Они снова помолчали.
– Каким бы ни было твое решение, я знаю: ты приняла его не сгоряча, – сказал Оливер. – В этом мы можем быть уверены.
– Спасибо.
– Не надо меня благодарить. Ты будешь проходить комиссию?
– Пока даже не думала об этом. Честно. Посмотрю, как все пойдет. У Джайлза и без офицерского звания все отлично получается. Вы должны гордиться им.
– Я и горжусь. Предельно горжусь. Конечно, никакой отец не пожелает своему сыну такой судьбы, но война буквально поставила Джайлза на ноги. Не правда ли, удивительно? Пришлось дожидаться громадной трагедии, чтобы один человек почувствовал себя по-настоящему счастливым… И когда же ты отправляешься?
– Сама не знаю. Пока я прошла лишь предварительную медицинскую комиссию. Мне сказали, что сообщат. Должно быть, довольно скоро.
Ответ пришел быстрее, чем она думала. Уже через десять дней Барти получила письмо со штампом Министерства обороны. Ей надлежало в следующую пятницу явиться на вокзал Кингс-Кросс, имея при себе пустой чемодан.
Барти стояла и с улыбкой смотрела на письмо, ощущая прилив радости и облегчения. Наконец-то. Наконец-то она займется полезным делом. Наконец-то ее способности и знания послужат обороне страны, а военная дисциплина заглушит в ней ощущение пустоты и собственной никчемности. Ощущение, безжалостно преследующее ее на протяжении почти всей взрослой жизни.
Эту историю рассказывали и слышали многие, но никто не знал, было ли так на самом деле или нет. Говорили, что однажды немецкий летчик был вынужден прыгнуть с парашютом и его парашютные стропы зацепились за крыло английского истребителя. Немец извивался, как червяк на крючке, стремясь высвободить парашют. Кит тоже слышал эту историю, и она вызывала у него совсем иные мысли. Обычно люфтваффе воспринималась как громадная, обезличенная военная машина. И вдруг вместо машины – обычный человек, такой же военный летчик, как и ты, оказавшийся в смертельно опасной ситуации. В этом-то и был главный смысл истории. Многие, особенно девушки, часто спрашивали Кита: что он чувствует, когда кого-то сбивает? Он отвечал, что почти ничего, поскольку они воюют с самолетами, а не с людьми. Они не думали о человеке, торопливо выскакивающем из горящей машины. Просто мысленно желали ему благополучно добраться до земли и надеялись, что он доберется туда живым. Никто из летчиков не испытывал враждебности к своим противникам. С какой стати? Они ведь английские военные летчики, а не дикари. Они делали то, чему их учили, и не могли позволить себе поступать иначе. Они сражались за свободу, за свою страну. Если, сидя за штурвалом, слишком много думать, заработаешь нервную дрожь, и тогда тебя точно собьют. То же самое происходило, когда гибли их боевые товарищи. Чувство потери было огромным, она давило, но каждый знал: этому чувству нельзя поддаваться, иначе оно проникнет в тебя слишком глубоко и следующим можешь оказаться ты.
В воздушном бою, как в шахматах, нужно было просчитывать на несколько ходов вперед, атаковать раньше, чем атакуют тебя. В этом залог успеха. И сосредоточенность. Ничто не должно тебя отвлекать. Существовал очень странный феномен, который вполне мог считаться показателем сосредоточенности. В первый момент летчик видел, что окружен множеством других самолетов, своих и вражеских. Вокруг гудели «спитфайры», «харрикейны», «Мессершмиты-109», «Штуки» и прочие. Но потом он выбирал себе цель и начинал воздушный бой, после чего все остальные самолеты волшебным образом исчезали, и он оставался в пустом небе, один на один со своим противником.
Они стали героями, любимцами Англии. Все без исключения. Их обожествляли за мужество, лихое обаяние, ослепительные улыбки и молодость. Они и впрямь были совсем еще молоды, а потому беззаботны и не чужды радостей жизни. Стоило им вечером зайти в любой паб, и все торопились угостить их выпивкой. Девушки были к ним необычайно благосклонны. Если бы не его клятва верности Катрионе, он мог бы проводить каждую ночь с новой девушкой.
Они со смехом рассказывали о тяготах летных будней, как будто весь день напролет играли в крикет. Выпив третью или четвертую пинту пива, юные асы говорили: «Если вас подбили, прощайтесь с самолетом и поскорее сигайте вниз. Если сумеете быстро добраться до своего аэродрома, там вам уже готов другой самолет, и вскоре вы снова в воздухе». Никто не заикался о потерях самолетов, которые исчислялись сотнями. Чего волноваться, если авиационные заводы работали круглосуточно?
Вечера они проводили в окрестных пабах или катили прямо в Лондон в битком набитых автомобилях, не рассчитанных на такое количество пассажиров. В двухместный «эм-джи» Кита зачастую втискивались пятеро парней. Никакого лимита на бензин для военных летчиков не существовало.
