Дез Эссенту казалось, что цветочную лавку можно уподобить обществу со всеми его социальными прослойками: бывают цветы трущоб — нищие и обездоленные обитатели мансардных подоконников, старых глиняных чашек и молочных банок, — скажем, левкои; есть цветы-обыватели — заурядные, напыщенные и ограниченные хозяева расписанных фигурками фарфоровых кашпо, — например, розы; и еще, конечно, водятся цветы-аристократы — орхидеи — прелестные, нежные, трепетно-зябкие экзотические создания, столичные отшельники, обитатели стеклянных дворцов, цветочная знать, живущая особняком, в стороне от уличной зелени и мещанской флоры.
Итак, дез Эссент испытывал жалость к цветам-беднякам, увядающим от миазмов сточных канав, но, презирая цветники новеньких кремово-золотистых гостиных, прямо-таки обожал все редкие, изысканные и нездешние цветы, которые требовали особого рода и располагались в жарких областях печного экватора.
Но и эта привязанность дез Эссента видоизменилась под влиянием его нынешних вкусов и суждений. Раньше, в Париже, он, любя всякую ненатуральность, отказался от живых цветов и обратился к искусственным, в точности подражавшим природе посредством искусного сочетания ниток, резинок, коленкора, тафты, бумаги и бархата.
У него была прекрасная коллекция тропических растений, созданная мастерами своего дела, которые, скопировав природу, воссоздали ее и, поймав цветок еще в завязи, проследив его развитие до бутона и расставшись с ним в пору увядания, сумели передать самые неуловимые оттенки, самые мимолетные состояния сна и бодрствования венчика. Они следили за положением пригнутых дождем или ветром лепестков, опрыскивали цветок клеевой росой, бутоны наливали пышным цветом, а веточки соками или же истончали стебель, уменьшали размер чашечки, разрежали лепестки.
Дез Эссент долгое время восхищался искусственными цветами, но теперь нашел себе новое увлечение.
Теперь он искал не искусственные цветы, имитировавшие живые, но живые, имитировавшие искусственные.
И этим поиском он занялся всерьез. Впрочем, искать пришлось недолго, так как его фонтенейский дом находился в краю искусников этого рода. Он обошел все оранжереи на улице Шатийон и в Онэйской долине и, потратив все силы и деньги, вернулся домой в полном восторге от увиденного. Теперь он только и размышлял о приобретенных им чудо-цветах.
Два дня спустя они были доставлены.
Дез Эссент тщательно проверил все покупки по списку.
Цветочники выгрузили из повозки целое семейство каладиев с их вздутыми стеблями и сердцевидными листьями. Каждый цветок отдаленно походил на своего собрата, но вместе с тем сохранял своеобразие.
Были среди них особи удивительные, розоватые, например Девственник, словно вырезанный из лакированной ткани и прорезиненной английской тафты; были белые, такие, как Альбан, напоминавший бычью плевру и свиной мочевой пузырь; имелись и экземпляры, похожие на цинк, вроде Мадам Мам, и на штампованный металл, будто обмазанный темно-зеленой масляной краской, суриком и свинцовыми белилами; а такие, как Босфор, казались куском накрахмаленного коленкора, пестревшего красно-зеленой крапинкой; а Северная Аврора, с пурпурными бочками и фиолетовыми прожилками, и вовсе, как сырое мясо, набухала и пахла кровью и красным вином.
Альбан и Аврора представляли собой два полюса, два противоположных темперамента, как бы хлороз и апоплексию.
А цветочники выгружали новые каладии. Одни точь-в-точь походили на искусственную кожу с прожилками; другие, бледные, в красных пятнах, точно в сыпи, казалось, болели лишаем, проказой и сифилисом; третьи были ярко-розовые, цвета зарубцевавшейся раны, и коричневые, цвета коросты; многие цветы — словно в ожогах после прижигания, иные — волосатые, с гнойниками и язвами, а некоторые — даже как будто забинтованные или покрытые черной ртутной и зеленой белладонновой мазью, а также присыпанные пылью и желтыми слюдяными кристалликами йода.
И теперь, собранные все вместе, каладии выглядели еще безобразней, чем тогда, когда дез Эссент впервые увидел их среди других цветов в походившей на больничную палату теплице с грязными стеклами.
— Вот это да! — воскликнул он с жаром.
Привело его в восхищение и другое растение — родственная каладию alocasia metallica. Она отливала зеленоватой бронзой, а местами белела, как серебро, и, походя на великолепно изогнутую печную трубу, казалась шедевром жестянщика.
Затем на свет появились кусты цветов с продолговатыми бутылочно-зелеными листьями. Из каждого куста торчал стебель, венчавшийся гладкой ромбовидной фигурой. И, словно бросая вызов всей остальной флоре, из недр огненно-красного бубнового ромба высовывался мясистый желто-белый пестик — у одних цветов прямой, у других — как колечко свиного хвостика.
Это был антурий, из семейства аронниковых, недавно привезенный во Францию из Колумбии. Из того же семейства происходил и кохинхинский аморфофаллос с цветками в виде лопаточки для рыбы, напоминавшими длинными и покрытыми рубцами стеблями искалеченные руки негра.
Дез Эссент ликовал.
