Работа Бен-Ами в новых селах была до того плодотворной, что «Движение мошавов» назначило его старшим инструктором ряда сел в Лахише и Негеве. Он получил в свое распоряжение небольшой грузовик и разъезжал из села в село, проверяя работу инструкторских групп, пополняя их, и осуществляя связь между ними и «Движением мошавов», с одной стороны, и поселенческим отделом Сохнута, с другой. Куда бы он ни приезжал, всюду устанавливалась здоровая, спокойная атмосфера, на всех оказывали благотворное действие его добрая улыбка, его спокойная походка и его добросовестная помощь.
Однажды Бен-Ами выехал вечером из мошава «Шахар» в Лахише по направлению к новым мошавам в районе Саада, что в западной части Негева.
В мошавах западной части Негева уже ждали в тот вечер приезда Бен-Ами. Но он почему-то не приехал. Наутро инструкторы справились по телефону о причинах задержки Бен-Ами. Его начали разыскивать. Позвонили в другие мошавы, в Кфар-Иехезкиэль, в Тель-Авив. Все тщетно. Мы уже начали тревожиться за него. Куда мог деваться Бен-Ами, известный своей аккуратностью и пунктуальностью? Час проходил за часом, в полдень мы обратились в полицию и в армию. Начались розыски, которые вскоре охватили весь Лахиш и западную часть Негева. Мы тоже присоединились к розыскам. Тревога стала невыносимой. Прошло уже сорок восемь часов с момента исчезновения Бен-Ами, как в полицию Негева поступило вдруг сообщение, что кто-то бросил грузовик на обочину проселочной дороги неподалеку от кибуца Саада: вот уже два дня, как машина стоит там без хозяина. Когда полиция явилась на место, в машине нашли труп Бен-Ами, навалившегося на руль с пулей в затылке.
Сначала было высказано предположение, что это дело рук федаюнов; однако выстрел был произведен с такого небольшого расстояния — всего лишь в нескольких сантиметрах, — что стало ясно: выстрелил человек, сидевший в машине.
Попутный пассажир? У нас существовал обычай: не отказывать тремпистам. Проселочных дорог в районе было много, шоссейных — совсем мало, но и на них — движение очень небольшое, в особенности после обеда и вечером. Если мы, работники района, не будем подбирать жителей района, то кто же тогда подберет?
Следователи полиции объехали все села и наконец нашли последнего попутчика Бен-Ами. На следствии он сознался, что убил Бен-Ами выстрелом имевшейся у него винтовки. Человек этот, молодой оле, не отличался решительно ничем от многих, многих попутчиков, которых Бен-Ами подбирал во время своих постоянных разъездов по селам. Как выяснилось впоследствии, с ним случился припадок безумия, во время которого он выстрелил Бен-Ами в затылок, убив его на месте.
Мы похоронили Бен-Ами в его деревне. Его провожал в последний путь весь мошав: пожилые люди поколения основателей, постаревшие в тяжком труде, сверстники Бен-Ами и дети, товарищи его детей. У нас не было слов, чтобы утешить Ципору и детей. Мы сидели с ними в комнате и молчали.
Наутро мы приступили к работе.
В дни, последовавшие за этим, чувствовалось какое-то напряженное настроение среди наших работников, а в особенности среди шоферов. Они перестали подбирать попутчиков из местного населения. Я слышал, а впоследствии даже сам был тому свидетелем, что наши машины проезжают на большой скорости по деревням и проселкам, не останавливаясь, чтобы не подбирать людей, «голосующих» на обочине. Я собрал работников района, инструкторов и водителей машин и сказал им, что так дело продолжаться не может. Мы начинаем вести себя по отношению к жителям точно так, как относились к евреям на чужбине: кто-то в чем-то провинился, а отдуваться приходится всем.
— Так мы жить не будем, — сказал я, — и так продолжаться не может. Сам Бен-Ами не стал бы вести себя так.
Наутро шоферы снова начали подбирать тремпистов на дорогах Лахиша.
Глава 23. «ДИКИЙ ЗАПАД»
Еще до того, как возник округ Лахиш, в стране повеяло духом какого-то беспокойства, стремлением к великим делам, тоской молодого поколения по «новым подвигам», по чему-то «из ряда вон выходящему». По-видимому, это вечно повторяющееся естественное явление, которое превращает бунт против устоявшегося в моду. Переезд Бен-Гуриона, «старика», в Сде-Бокер дал этим чувствам новый толчок: вот, дескать, «старик» ушел в Сде-Бокер, а мы что? Поэтому-то и шли так охотно люди из мошавов и кибуцов на помощь поселениям иммигрантов, и отсюда и возникли эксперименты израильской молодежи создавать поселения «необычного» типа.
Когда мы начали свою работу в районе, мы застали там несколько таких молодежных «ячеек», которые кружили вокруг Бен-Гуриона и близких к нему деятелей. Последние пришли ко мне и сказали: «Вот посмотри, мы целыми месяцами бьемся с этой молодежью, не признающей никаких существующих поселенческих рамок. Возьмись ты за них и сделай что-нибудь».
