Они захватили с собой завтрак и снарядились, точно на Северный полюс. Но в пятидесяти метрах от отеля стоял сарай, который зима превратила в снежную хижину. И, укрывшись там от яростной метели, они в тепле и уюте проболтали полдня. Поневоле Хелланд-Хансен сам взялся за работу. За окном мело всё сильнее, и он стал беспокоиться. Гонг позвал обедать, а великих лыжников всё нет и нет. Скоро беспокойство охватило весь отель, и стали уже подумывать, не пора ли отправляться на поиски, как вдруг все трое вернулись, оживлённые и хохочущие. И ни от одного не добиться разумного слова. Понятно, что остальные обитатели отеля не разделяли этого веселья. И как только Нансен додумался взять с собой дам в такую опасную погоду! Ему просто незаслуженно повезло, что они вернулись живыми и невредимыми.
„Верно, на дворе непогода, но дома и того хуже“, — отшучивался Нансен, и не думая оправдываться.
В другой раз друзья поселились в Хаугастеле, это было в марте 1916-го, и славно поработали.
Ежедневно они ходили на лыжах, ведя дорогой учёные разговоры. Как-то вечером заглянули в Финсе, и, пока сидели в гостиной, глядя на открывающийся из окон вид, Нансену пришла в голову одна мысль. В нём уже давно шевелилось желание повторить лыжный переход 1885 года, и теперь он не устоял. Андреас Клем, директор отеля в Хаугастеле, сразу же запросил по телефону прогноз погоды на следующий день. Прогноз для западной части страны был таков: „Весь день ясная погода“. Директор Клем и сам не прочь был составить Нансену компанию, если тот надумает отправиться в путь.
На следующее утро, пока все ещё спали, они отправились поездом к Халлингскейду, расположенному как раз там, где тридцать один год назад Нансен не мог отыскать под снегом ни одной пастушеской хижины. Опять с ним была собака, наст был такой же, и всё тот же поразительный вид открывался с вершины Воссескавлен на освещённые утренним солнцем зубцы гор. Но вот начался спуск. Нансен чувствовал, что тело его уже не так тренированно, как в молодости. Спускаясь к озеру Калдеватн, он не раз падал на крутых поворотах, и всё тело у него ломило. От этого озера можно было выбрать более удобный маршрут, чем тот, которым шёл Нансен в 1885 году. После постройки Бергенской дороги здесь стало бывать много лыжников, и они нашли более удобные спуски, но отец хотел идти старым путём. И чуть было не раскаялся. Таких трудностей он, казалось, не встречал ни разу в жизни. И невольно с уважением вспомнил собственную молодость. Взяв лыжи под мышку, они вырубали во льду ступеньки и понемногу спускались. Отец нахваливал свою единственную, зато надёжную палку, которая глубже врубалась в лёд, чем две палки Клема с кольцами. Они, вероятно, хороши на плоскогорье, но в такой местности от них толку мало. Один спуск был настолько крут, что пришлось бросить рюкзаки. Они швырнули их вниз и увидели, как те исчезли в долине. Становилось всё труднее, не раз приходилось им карабкаться вверх и искать другой спуск. Нансен припомнил, что и в прошлый раз было то же самое, но теперь это давалось ему куда труднее.
Наконец они спустились и разыскали рюкзаки. Потом лыжня вывела их на дно долины к станции Упсете. Вскоре, пыхтя, подошёл паровоз и поднял их в Финсе, где они наелись до отвала и пришли в превосходное расположение духа.
„Подумать только, что он вообще оказался в состоянии повторить эту рискованную прогулку! — писал об этом Йоханнес В. Йенсен. — Хотел бы я быть на его месте и иметь возможность не поминать о подвиге тридцатилетней давности, не пропавшем зря. Подумать только, каким надо обладать верным инстинктом, чтобы сохранить вкус к делу, совершённому из молодого буйства, из простого желания дать волю своим порывам, и суметь повторить его в годы, когда сам уже стал отцом взрослых детей“».
Война продолжалась, и будущее Норвегии было мрачным, поскольку страна оказалась под давлением воюющих держав с обеих сторон. Норвегия была экономически связана и с Англией, и с Германией. Из Англии импортировали многие продукты, а вот в Германию продавали руду и рыбу. Союзники требовали прекратить поставки немцам, а германское министерство иностранных дел заявило:
«Из Норвегии мы получаем важнейшие сырьевые материалы для нашей военной промышленности и большое количество продовольствия для гражданского населения и армии».
Германская подводная война против Великобритании, начатая весной 1915 года, до лета 1916 года не оказывала особого воздействия на морские перевозки норвежцев на Британские острова, но в августе 1916-го всё изменилось — немцы перешли к активным действиям и всё чаще суда подвергались атакам, и вместе с ними погибали не только английские, но и норвежские моряки.
В апреле 1917 года в войну вступили США — и норвежское правительство стало опасаться влияния великой державы на нейтралитет Норвегии. Поэтому было решено послать в Америку специальную комиссию для достижения официального соглашения с правительством этой страны.