А с повозки сгружали новых монстров. Вот эхинопсы обнажили культи до тошноты розовых цветков. И нидуларии раскрыли губы-бритвы, явив зияющую рану своей глотки. И темные, цвета винного сусла, тилландзии линдени устремили вверх частокол своих скребков. От безумного сплетения киприпедий рябило в глазах, как от рисунков умалишенного. Растения напоминали то ли сабо, то ли стакан для полоскания горла с соответствующих медицинских плакатов, из которого почему то высовывался воспаленный язык. Его кончик странным образом разветвлялся и был похож на пару багрово-красных словно снятых с игрушечной мельницы, крылышек. Они как бы парили над черепично-темным и сочащимся клейкой слизью языком.
Засмотревшись на удивительные индийские орхидеи, дез Эссент позабыл о своем списке. В этот момент была выгружена еще одна партия цветов, названия которых на горшечных наклейках стали читать вслух сами цветочники, так и не дождавшись этого от ушедшего в себя заказчика.
Поеживаясь от увиденного, дез Эссент вслушивался в эти дикие на слух имена: encephlartos horridus — гигантский ржавый металлический еж, которым пользовались при осаде для штурма крепостных ворот; cocos micania — ребристое пальмовое древо опускавшее и поднимавшее свои внушительные ветви-весла zamia lehmanni — громадный ананас в горшке с землей и песком, пронзенная копьями и стрелами голова честерского сыра cibotium spectabile — самый диковинный и будоражащий взгляд цветок в виде свешивающегося с пальмовой ветви хвоста opaнгутанга — волосатого, коричневого, загнутого на конце, как епископский посох.
Но дез Эссент не особенно его разглядывал. Он с нетерпением ожидал своих любимцев из семейства живоглотов. Это были бархатистая антильская мухоловка с жидкостью для пищеварения и решеткой из кривых игл; затем дрозера торфяная с необычайно прочными лапками-лепестками; затем саррацения и цефалот, алчные пасти-фунтики, способные проглотить настоящее мясо; наконец, непентес, форма которого совершенно не соответствовала представлению о цветке.
Удивляясь покупке, дез Эссент все вертел и вертел в руках горшок. Листья непентеса, словно сделанные из резины, был самых различных — то бутылочно-темных, то серо-стальных зеленых оттенков. Под каждым листом на тонком зеленоватом хрящике висел пятнистый салатовый мешочек, напоминавший немецкую фарфоровую трубку или птичье гнездышко. Он тихонько покачивался и раскрывал свое волосяное нутро.
— Этот всех переплюнет, — прошептал дез Эссент.
Тут ему пришлось расстаться с любимцем, так как цветочники, спеша закончить свои дела и уехать, выгружали последние горшки и попеременно заносили в дом клубневидные бегонии и кротоны, на темной жести которых красовались оловянные бляшки.
Здесь дез Эссент заметил, что в списке осталось неучтенным одно нaимeновaниe: opxидея новогранадская. Тогда ему указа.ли на колокольчик с тускло-сиреневыми и как бы линялыми лепестками. Дез Эссент подошел, сунул в цветок нос и отпрянул:пахло Рождеством, коробкой с елочными игрушками и прочими кошмарами Нового года.
Он подумал, что следовало бы поберечься этой орхидеи, и почти даже пожалел, что вместе с растениями без всякого запаха приобрел цветок, который навевал одно из самых неприятных для него воспоминаний.
Оставшись один, дез Эссент окинул взглядом раскинувшееся у него в прихожей цветочное море. Цветы тянули друг к другу листья, сплетались, скрещивали шпаги, кинжалы, копья, были средоточием зеленых стрел и ослепительно-ярких флажков.
Освещение в прихожей стало более мягким. Вскоре из темного угла забрезжил свет, белый и мерцающий.
Приблизившись, дез Эссент увидел, что это светят, подобно ночнику, ризоморфы.
Сколь они поразительны, думалось ему. Он сделал шаг назад и окинул взглядом все свои покупки. Да, он получил то, что хотел. Ни один цветок не выглядел живым. Казалось, человек одолжил природе ткань, бумагу, фарфор, металл. Из них-то она и создала этих уродцев. И там, где ей не удалась имитация рукотворных усилий человека, она с анатомической тщательностью воспроизвела внутренности животных, скопировала яркий цвет гниющей плоти и бросавшую в жар гниль гангрен.
"У них словно сифилис", — казалось дез Эссенту, когда он в лучах дневного света осматривал чудовищные пятна каладия. И ему вдруг явился образ этого древнего недуга человечества, который косил еще праотцов и, передаваясь от поколения к поколению, все еще продолжал разрушать кости в раскрытых ныне старых могилах!
Болезнь трудилась без устали и переходила из века в век. Свирепствовала она и ныне, принимая вид других недугов — мигрени, бронхита, подагры, невроза. Временами она становилась сама собой и поражала, как правило, людей, в жизни не пристроенных и нуждающихся, и, словно в насмешку, одаривая их монистами золотистой сыпи и серебристыми кольцами, отмечала страдальцев всеми признаками процветания и благополучия!
И вот сейчас, на раскрашенной листве орхидей, она проявилась во всем своем первозданном виде!