– По-моему, это одно и то же.
– Не совсем. Мы с ним не ведем оживленную переписку. За полгода – всего два письма.
– И ты писала ему только о детях.
– Разумеется. Другое его не интересовало.
– Венеция, кончай играть с ним в прятки? Если тебе не хватает смелости, я сама ему напишу.
– Не вздумай! Если теперь ты не ревешь каждый день, это еще не значит, что у тебя есть право вторгаться в мою жизнь.
Адели стало лучше, несравненно лучше. Читая письмо Люка, впитывая его любовь, раскаяние, горе – он искренне горевал, что потерял ее по собственной вине, – Адель ощущала себя полумертвым зверем, чудесным образом спасенным из промерзлого и опасного внешнего мира. Ей хотелось узнать содержание письма немедленно. Она даже попросила Венецию распечатать письмо и прочесть ей по телефону. Но едва услышав: «Моя любимая, моя горячо и страстно любимая Адель…», она попросила сестру остановиться. Адель не хотела расплескивать свое счастье. Она подождет, она дождется своей первой счастливой весны со всеми ее бурными потоками.
Венеция приехала через четыре дня, привезя новорожденного сына и драгоценное письмо. Пересылать его почтой было бы неразумно из-за крайней ненадежности английской почты в эти дни. Письмо Люка и так целых шесть месяцев добиралось до Адели, и несколько лишних дней ничего не значили. Она немного повосхищалась новым племянником, поцеловала сестру и тут же поспешила к себе, унося драгоценный конверт. Адель читала письмо Люка ежедневно, вначале – по нескольку раз в день. Она не переставала изумляться его искренности.
Адель ожидала найти в письме Люка хотя бы легкий упрек. Возможно, даже сердитые слова. Вместо этого было только полное согласие с тем, как она поступила, любовь и тревога за ее безопасность.
Возможно, пройдут месяцы, прежде чем я узнаю, где ты и что с тобой. Дороги сейчас крайне опасны, и мне остается лишь молиться, чтобы новости о тебе были хорошими. Позвонить в Англию невозможно, а надежда получить твое письмо весьма призрачна сейчас, да и в ближайшем будущем тоже. Одному Богу известно, как повернется здешняя жизнь. Пока все более или менее нормально. Они еще не вошли, но уже где-то на подходе. Слухов, как всегда, предостаточно, но я предпочитаю не обращать на них внимания. Издательство Константена закрылось. Ги перебирается в Швейцарию. Уверен, что через какое-то время он свяжется с твоим отцом. Надеюсь, это письмо попадет к тебе достаточно быстро. Я отправляю его через специальную курьерскую службу журнала «Стайл». Буду с нетерпением ждать известий о тебе.
Со всей моей любовью к тебе, ma chère, chère Mam’selle Адель,
обожающий тебя Люк.
То, что бесило Адель в июне прошлого года, давно утратило свою остроту. Когда-то ее возмущало, что Люк недостаточно восхищается ею. Вот если бы он показывал это словами и поступками, она бы ни за что его не оставила. Так она думала тогда, но сейчас лишь горестно усмехалась своей порывистости. Когда-то ее возмущало, что он не желает становиться ее законным мужем. Ее злило его потребительское отношение к ней, его эгоизм, вспыльчивость и вечные замечания в ее адрес. Теперь и это казалось детскими капризами. Помнится, она говорила, что он недостаточно зарабатывает и при этом запрещает ей добавить в семейный бюджет даже один франк из заработанных ею денег. Какая чепуха! Сейчас для нее было главным, что Люк продолжал ее любить, что он простил ей это бегство. Более того, он был готов встать на колени и просить прощение за свое поведение. Она не могла без слез читать слова о том, насколько он теперь несчастен, и запоздалое признание, что настоящее счастье для него было в ней и детях. Главное – Люк по-прежнему любил ее и детей, любил больше жизни. Что бы ни случилось с ними, Адель должна знать и помнить: его любовь к ним не иссякнет, пока он жив.
Как бы алогично это ни звучало, но заверения Люка, что он продолжает ее любить, не держит на нее зла и не винит ни в чем, притушили в ней раскаяние и сделали ее счастливее. Адель призналась в этом Венеции, выборочно пересказав ей содержание письма.
– Давно пора, – сказала Венеция. – Он сам признал, что вел себя неподобающим образом и вполне заслужил такого ответа с твоей стороны. Как видишь, он понимает, что ты сделала это не в порыве раздражения и не сбежала от него с другим.
– Конечно, после его письма мне стало легче. И все-таки я должна была дать ему шанс объясниться напрямую, а не в письме.
– И что дальше? Ну, объяснилась бы. Понял бы он тебя. И ты по-прежнему была бы там.
– Да, – вздохнула Адель и замолчала.
Каково бы ей было сейчас там, в захваченном немцами Париже? Ее вполне могли арестовать и разлучить с детьми. Их всех могли арестовать. Даже если бы их не тронули, на что бы они сейчас жили? Война во многом изменила жизнь в Эшингеме, но все равно эта жизнь оставалась спокойной и безопасной. Адель понимала, что не вправе роптать на судьбу, и все же она очень тосковала по Люку и очень боялась за него.