Они любили наведаться в ночной клуб – в особой чести у них был «Кит-Кат», – чтобы выпить и потанцевать, а на рассвете возвращались, перевозбужденные и не испытывающие ни малейшей сонливости. У Кита появилась привычка вместе с выпивкой проглатывать четыре-пять таблеток аспирина, которые начисто отбивали сон. Утром, когда глаза все-таки начинали слипаться, он принимал бензедрин, и бодрость возвращалась. Такая комбинация представлялась ему безотказно работающей. А уж если похмелье совсем тяжелое, местный врач всегда даст глотнуть кислорода, и голова мгновенно прояснится. А дальше – как обычно: все рассредоточились и ждут приказа.
И все было просто замечательно, если не забивать себе голову мыслями.
«Но иногда, – писал он Катрионе, – в конце дня наступает совершенно особое состояние. Выйдешь куда-нибудь прогуляться. Вокруг тишина, и тебя охватывает чувство необыкновенного, всеобъемлющего покоя. Как будто нечто или некто находится рядом с тобой. Возможно, так оно и есть. Во всяком случае, мне нравится так думать».
Она писала часто: милые, нежные письма. Писала о том, как гордится им и как сильно любит его. Мысли о Катрионе придавали Киту мужества, когда это было необходимо, и избавляли от чувства одиночества.
«Битва за Францию закончилась. Мы на пороге битвы за Британию». Так говорил Черчилль, обращаясь по радио к народу. Он сумел более чем прозрачно намекнуть на возможность вторжения, не произнеся этого слова вслух. Пляжи на южном побережье опутали ряды колючей проволоки, захватывающие даже мелководье. Повсюду появились запрещающие знаки. Фабрики работали в три смены и семь дней в неделю, пополняя британские арсеналы. «Еще бы! Столько добра потеряли, защищая этих чертовых французов», – часто повторял лорд Бекенхем. Лорд Бивербрук, отвечающий за поставки вооружения, обратился к населению с призывом сдавать все ненужные им металлические предметы, чтобы помочь военной промышленности. Люди несли сковородки, тащили старые велосипеды и жестяные детские ванны. Все это, пройдя некий магический процесс, суть которого никто не понимал, становилось самолетами, танками и пушками.
Авиационные заводы выпускали по сотне «спитфайров» и «харрикейнов» в неделю. Потребность в самолетах была особо острой, поскольку нынешняя стадия битвы за Британию разворачивалась преимущественно в воздухе. Люфтваффе ужесточила бомбардировки южного побережья. Дувр теперь называли не иначе как «адским уголком».
В середине августа Кит получил двухсуточный отпуск. Когда он появился в доме на Чейни-уок, Селия сразу заметила, до чего же он изможден. Мальчишечье лицо огрубело, лучистые синие глаза потемнели. И как только он выдерживает это чудовищное напряжение?
– Да очень просто, – весело ответил Кит, наливая себе вторую, очень большую порцию джина с тоником. – Ничего иного нам не остается.
– Скажи, за это время ты потерял много товарищей?
– Несколько человек. Мы большие счастливчики, мама.
Ветераны вроде него могли называть себя счастливчиками. Новички часто гибли в первую неделю своего прихода в эскадрилью. Обучение летчиков было сведено к жесткому минимуму. Рассказывали, что новички учились принимать радиосообщения не в кабине самолета, а катаясь на велосипедах вокруг аэродрома.
– Мама, ты посмотри: на мне ни царапинки. Мне наверняка дали ангела-хранителя, и он в каждый полет сидит у меня на крыле.
– Но, дорогой…
– Мама, я тебе правду говорю. В воздухе нужно четко знать, что ты делаешь. Тогда ты в безопасности. Главная опасность исходит не от немцев.
– А от кого же тогда? От птиц?
– От силы гравитации. Она дает себя знать, когда ты перекрываешь дроссель, чтобы развернуть самолет. Не просто так, а потому что кто-то сидит у тебя на хвосте. Вот тогда-то сила гравитации и напоминает о своем существовании. Кровь отливает от головы, в глазах темнеет, руки и ноги тебя не слушаются.
Селия попыталась представить себе происходящее внутри небольшого самолета, который мчится со скоростью пятьсот миль в час, а его держат под прицелом несколько вражеских пулеметов.
– Кит! И ты еще будешь меня уверять, будто твои полеты совсем не опасны?
– Конечно. Я же сказал: главное – знать, что ты делаешь. А этот маневр нужен, чтобы обхитрить немецкого педика… Прошу прощения. Как только ты развернулся на сто восемьдесят градусов, он перед тобой как на ладони, и ты даешь очередь по его бензобаку.
– Понимаю, – произнесла Селия и сделала большой глоток джина с тоником.
– Мам, давай поговорим о чем-нибудь другом. Что новенького у Барти?
– Она сейчас в Лестере. Пишет, что вовсю учится военным премудростям. Очень счастлива.
– Я помню, она давно хотела уйти в армию. Кстати, а вы видели Тори – подругу Джея? Она в «Крапивниках» служит. Сногсшибательная девушка.
– Ты так считаешь? – спросил Оливер. – Нет, мы пока с ней не встречались. Джей приглашал ее домой, знакомил с ММ и Гордоном. Должно быть, у него это не мимолетное увлечение. Ты, наверное, знаешь, что Джей занимается дешифровкой.
– Да? – удивился Кит, и Селия мгновенно уловила его удивление.