Лучшего переговорщика, чем Нансен, правительству Кнудсена найти было сложно, а Фритьоф никогда не мог отказать своей стране. В результате он отправился в США.
Переговоры затянулись — и Нансен пробыл в США с лета 1917-го по весну 1918 года. С большим трудом, но ему удалось заключить необходимое Норвегии соглашение. Всё дело в том, что в Норвегии ввели карточки на продовольствие, народ волновался, а министр иностранных дел Илен затягивал переговоры.
Так что Нансену во многом пришлось взять на себя ответственность. Сделано это было более чем своевременно, однако историки отмечают, что результатом упорства Илена и его умения торговаться стали гораздо более благоприятные условия договора, чем те, что предлагались на Рождество.
«Из документов, опубликованных в 1919 году, когда правительство Кнудсена ушло в отставку, — пишет П. Э. Хегге, — следует, что Нансен осенью 1917 года сильно рассорился — в письмах через океан — с министром иностранных дел Нильсом Иленом. Шум подняла и партия Хейре, которая в декабре 1917 года потребовала отставки Илена из-за его позиции по переговорам. Согласно дневникам Юхана Кастберга, Нансен был кандидатом на пост министра иностранных дел от партии Хейре, если бы заявка с отставкой удалась.
Финал этой истории имел для руководителя переговоров неприятные последствия, ибо Нансен позаботился, чтобы переписка была опубликована в виде ответного шага на похвалу Илена за его позицию по переговорам. Гуннару Кнудсену приписывается высказывание о том, что „если бы Илен не обладал огромным терпением, которого так недоставало Нансену, то переговоры давно бы лопнули до своего завершения“».
Нансену постоянно прочили место в правительстве, однако он вскоре занялся совсем другим — делом его жизни стала помощь тем, кто в ней нуждался.
Глава двенадцатаяФритьоф и Сигрун
В 1919 году Фритьоф Нансен женился на фру Сигрун Мюнте. По версии родных он сделал это из-за чувства вины перед Сигрун, когда их отношения стали достоянием гласности. Вряд ли это так — в обществе знали об их романе практически с самого начала.
После свадьбы Фритьоф, по воспоминаниям друзей и знакомых, не выглядел особо счастливым.
Пытаться разобраться в отношениях двух людей — напрасный и неблагодарный труд, тем более что танго, как гласит американская пословица, танцуют двое.
Ясно одно — после бракосочетания Сигрун счастливее не стала. Вероятно, она и не предполагала, что жизнь фру Нансен полна огорчений, ревности и бесконечного ожидания мужа. Когда её однажды спросили, о чём они разговаривали с Нансеном дома в Пульхёгде, она ответила: «Разговаривали? Да мы и не разговаривали вовсе. Во всяком случае, редко — или никогда».
По воспоминаниям дочери Нансена, «отец проявлял изумительное терпение в том, что касалось внешней стороны дипломатической жизни. Встречаться с представителями других стран тоже было важно, к тому же эти обеды и ленчи длились не более двух-трёх часов и потому не очень утомляли. Они всегда проходили одинаково. После десерта мужчины удалялись со своими сигарами поговорить о политике, а дамы, оставшись одни, болтали о женской эмансипации, о платьях, о пустяках. Когда же к ним возвращались мужчины, чтобы вновь стать кавалерами, дамы окружали отца и просили: „О, доктор Нансен, пожалуйста, расскажите про медведей!“ Я, словно это было вчера, вижу, как отец, смущённо улыбаясь и чуть склонив голову набок, сидит в центре группы, окружённый дамами, а сзади, дымя сигарами и тоже внимательно слушая, стоят мужчины. Без конца повторяет он одни и те же истории про медведей в Ледовитом океане, и каждый раз раздаются одни и те же восклицания: „Господи! Как интересно!“, „Боже, какие приключения!“». Так что фру Нансен уделялось не так уж и много внимания — чаще всего она ждала мужа дома, а в поездки с ним ездила не часто.
О Сигрун Мюнте-Нансен, в девичестве Сандберг, написано совсем немного. Она как будто остаётся в тени своих знаменитых мужей — известного художника Мюнте и гениального Нансена.
Кто же она такая, если смогла покорить две «культовые», как мы бы сейчас сказали, личности и к тому же секс-символы своего времени?
В апреле 1886 года богема Кристиании была потрясена новостью о помолвке «вечного холостяка» — 37-летнего художника Герхарда Мюнте — и совсем ещё юной и никому не известной его ученицы 17-летней Сигрун Сандберг.
На друзей известного живописца эта помолвка произвела странное впечатление. Китти Хьеллан писала:
«Мне совсем не нравится, когда почти сорокалетний мужчина женится на ребёнке».
Сигрун казалась всем наивной, не уверенной в себе и очень стеснительной. Именно такой она и была.
В отличие от своего мужа, происходившего из аристократической семьи, Сигрун выросла в довольно простом окружении. Её мать, Йенни Сандберг, рано овдовела и, будучи женщиной решительной и имеющей на руках шестерых детей, через два года после смерти мужа открыла «Пансионат и частный отель, оборудованный телефонной связью» в самом центре Кристиании — на улице Карла-Юхана.