Через несколько дней мы получаем несколько туманный ответ: «Кабузы» — это добротные деревянные строения, подвижные и на колесах».
В дополнение Гилади высказал мнение, что в каждый кабуз вполне можно поместить семью.
Эшкол продиктовал мне следующий текст ответной телеграммы: «Воздержись от покупки новых кабузов. Не отправляй всю сотню. Отправляй пока десять. Проверим и решим. Подробные указания получишь после проверки».
Гилади сообщил, что он погрузил десять кабузов на такой-то пароход, который прибудет в Хайфу такого-то числа. Потом мы получили по почте товарно-транспортные накладные на этот груз. Вес, указанный в документах, прямо ошарашил нас. В накладной было написано, что каждый кабуз весит несколько тонн.
В день прибытия парохода я выехал в Хайфу с двумя нашими инженерами.
— Ваш груз на борту, — сказали нам работники таможни. — Еще немножко и его выгрузят.
Мы остановились у парохода и стали ждать, что будет. Кран что-то все щупал в трюме и начал поднимать огромные деревянные коробки: треугольные, квадратные, продолговатые и даже круглые. На пирсе выросла внушительная гора. Инженеры подошли ближе и принялись изучать эти сооружения. На их лицах появилось неподдельное изумление.
— Это вот похоже на стену, — сказал один из инженеров.
— А вот здесь что-то из металла, — сказал второй.
— Минутку! Давайте откроем чуточку упаковку и посмотрим.
Он оторвал несколько планок, заглянул внутрь и остолбенел.
— Там печь и дымовая труба…, — сообщил он сдавленным голосом.
Оба инженера подошли еще к одному ящику и заглянули в него.
— Посмотри, посмотри, колесо! Да какое большое!
— Колесо?! — вскричал я. — При чем здесь колесо?
Тем временем вокруг нас собралась кучка любопытных грузчиков и просто так, евреев.
— Что это? Откуда это? Зачем это?
Мы решили уйти, пока не поздно. Быстро погрузили наши кабузы на железнодорожные платформы и отвезли на склад в Црифин. Там, среди аллей эвкалиптов, мы уж всласть налюбуемся на наши сокровища и будем гадать о их назначении!
Назавтра привезли с собой из Рамле бригаду рабочих, чтобы распаковать груз. Не прошло и часа, и перед нами предстали «кабузы» во всей их «красоте»: добротные, толстостенные клетки, а на них надпись по-английски: «Северо-центральная железнодорожная компания».
Из других ящиков мы выгрузили огромные и тяжелые железнодорожные колеса, стулья, столы, которые привинчивались болтами к полу и к стенам, большую печь, которую устанавливают посреди вагона, и дымовую трубу, которая выходит через потолок. Затем окна и двери вагона.
Крепко досталось в тот день нашим инженерам (которые, увы, не были специалистами по сборке железнодорожных вагонов, а знали только строительное дело), пока им удалось собрать один такой вагон для образца. Получился большой жилой вагон на колесах, а в нем место для пяти-шести человек.
Мы пригласили инженера израильской железной дороги, чтобы он высказал свое мнение об этом «динозавре». Он приехал, глянул, изумился, хорошенько осмотрел, затем рассказал нам, что «кабуз» — это жилой вагон, который был в употреблении, главным образом, в США, но давно уже «не соответствует стандарту». Его предназначение — служить жильем для железнодорожников и работников охраны, разъезжавших по огромным просторам Соединенных Штатов. Здесь они спали, ели, пили чай или кофе и грелись. Так как вагоны вышли теперь из употребления и списаны, то железнодорожные компании стараются сбыть их по дешевке. Тут на них и напал Гилади.
Мы доложили обо всем Эшколу. Ему захотелось увидеть «кабуз» собственными глазами, и он поехал с нами в Црифин.
В тот же день мы отправили Гилади срочную телеграмму: «Намерения у тебя были хорошие, но мы не нашли применения для кабузов. Продай оставшиеся 90 штук по любой цене, даже даром».
И вот таким образом «кабузы» остались лежать в Црифине, заброшенные и всеми забытые. А все-таки настал и их час.
Спустя несколько лет, когда мы начали осваивать богатства Негева и создавать там предприятия, Эшкол вдруг вспомнил о «кабузах», валявшихся без всякой пользы. Когда к нему явился начальник строящегося калиевого комбината и, как всегда, потребовал средств, Эшкол сказал ему:
— Вы у меня получите, друг мой, столько-то тысяч фунтов, а сверх того — еще и кабуз. Пожалуйста, не задавайте вопросов и не ломайте голову. Возьмите вот бумажку, подойдите к кладовщику, заберите у него один кабуз и поставьте его где-нибудь в Содоме. Это чудная штука, и она принесет вам немалую пользу!
Таким образом, Эшкол раздал кабузы в качестве бесплатного приложения предприятиям по добыче фосфатов в Ороне, медным рудникам в Тимне. Что они сделали с «кабузами», я не знаю и не очень-то допытываюсь…
Однако проблема жилья для новых иммигрантов настоятельно требовала решения. В один прекрасный день Эшкол собрал, не знаю уже которое по счету, совещание. Явились работники, занятые вопросами иммиграции. Прибыли инженеры и строители.
Работники отдела иммиграции представили ориентировочные данные об ожидающейся в ближайшие месяцы численности новых иммигрантов, работники по устройству иммигрантов и инженеры привели данные, иллюстрирующие положение с жильем. Пропасть между данными тех и других была прямо-таки катастрофической. Эшкол обратился к Бесину, самому бывалому из инженеров.
