Но она впустила его в свой дом, ощущая противную слабость во всем теле и шокированная своими чувствами. Она выдержала его незабываемый, пристальный взгляд. Она робко улыбнулась, когда он протянул ей фужер с холодным как лед шампанским.
– В вашей Англии чертовски трудно найти по-настоящему холодное вино. И как вы только это выдерживаете?
Она позволила себя поцеловать, хотя поцелуй был недолгим, не более чем легкое касание ее губ. Она позволила себя обнять, и его объятие было по-братски теплым, не более того. Она согласилась надеть единственное приличное платье, которое у нее было – черное, шелковое, с серебристым отливом, – и согласилась поехать с ним обедать. Она танцевала с ним в зале ресторана «Гросвенор-хаус», склонив голову, закрыв глаза и замирая под напором старых, забытых уже ощущений, вновь нахлынувших на нее. Она согласилась встретиться с ним и на следующий вечер.
– Может, отправимся в «Савой»? – предложил он. – Мне говорили, там совсем недурно и у них даже есть лед.
Она выслушала историю его крайне неудачного брака, изо всех сил заставляя себя не верить тому, что слышит.
– Я женился на ней только потому, что не мог жениться на тебе, и ты это знаешь.
Она пыталась поверить, что он изменился в лучшую сторону, стал более чутким и внимательным. А потом… потом случилось то, что уже не могло не случиться: она оставила его у себя на ночь, и они провели эту ночь в одной постели. Он овладел ею… правильнее сказать, вторгся в нее. Там было мало нежности, но много силы и страсти… Он по-прежнему оставался превосходным любовником.
На следующий день, когда он ушел, а она переодевалась в свою аккуратно выглаженную форму – ни обнаженных плеч, ни глубокого выреза, – ей понадобился носовой платок. Она выдвинула ящик комода и увидела письмо Джона. То самое, что она читала в холодной ванной, когда позвонил Лоренс. Она тогда спешно спрятала письмо, поскольку до прихода Лоренса оставалось не более пяти минут и ей нужно было спешно одеться. Потом она забыла о письме. Напрочь забыла. И вот теперь она сидела, охваченная стыдом и отчаянием, и смотрела на конверт. У нее не хватало смелости дочитать письмо, прочесть слова любви от человека, за которого она обещала выйти замуж и которого так легко и быстро предала. Ей не верилось, что события двух неполных дней не плод ее воспаленного, больного воображения. Неужели она способна на такое?
Лоренс был расквартирован в Лондоне. Это отсекало все надежды, что вскоре он отправится на север Шотландии или в Ирландию – две основные базы американцев – и снова исчезнет из ее жизни. Он, если так можно выразиться, был не совсем на военной службе, хотя и имел почетное звание полковника и ходил в военной форме. Лоренс утверждал, что это сделано для «упрощения вещей». Он был прикомандирован к штабу Эйзенхауэра и работал в военной разведке переводчиком.
– По возрасту я уже не гожусь в солдаты, – объяснял он ей. – Но я нашел свою дорожку в армию. Я занимаюсь очень интересной работой.
У него были потрясающие способности к языкам. На некоторых он говорил очень хорошо, включая и русский. Он даже мог объясняться на японском.
– Но командование в основном интересует мой немецкий и, возможно, французский.
Барти удивляло, что он вообще пошел в армию, да еще добровольцем.
– Зачем? Твой возраст уже не подлежит призыву. Тебе ведь сейчас…
– Сорок пять, – подсказал Лоренс. – Правда, невероятно?
– Тогда…
– Я захотел сам. Мне это представлялось головокружительным приключением.
Его слова не были пустой бравадой. Он всегда охотился за новыми впечатлениями, а его смелость граничила с безрассудством.
– А еще, – добавил он, улыбаясь своей медленной, словно неохотной улыбкой, которую она никогда не могла забыть, – я хотел попасть в Англию и найти тебя. Туристом сейчас не приедешь. Смерть казалась мне куда меньшим злом, чем перспектива никогда больше тебя не увидеть.
Подумав над услышанным, Барти улыбнулась и спросила:
– Неужели это так опасно? Чем же ты занимаешься?
– В данный момент наслаждаюсь твоим обществом и болтаюсь по Лондону. А потом моя работа может стать опасной.
– Почему?
– Допрос пленных. Мы будем рядом с передовой.
– Теперь понятно. А как ты меня нашел?
– Это оказалось совсем просто. Позвонил в «Литтонс». Мне ответили, что ты ушла в армию, потом спросили, кто я такой. Я назвался одним из американских Литтонов, который давным-давно не виделся со своей английской родней. Девушка, с которой я говорил, оказалась очень любезной. Она сообщила мне твой адрес и дала номер телефона.
– Ясно, – пробормотала Барти, решив при первой же возможности поговорить с Верой Мартин – новой секретаршей издательства, сильно отличающейся от бдительной Дженетт Гоулд.
– Остальное ты знаешь. А как твои армейские будни? Твой род занятий опасен? Мне кажется, что да.
– Такое бывает, но редко, – ответила Барти. – Сейчас это обычные рутинные дежурства.
Если бы и все другие стороны ее жизни состояли из подобной рутины!
