. При всех заявляю — все риски на мне, я на них настоял, и никто не виновен. Записали? Теперь впускайте.
— Но господин, — пытается возразить другой офицер, — Даже если один из них…
— Я знаю, что делаю, — поворачиваюсь к ним, расправляя плечи, — Доверьтесь. А если не выйдет… ну, не выйдет.
В комнате повисает тяжелая тишина. Я чувствую, как во мне нарастает сила — не темная энергия Гнева или развратная мощь Похоти, а что-то чистое, светлое, правильное.
Я ведь каждый день читаю дневник Мученика. И ещё ни разу я не увидел там практичных советов или техник, и я всё больше и больше подозреваю, что Архив вёл меня именно к Легиону.
Но то, что я видел там регулярно — философию человека, спасшего мир.
Нужно верить. Не быть глупцом и идиотом — Мученик тоже не пошёл бы закрывать разлом, если бы не знал о потенциальном успехе. Но именно вера… что если она действительно станет оружием?
Несколько долгих секунд офицеры смотрят на меня. Я вижу в их глазах целую гамму эмоций — сомнение, страх за мою безопасность, надежду… Они действительно хотят верить, что я могу помочь. Что у меня есть ответ там, где они зашли в тупик… у ребёнка, хах.
— Хорошо, — наконец кивает старший, словно принимая тяжелейшее решение в своей жизни, — Но при малейших признаках опасности мы врываемся. Без предупреждения.
Я киваю. Это справедливо. Они выполняют свой долг, как и я — свой.
Остальных заключённых уводят. Процессия движется медленно — никто не хочет спешить, все понимают серьезность момента. В комнате остаются только четверо неопределённых — они стоят неподвижно, настороженно следя за происходящим.
Я делаю глубокий вдох и шагаю к двери. Каждый шаг отдается во мне волной силы. Она нарастает, заполняет меня целиком, как струится по венам! С каждым шагом уверенность растет. Это правильно. Это необходимо.
Я — проводник высшей силы, инструмент божественного правосудия. И эта сила требует действий.
До двери один шаг. И прежде чем его совершить… я выдыхаю и натягиваю золотую маску, которую на всякий случай взял с собой.
Не стоит им видеть лицо Трибунала.
Дверь открывается с тяжелым металлическим лязгом, я захожу внутрь, и она закрывается за моей спиной. Четыре пары глаз впиваются в меня — настороженные, напуганные, злые…