— Что у нас там имеется на складе? Может быть, там есть какой-нибудь строительный материал, из которого можно сколотить на скорую руку какое-либо жилье?
Инженер посмотрел в свои записи.
— Леса и досок, чтобы построить времянки, — нет; брезента для палаток — тоже нет. Есть большое количество гофрированной жести, которое мы заказали для крыш сараев и птичников. Но что можно сделать из гофрированной жести?
— Минуточку, — перебил его Эшкол. — А нельзя ли сколотить из этой жести что-нибудь наподобие бараков? Бараки из гофрированной жести?
— Но у нас ведь даже для стен нет леса!
— Тогда, может, и стены сделать из жести?
Инженеры посовещались между собой, набросали чертежи, обменялись мнениями. В конце концов, Бесин представил нам чертеж, напоминающий ящик, с деревянными столбами на углах и обитый по бокам и сверху гофрированной жестью.
Такие жестяные коробки площадью в 15 квадратных метров, в которых кое-как помещалась семья иммигрантов, можно было сколотить очень быстро и в любом количестве.
— А как мы назовем эти жестяные бараки? — спросил кто-то.
И тут же другой придумал название «жестянка» — на манер «землянки». Так на свет божий появилась «жестянка» — на языке иврит «пахон».
Тысячи «жестянок» покрыли страну. Они обладали всеми мыслимыми и немыслимыми недостатками: зимой в них коченели от холода, а летом — изнывали от жары. И все-таки они хоть на какое-то время давали возможность решить проблему. Увы, это «временное» решение растянулось на несколько лет.
Когда на складах не осталось и гофрированной жести, изобрели «полотнянки». Вместо жести, стены обшивали полотняными полосами, сшитыми из кусков брезента, непригодных для палаток.
Как грибы после дождя, вокруг городов и сел выросли лагеря из времянок, «жестянок» и «полотнянок». В центре каждого такого лагеря было составлено несколько двойных коробок, которые служили магазинами, конторами, синагогами, школами, детскими садами, амбулаториями и так далее. У каждой группы «жестянок» были установлены водонапорные колонки и примитивнейшие санузлы — все это из той же жести или старых досок.
Лагеря кишели людьми, утопали в пыли, и ни на миг в них не прекращался шум. Жили в этих лагерях в ужасной тесноте, суете и духоте. Это были знаменитые «маабарот».
Сегодня от десятков «маабарот», еще недавно покрывавших страну, не осталось почти и следа. Только тут и там можно увидеть в каком-нибудь дворе такую «жестянку», превращенную в сарайчик. Наступит день, и дети, выросшие в «маабарот», в «жестянках» и «полотнянках», и проведшие там свои отроческие и юношеские годы, будут гордиться теми днями, как гордятся первые поселенцы Хедеры «ханом» в котором они когда-то жили и валялись в лихорадке, или пионеры иорданской долины — своими первыми шалашами из саламанного кирпича в Ум-Джуни.
— Что вы понимаете? — скажет этот человек своим детям. — Что вы знаете, что такое «пахон»? Ну, давайте я вам расскажу…
Глава 5. МЕЛКИЕ ФАКТЫ. РЕШЕТО
Мы все приходили в те дни к Эшколу и изливали ему свои горести: «маабарот» битком набиты, палаток нет, зато есть ссоры; средств нет, зато есть режим экономии, сидячие забастовки и голодовки, демонстрации протеста целыми семьями, начиная со стариков и женщин и кончая грудными детьми. Что будет? Что будет?
Эшкол, бывало, говорил:
— Ребята! — так он обращался не только к ровесникам, но даже к людям старше его по возрасту, — наша жизнь похожа на решето. На это решето навалом и вперемежку набросали большие камни, и средние, и мелкие; речную гальку и песок, и пыль. Решето прямо ломится от груза и едва двигается вперед и назад, вперед и назад, безостановочно, в медленном, но равномерном темпе. Кажется, никогда не будет порядка в этом хаосе: ни один камень не найдет свое отверстие, и в конце концов решето выйдет из строя и остановится.
Но вы, ребята, что вы должны в таком случае делать? Только одно: двигайте решето. Двигайте изо всех сил! Пусть пот льется градом, пусть он ест глаза, пусть до боли ноют мышцы и глохнут уши от грохота! А вы знайте, двигайте! В конце концов крупные глыбы найдут свои большие отверстия, средние камни — средние отверстия, а камни поменьше — отверстия поменьше. Песок просыплется, пыль унесет ветром, и в конце трудового дня вы увидите чистые кучи камней, из которых можно строить прекрасные шоссе и дома. Но ни в коем случае не давайте решету остановиться ни на миг!
«ПРОСИМ СООБЩИТЬ СВОЕ МНЕНИЕ»
Еще в то время, когда Эшкол заведовал финансами Сохнута, а еще больше, когда он стал министром финансов, у нас начали увлекаться «научным» подходом к хозяйственным проблемам, и пошла мода на экономистов и хозяйственных советников. Правда, тогда, в начале пятидесятых годов, еще не было в помине «питомцев» профессора Патенкина. Всем заправляли экономисты, вышедшие из немецких и центральноевропейских школ, пожилые «герр докторы», получившие когда-то ученые звания в области политической экономии, излюбленной профессии состоятельных еврейских родителей в «доброе с