Лоренс практически не изменился. Пять лет не оставили на нем никакого отпечатка. Его волосы по-прежнему были золотисто-рыжими, а глаза – все того же сине-зеленого цвета. Он немного похудел, но оставался мускулистым. От него так и веяло силой и здоровьем. Поскольку Лоренс рассчитывал отправиться с ней на обед, то приехал в гражданской одежде – в элегантном смокинге. На следующий вечер он предстал перед ней в такой же элегантной форме американского офицера.
– Пришлось сшить ее на заказ. Та, что выдали, ужасно на мне сидела.
Приехав, Лоренс долго вглядывался в нее, потом сказал, что она тоже ничуть не изменилась.
– Помню, у тебя волосы были подлиннее. Настоящая львиная грива. Кстати, это не мои слова, а леди Селии. Пожалуй, я бы не прочь встретиться с ней. И глаза у тебя те же. Твои изумительные глаза. И шея, длинная, грациозная шея. Она мне снилась. Барти, ты стала еще красивее. Намного красивее, чем была.
Лоренс много говорил о своем браке, о годах, прожитых без нее.
– Это был ад. Сущий ад. Несчастливый брак подобен тюремной камере, которую ты вынужден делить с тем, кого терпеть не можешь.
– Тебя никто не вынуждал жениться на этой женщине.
– Я должен был на ком-то жениться.
– Но зачем?
– Чтобы показать тебе свое отчаянное положение.
– Лоренс, но ведь это просто смешно.
– Только не для меня. Ты знала, как сильно я тебя люблю и как сильно тебя хочу. Это было самой наглядной декларацией моего отчаяния. Я показывал тебе, до чего мне худо и на какой новый отчаянный шаг готов пойти.
– Ты говоришь совершенно абсурдные вещи. До сих пор я слышала только о твоих страданиях. А каково твоей жене? Думаешь, ей легко жить с тобой, зная, что ты ее не любишь?
– Когда она за меня выходила, ей меньше всего была нужна любовь. Ей хотелось моих денег. Шикарного дома. И разумеется, детей.
– Конечно детей. И сколько их у вас?
– Двое. Замечательный сынишка, которого зовут Бартоломью.
– Бартоломью?
– Да. В честь тебя. Тебе нравится?
– Ты назвал в честь меня сына, родившегося от другой женщины?
– Да, и мне очень понравился сам замысел. В этом есть что-то очень извращенное, ты не находишь?
– Не знаю, – пробормотала откровенно шокированная Барти. – Мне это кажется… чрезвычайно странным.
– Тебе, может, и кажется. А мне ничуть. Мы зовем его Бифом. А еще у меня дочка. Кэтрин. Кейт. Вылитая мать и так же себя ведет. Очень избалованная.
– Иными словами, совсем не в отца.
– Барти, я никогда не был избалованным, – с легким раздражением напомнил ей Лоренс.
Она не спорила. Спорить с ним было бессмысленно.
– Я люблю тебя, – сказал он, и тон его стал вдруг серьезным. – Моя любовь к тебе абсолютна. Не могу поверить, что я снова тебя обрел.
– Лоренс, ты меня не обрел.
– Обрел, – сказал он, глядя на нее своими удивительными глазами. Потом взял ее руку и стал целовать. – Я обрел тебя и на этот раз уже не отпущу. Тут просто нечего обсуждать. Ты должна согласиться. И ты согласишься, я знаю.
– Лоренс…
– Не надо слов. Не будем терять время понапрасну. Если ты говоришь, что через полтора часа должна ехать к себе в часть, нам надо успеть заняться очень важным делом. Прежде всего, мы оба снимем с себя всю одежду.
– Лоренс, я совсем не хочу.
– Нет, ты хочешь. Очень хочешь. Я помню твои жесты, Барти. Когда ты увиливаешь, ты начинаешь теребить волосы.
– Теребить волосы? – изумленно переспросила она.
– Да. А когда ты нервничаешь, то чешешь нос. Когда читаешь, то постоянно откашливаешься. Когда голодна, делаешься весьма раздражительной. И это еще не все наблюдения. Если ты опаздываешь, то становишься неуклюжей, на что-нибудь натыкаешься и за что-нибудь задеваешь. А когда тебе хочется секса, ты затихаешь. Становишься все тише и тише. Обожаю эту тишину.
– Надо же, как старательно ты изучил мои повадки. Лучше, чем кто-либо.
– Сущая правда, – согласился Лоренс и принялся расстегивать ее платье. – Все эти годы, живя без тебя, я каждый день очень старательно и последовательно вспоминал каждую черточку твоего характера. У меня был целый мысленный список, и я проходил его от начала до конца, чтобы только ничего не забыть. Не упустить ни одной мелочи…
– Боже мой, – прошептала она, чувствуя свою беспомощность.
Рядом с ним она всегда чувствовала свою беспомощность.
Поезд шел в Кройдон. Унылые пригородные домишки, подцвеченные заходящим солнцем, казались Барти на редкость красивыми. Ее тело пело, вспоминая недавние наслаждения. В голове царила полная неразбериха. Барти было и радостно, и невыразимо грустно.
Как она справится со всем этим? Ради всего святого… или во имя адских бездн… как ей теперь жить?
В середине лета Иззи приехала в Эшингем на каникулы.
– Как приятно сюда вернуться, – призналась она Киту, когда они пили чай на террасе. – Челтенхем мне нравится. Пожалуй, я даже люблю школу. Но здесь такой покой. Мне очень не хватало тишины и покоя.