Эти «ячейки» доставили нам немало хлопот и неприятностей. Были среди них парни и девушки всяких разрядов и категорий. Выходцы из старых мошавов Шарона, которым просто надоела провинциальная скука родных мест. Они вели «салонный» образ жизни и так и не пристали ни к одному из организованных молодежных движений, ведущих в кибуц или в мошав. Теперь им захотелось «сделать что-нибудь».
Были среди них и чудаки из крупных городов, которые искали себе отдушину от всевозможных комплексов. Трудно было определить точно их численность, а также степень серьезности их стремлений.
Мы собрали конференцию всех «ячеек» в Народном доме Ашкелона. Пригласили на конференцию Бен-Гуриона и Эшкола. Моше Даян, который был тогда начальником генерального штаба, также явился на конференцию. Вожди произносили речи о важности заселения страны и халуцианства, а я встал у огромной карты округа, повешенной на сцене, и рассказал им о том, что мы собираемся делать в районе. После конференции мы провели множество бесед с представителями всевозможных и самых странных «ячеек».
Эти беседы происходили в большинстве случаев так.
— Сколько вас в группе?
— Да человек тридцать.
— Сколько мужчин и сколько женщин?
— Двадцать парней и десять девушек.
— А откуда сами?
— Из Кфар-Сабы и окрестностей.
— Какого же типа поселения вам бы хотелось создавать в районе?
На это они обычно отвечали вопросом:
— А вы какие села собираетесь создать?
— Мошавы для новых иммигрантов, молодежные мошавы, кооперативные мошавы и кибуцы, конечно, — отвечали мы.
— И это все? — следовала реакция. — Да ведь это же совершенно обыкновенные типы сел. А мы думали, что вы тут затеваете что-нибудь действительно новое.
— А что, по-вашему, означает «что-нибудь действительно новое»?
— Мы имеем в виду что-нибудь городское.
— Городское? — говорили мы. — Очень хорошо. Мы собираемся построить в центре округа новый город.
Давайте, будьте первыми его строителями.
— А что это будет за город? — спрашивали они.
— Что за город? Город как все города. Сначала маленький, а потом вырастет в крупный. Это, конечно, в большой степени зависит от его первых жителей.
— Но мы не хотим просто город, — возражали они. — Мы хотим чтобы был город, но с деревенским характером, или вернее, село с городским характером; что-нибудь сельскохозяйственное, где была бы, однако, и промышленность, или что-нибудь промышленное с сельскохозяйственным дополнением. Мы ищем также что-либо общее, но не кибуцовское: чтобы в нем было что-нибудь от кооперации мошавов, но не мошав и не кооперативный мошав; что-нибудь такое, где мы могли бы жить жизнью израильской молодежи, но в то же время помогать новоприбывшим иммигрантам; что-нибудь такое, где мы могли бы жить отдельно, но в то же время сообща…
И так далее, и тому подобное.
Мы предложили всем этим «ячейкам» объединиться и прийти к нам в подготовительный лагерь, который мы построим для них в районе. И мы построили несколько десятков бараков на ферме Ибим, расположенной в юго-западной части округа, и пригласили «ячейки» прийти и работать там. Из сотен членов этих «ячеек» пришли всего несколько десятков парней и девушек. Они работали там в условиях, подобных существующим в Нахал. Текучесть в Ибиме была немалая, и не меньший отсев. Наконец выкристаллизовалась группа в два с лишним десятка человек, которая решила: создадим кооперативный мошав.
Мы связали их с «Движением коллективных мошавов», и в конце концов они построили в самом сердце округа коллективный мошав Нир-Хен. На их долю тоже выпало немало трудностей, и только небольшая горстка осталась в Нир-Хене, который превратился со временем в «простой», «обыкновенный» мошав, где впоследствии селились обыкновенные евреи.
Спустя некоторое время мы столкнулись с «частной инициативой» совершенно другого рода.
В один прекрасный день Леви Аргов привел ко мне Муку. Мука — тридцатилетний, широкоплечий мужчина с волосами, что воронье крыло, глазами, пылающими как угли, орлиным носом, огромными усами, загорелым лицом и мускулами, как у борца. Мука, уроженец страны, вырос в одном из мошавов юга. Его отец приехал из Грузии, а принадлежал он к тому чудесному и сильному племени, с которым я познакомился, так сказать, лицом к лицу, несколько лет спустя, когда работал в израильском посольстве в Москве.
Тогда я знал только, что кавказские евреи дали нам несколько живописнейших типов еще старого «Гашомера» — превосходных наездников в черкесках, крест-накрест перетянутых гозырями, в кубанках. Лошади у них были самых лучших кровей.
И вот Мука, представитель второго поколения кавказских евреев в Израиле, явился ко мне в качестве организатора сельскохозяйственных поселений в Лахише.
Какие же у Муки планы? Он отнюдь не собирается осесть на лучших землях округа, на равнине, и выращивать хлопок и овощи. Это не для него и не для таких, как он. Он хочет создать поселок именно в горах на подступах к Хеврону. Там, в «Техасе» будет создано село, жители которого займутся исключительно скотоводством, село пастухов-ковбоев, которые будут пасти свои стада на обширных пастбищах; не жизнь это, а малина.