Не сразу, но Адель начала оттаивать. Она чаще улыбалась. Она выпустила детей из-под своей удушающей опеки. Она стала помогать по дому, сидела с Китом и вместе с бабушкой работала на ферме. К ее удивлению, ей очень понравился фермерский труд.
Но темные полосы в ее жизни не исчезли. Они продолжались, и чаще, чем кто-либо думал. Об этом знала только Венеция. Идиллическую жизнь Адели начинали теснить страхи за Люка и бессильная злость на свою беспомощность и невозможность с ним связаться. Ей очень хотелось написать ему большое, теплое письмо. Фактически она написала несколько таких писем, сознавая всю бессмысленность своей затеи. Она звонила Седрику и спрашивала, существует ли курьерская связь между Парижем и Лондоном через Нью-Йорк. Даже разговаривая с фотографом, она понимала, что зря ему звонит.
От Седрика она узнала весьма специфичные парижские новости, которые тоже доходили через Нью-Йорк. Парижская мода была жива вопреки попыткам немцев переместить ее в Берлин. Журналы «Вог» и «Стайл» перестали выходить. Мода сделалась простой, функциональной и даже минималистской. Кутюрье экономили ткани. Раньше такие новости наверняка взбудоражили бы ее. Сейчас они воспринимались как пустой звук.
И тем не менее при всей своей подавленности, при всех своих страхах Адель была глубоко счастлива. Люк освободил ее от чувства вины. Она вновь ощущала любовь. Любовь и состояние благодати.
Через несколько недель после получения письма Люка Адели вдруг позвонила Хелена:
– Адель, у меня есть для тебя новость.
– Для меня?
– Да. Она касается отправки сообщений твоему… твоему…
– Люку? – услужливо подсказала Адель.
Ее всегда удивляло, до чего же тяжело давались Хелене подобные ситуации. Однако сейчас главным было не это, а сама новость.
– Как, каким образом? – спросила Адель.
– Через Красный Крест. Ты можешь отправить письменное сообщение. Это довольно легко… В общем-то, не очень легко, но есть хоть какая-то гарантия, что адресат получит твое послание.
– Боже мой, – слабеющим голосом прошептала Адель.
– Теперь слушай. Ты обращаешься в ближайшее Бюро консультации населения и заполняешь бланк. Там ты пишешь все, что хочешь сказать.
– Значит, я могу ему написать?
– Но на длинное письмо не рассчитывай. Существует лимит… Сейчас посмотрю, я специально выписала для тебя… Двадцать слов.
Двадцать слов. Достаточно. Вполне достаточно, чтобы сказать ему, что она в безопасности, что по-прежнему любит его и только совсем недавно получила его письмо.
– Значит, эти двадцать слов я должна написать на специальном бланке?
– У меня тут все подробно записано. – Хелена, как всегда, говорила властным тоном, но в нем улавливалось волнение. – Как я тебе уже сказала, идешь в ближайшее Бюро консультации населения. Двадцать слов – это само сообщение. Адрес, фамилия, имя и степень родства в них не входят. Потом твое сообщение перепишут на бланк Красного Креста.
– Ты хочешь сказать, мое письмо будут читать посторонние?
– Да. Существуют цензурные ограничения, поэтому ты и не можешь сама заполнить бланк Красного Креста.
– Так. Понимаю.
Адель почувствовала нарастающую злость, но вовремя спохватилась. Пусть ее послание прочтут десятки чужих глаз. Это хоть какая-то весточка. Для Люка ее письмо будет глотком свежего воздуха. Ведь сейчас он может думать, что она погибла или просто больше не желает его знать. Что ей важнее?
– Прости, Хелена, отвлеклась. Пожалуйста, продолжай.
– Сообщение на бланке Красного Креста отправят в Международный комитет Красного Креста, а оттуда его пошлют по указанному адресу. У них для этого есть свой Отдел международных отношений.
– Боже мой…
Адель вдруг почувствовала слабость во всем теле. Как здорово. Она сможет написать Люку! Положив трубку на столик, она спрятала лицо в ладонях.
Хелена продолжала что-то говорить, а ее молчание сочла за обрыв связи и стала спрашивать, слышит ли ее Адель. Адель трясущейся рукой взяла трубку:
– Хелена, я просто не знаю, как тебя благодарить.
– Меня-то за что? Это не я придумала. – Теперь в ее голосе слышался упрек. – Но я буду очень рада, если такой вариант тебе поможет.
В тот же день Адель на велосипеде отправилась в Биконсфилд, где находилось ближайшее к Эшингему Бюро консультации населения. До этого она несколько часов подбирала слова, стремясь выразить в них всю свою любовь к Люку и тревогу за него. Адель не без смущения протянула листок служащей бюро, на лице которой не отразилось никаких эмоций. Женщина внимательно прочитала написанное, кивнула, взяла семь положенных пенсов оплаты, после чего еще раз сверила адрес и сказала, что отправит сообщение Адели со следующей партией аналогичных посланий.
– И когда… Как скоро оно дойдет? – дрожащим голосом спросила Адель.
– Этого не знает никто. Думаю, вы понимаете, что такие сообщения идут далеко не прямым путем. Но можете быть уверены: ваше письмо дойдет до адресата.