ов и инженеров. Она входила в бараки, в кооператив, в склад оружия, в синагогу, в «микву». Ничего не ускользало от ее пытливого взгляда, и вопросы, которые она задавала, были в высшей степени дельными. В расспросах миссис Мид явно чувствовался опыт десятков лет, проведенных в исследовании племен, общин и рас во всех уголках земного шара.
Когда наша трехдневная и насыщенная экскурсия подошла к концу, и я отвез доктора Мид обратно в Иерусалим, то задал ей вопрос в пути.
— Миссис Мид, вы не поделитесь со мной своими общими впечатлениями о нашем проекте и вообще о виденном? Могу заверить вас, что, я и мои товарищи, — восприимчивы к критике. Я хочу, чтобы вы знали, что мы сами действуем наощупь, блуждаем в потемках, пытаемся учиться на ошибках прошлого и все время ищем новых путей.
Миссис Мид бросила на меня испытующий взгляд:
— Вы действительно желаете услышать мое мнение?
— Конечно, хочу, — ответил я.
— Ну, так вот. Я думаю, что вы поступаете неверно, неправильно и неорганизованно.
— Вот как, — сказал я. — Может быть, вы мне объясните, что именно вы имеете в виду?
— Конечно. Я вам сейчас скажу, как бы стала поступать я. Итак, вот вы проектируете создание нескольких десятков новых сел, нескольких межсельских центров и нового города, в которых вы собираетесь поселить десятки тысяч евреев. Евреи эти приезжают из Атласских гор и из чешских городов, из гор Курдистана, Йемена, Индии, Румынии и ряда других стран. Я собственными глазами увидела, что эти люди не только не говорят на одном языке, но пришли с совершенно разных планет как в общественном, так и культурном отношении. У них нет ничего, решительно ничего общего, кроме того, что они евреи. Более того, и это, пожалуй, ничуть не менее серьезная проблема, эти люди — вовсе не крестьяне. Только единицы, приехавшие из Курдистана и Марокко, занимались там примитивным земледелием, которым лучше бы не занимались, если исходить из ваших интересов здесь. И вы думаете, что после всего этого вам удастся превратить их в течение нескольких лет в современных земледельцев, которые будут жить на передовых и сложнейших кооперативных началах, которые носят пока еще экспериментальный характер в нашем мире?
— Все это, конечно, правильно, — сказал я.
— Так вот, мистер Элиав, — продолжала миссис Мид. — Я на вашем месте пошла бы другим путем. Первым делом, я бы обратилась от имени вашего правительства в соответствующие учреждения Организации Объединенных Наций и попросила, чтобы они всесторонне изучили эту проблему.
— В учреждения ООН? — изумился я.
— Да, в учреждения ООН. Обратилась бы, конечно, письменно. Спустя несколько месяцев вы получили бы ответ, что они согласны выполнить вашу просьбу, для чего направят сюда комиссию, которая проведет предварительное обследование на месте. В комиссию вошли бы представители Организации по земледелию и продовольствию, Международной организации труда, Международной организации по здравоохранению и прочих таких учреждений. Эта авторитетная комиссия выговорила бы себе, конечно, приличный срок для изучения этой сложной проблемы — скажем, года три. По истечении трех лет комплексного исследования комиссия потребовала бы еще один год — для составления отчета. Когда истек бы и этот год, вам представили бы объемистый том в несколько сот страниц, а в конце тома, в главе «Выводы и рекомендации» вы бы нашли одну единственную строчку, которая бы гласила: «Ит кэн нот би дан», то есть «Не может быть претворено в жизнь».
Пока она говорила, я уже понял, что она смеется надо мной, а теперь, когда она кончила, уловил в ее умных глазах шаловливый и шутливый блеск.
— Ну, а вы, мистер Элиав, — заключила Маргарет Мид, — вы пошли своим собственным путем: вы не обратились в ООН и в соответствующие учреждения, не стали даже дожидаться социологов и антропологов вроде меня, которые бы посоветовали вам, что и как, и хорошо сделали. Вы затеяли великое человеческое приключение, энд мэй год блэс ю — да благословит вас Господь!
На этом взаимоотношения Маргарет Мид с районом Лахиш еще на кончились.
Некоторое время спустя Маргарет Мид снова появилась в Лахише, на этот раз в сопровождении дочери, — миловидной, длинноногой девушки лет семнадцати, вечно улыбающейся и с копной волос — что твой лен.
— Моя дочь хочет познакомиться с вашими пограничными поселениями, — вздохнула мать, — а заодно, конечно, и с вашими чудными ребятами из Нахал.
Мы выехали в полувоенные села Нехуша и Амацья, расположенные в районе Лахиш.
Вернувшись с экскурсии, уже в Амацье, я был невольным свидетелем весьма бурного спора, происходившего между матерью и дочерью. Я, конечно, не стал вмешиваться.
И вот ко мне подошла мать, за которой следом пришла и дочь, и говорит:
— Правда, что это очень опасное место, все время, почти каждую ночь, идет перестрелка с диверсантами, просачивающимися через границу?
Мне было сначала не ясно, какая роль предназначается мне в этом споре, и что скрывается за вопросами, заданными мне в присутствии дочери. Поэтому я невнятно пробормотал, что можно было истолковать как утвердительный ответ.
— Вот видишь, — повернулась мать к дочери, — тебе никак нельзя остаться здесь. Это прямо нелепость какая-то.
— Но, мама, — ответила девушка. — среди бойцов здесь есть и девушки. Почему же мне нельзя остаться?
— Ей здесь нельзя остаться, правильно я говорю? — обратилась госпожа Мид ко мне, и я услышал мольбу в ее голосе. Антрополога не стало, я видел всего лишь мать.
— Правильно, — ответил я.
Дочь начала сердиться и высказывать признаки непослушания.
— Я остаюсь здесь и кончено, — сказала она матери. — Ты тоже никого не спрашивала, когда поехала к дикарям острова Борнео. Я тоже ни у кого не спрошу. Мне по душе это место, ребята здесь чудные, и я остаюсь.
Делать нечего. Пришлось матери согласиться, чтобы дочь осталась на одну ночь в Амацье. Я передал ее в надежные руки командира поселка, парня из квуцы Кинерет.
— Вы смотрите, обходитесь с ней вежливо.
— Будь спокоен, — ответил он мне, подмигивая.
Через день-два Маргарет Мид уехала из Израиля. Дочь, однако, осталась в Амацье: не на одну ночь, правда, и не на годы, но все-таки на длинный ряд недель.
Не удивлюсь, если когда-нибудь в мои руки попадет книга под названием «Возмужание в районе Лахиш».
Глава 22. ГИБЕЛЬ БЕН-АМИ
Когда к нам начали прибывать инструкторы-добровольцы из мошавов, я очень обрадовался, встретив среди них некоторых старых боевых товарищей из еврейских соединений английской армии, которые, как и я, прошли свой путь в Хагане, в нелегальной иммиграции, и, конечно, в войне за Независимость и в Цахале.
Это были мужчины моего возраста, лет тридцати с гаком. Теперь они снова оставили плуг, дом и созданные недавно, после долгих лет мытарств и боев, семьи. Снова они откликнулись на призыв; на этот раз, чтобы помочь поселкам иммигрантов. Они пришли без громких фраз, не мудрствуя лукаво, ни из какого не «сионизма», без парадов и торжественных прощаний.
Все эти ребята: Дов, Арик и Амос из Нахалала; Абрам и Шолом из Кфар-Виткин; Бен-Ами и Ури из Кфар-Иехезкиэль, и другие стали «номерами первыми» и столпами новых мошавов. Им помогли другие добровольцы помоложе, которым не так давно исполнилось всего лишь двадцать. Все эти ребята часто бывали у меня в гостях, в маленьком домике по улице Гаврадим в Ашкелоне, и мы крепко сдружились — не только из-за нашего общего прошлого в английской армии, в нелегальной иммиграции и в Цахале, а еще и потому, что я и сам ходил недавно в инструкторах-добровольцах в мошаве Неватим.
Одним из первых в Лахиш прибыл Бен-Ами Малхиман из Кфар-Иехезкиэль. Хотя он и не был оратором и вожаком, но выделялся своей сильной личностью. Впервые я с ним встретился в Италии году в сорок шестом. Он служил тогда в еврейских транспортных частях английской армии, а после войны остался работать вместе с Егудой Арзи в Италии, где участвовал в организации нелегальной алии. Уже тогда Бен-Ами был известен как первоклассный шофер и талантливый организатор автоколонн, машин и береговых баз для нелегальной переправки иммигрантов. В нашем отделении в Италии он выполнял любую работу.
Я хорошо помнил этого молодого мужчину, роста выше среднего, крепкого и красивого, с открытым и добродушным лицом. Самой отличительной чертой его было внутреннее спокойствие. Он не любил болтать попусту, сплетничать и зубоскалить, как это часто бывает у старых вояк. Не любил он также участвовать с нами после удачно проведенной «операции» в выпивках и «развлечениях» на улицах Милана и Неаполя. Вскоре мы заметили, что он влюблен в одну из беженок, работавших с нами в лагере Манджета.
Манджета — небольшая деревня в тридцати километрах от Милана. Там находилась наша центральная снабженческая база, призванная обеспечить всем необходимым нашу деятельность в Италии. На уединенной сельскохозяйственной ферме мы хранили горючее и транспорт, всякие навигационные приборы и даже оружие, которое мы «приобретали» различными способами. Там же жили наши агенты. Мы доставили в Манджету также группу еврейских беженцев, которые помогали нам в нашей деятельности. Среди этих беженцев были и девушки, и в одну из них, Ципору, у которой были чисто славянские черты лица, и влюбился Бен-Ами. Мы всячески подшучивали над влюбленными, но немножко и завидовали этим двум молодым людям, которые несмотря на нашу напряженную и опасную работу сумели создать себе в этой вечной сутолоке семейное гнездо. Когда Бен-Ами вернулся на родину, он привез с собой и Ципору в свою деревню Кфар-Иехезкиэль. В войну за Независимость он отправился на фронт, а уже потом, когда он снова вернулся, принялся строить свое хозяйство и дом. Несколько лет я почти не встречался с Ципорой и Бен-Ами. Слышал, правда, что у них родилось трое детей, и что созданное ими хозяйство было гордостью села. И вот он здесь в Лахише, среди добровольцев. Наша дружба вмиг ожила вновь. Я снова нашел в нем толкового, спокойного и серьезного помощника, преданного работе, как никто другой.