– Надеюсь, он не уподобляет себя нашей королевской семье?
– Нет, конечно. Он имел в виду… Я думаю… Если у тебя много всего, ты можешь уберечься от любой депрессии.
– Раз уж ты им увлеклась, он наверняка очень обаятелен. Какая волнующая история. Только до жути жаль, что из-за него вы с Мод поссорились.
– Правильнее сказать, это Мод со мной поссорилась. Я по-прежнему считаю ее своей подругой. Если бы мы вместе поплыли в Англию, у нас было бы достаточно времени для разговоров и я постаралась бы убедить ее, что я ей вовсе не враг.
Барти вздохнула. Узнав, что она отплывает в понедельник на одном пароходе с Робертом, Мод наотрез отказалась ехать. Для Барти это было равносильно пощечине. Роберт свою поездку не отменил, но на борту они виделись мало. Океан в это время года сильно штормило, и он был вынужден сражаться с морской болезнью. В один особо ветреный день Барти стояла на палубе. Громадные волны то вздымали корабль, то бросали его вниз. Тревога за Уола на какое-то время отступила. Барти подумала о мучениях Роберта. Когда шторм утих, она зашла к нему в каюту и стала уговаривать выйти на палубу.
– Это так удивительно. Вам нужно слиться с морем, с ветром, ощутить себя частью стихии.
Роберт лишь посмотрел на нее с нескрываемым ужасом и снова закрыл глаза.
Но он был тронут ее заботой и ежедневными визитами к нему. Когда океан успокоился и Роберт смог поговорить с Барти, их отношения восстановились. Она видела, что он по-прежнему ошеломлен и даже шокирован ее отношениями с Лоренсом. Барти понимала: до конца ей Роберта не переубедить. Главное – чтобы он перестал видеть в Лоренсе врага. Отчасти ей это удалось.
– Нам с вами обоим не изменить нашего отношения к Лоренсу, – сказала она Роберту. – Но почему мы должны ломать из-за него нашу дружбу? Тем более что по сравнению со здоровьем Уола – это просто пустяк.
– Ты права, – согласился Роберт, болезненно улыбнувшись и потрепав ее по руке.
В тот день они получили обнадеживающую радиограмму: Уол наконец пришел в сознание.
Но никакие радостные вести не могли подготовить Барти к тому, что она увидела, когда вошла в больничную палату Уола. Сознание к нему вернулось, однако никто не знал, в какой степени. Он видел и слышал. Селия нарочито бодрым тоном, за которым скрывались ее собственные страхи и тревоги за мужа, сообщила Барти, что говорить он по-прежнему не может и, кроме правой руки, его тело остается полностью парализованным.
– Специалист настоятельно рекомендовал принять его состояние как данность и смириться. Инсульт у Оливера был очень серьезным. Этот врач сказал: нам еще повезло, что Оливер остался жив. Но у меня свои представления. Я сказала, что не собираюсь смиряться. Я договорилась еще с несколькими крупными специалистами по инсультам. Каждый день я замечаю улучшения в его состоянии. Пока незначительные. Но я убеждена: его выздоровление лишь вопрос времени.
Барти смотрела на хрупкую, молчаливую человеческую оболочку, некогда бывшую ее любимым Уолом, и ей было очень трудно верить словам Селии.
Но этим крупным специалистам еще не доводилось сталкиваться с леди Селией Литтон. Через две недели один угрюмый невролог согласился: да, левая рука Оливера проявляет некоторые признаки движения. Лично он не назвал бы невразумительное мычание речью, однако он, несомненно, обрадован тем, что пациент вообще способен издавать какие-то звуки. Селия ледяным тоном заявила врачу, что она замечает не «признаки движения», а настоящие движения левой руки Оливера, которые с каждым днем становятся все увереннее. «Невразумительное мычание» на самом деле легкоразличимые слова. Нужно лишь взять на себя труд внимательно прислушаться.
– Мама так отчитала беднягу, что он поспешил поскорее убраться, – рассказывала потом Венеции Адель. – Теперь она нашла другого специалиста. Задумала перевезти папу из больницы домой. Говорит, в привычной обстановке ему будет намного лучше. Естественно, маме придется поселить у нас и нескольких сиделок. Скажу тебе честно: я им не завидую.
Впоследствии Оливер признавался Венеции, что в первые недели после возвращения домой он был готов отдать все на свете, только бы снова вернуться в больницу. Его привезли в дом на Чейни-уок, где из одной гостиной второго этажа соорудили подобие палаты.
– Помещение должно быть на фасадной стороне дома, чтобы Оливер мог видеть реку, – заявила Селия. – Он всегда любил смотреть на воду. Это его стимулирует. Доктор Рубенс так и сказал: «Стимулирование – это все».
Вскоре имя доктора Рубенса стало наводить ужас на домашних. Селия узнала о его существовании случайно, от подруги. Доктор Рубенс весьма неожиданно сочетал в одном лице квалифицированного невролога с убежденным натуропатом и хиропрактиком. Для Селии этот человек был главным авторитетом после Бога. «И ее самой», – хихикая, добавляла Адель. Селия постоянно цитировала его слова, произнося их везде и всюду: в «комнате выздоровления» (именно так она требовала называть бывшую гостиную, где лежал Оливер), за обеденным столом и даже на работе. Доктор Рубенс предписал «выздоравливающему» (ни в коем случае не больному!) строгую диету, целиком состоявшую из сырых фруктов и овощей. Домашняя повариха теперь часами крошила, протирала и отжимала их, делая соки и пюре, которыми затем Оливера кормили с ложки. Кормлением занималась либо сама Селия, либо кто-нибудь из сиделок.
Но этим предписания доктора Рубенса не ограничивались. Он настаивал на щадящем массаже позвоночника, что являлось жизненно важным для здоровья центральной нервной системы. Его советы противоречили мнению всех остальных специалистов, без конца твердивших Селии, что центральная нервная система Оливера повреждена непоправимо. Доктор Рубенс говорил о необходимости физиотерапевтических процедур, которые должны длиться по нескольку часов.
– Поймите, леди Селия, мышцы нельзя оставлять в бездействии, – говорил он. – Чтобы сохранить их силу, они должны получать надлежащую порцию упражнений, а это, в свою очередь, стимулирует центральную нервную систему.
После нескольких изнурительных часов, когда все его мышцы сжимали, сминали, сгибали, разгибали и вытягивали, наступал черед терапии речи. Фактически Оливера заново учили говорить. Бо́льшую часть времени Селия занималась с ним сама, не делая мужу ни малейшей поблажки.
– Нет, Оливер, я просила тебя произнести не «лак», а «мак». Звук «м». Ммм. Сомкни губы и толкай их вперед, одновременно произнося этот звук… Нет, я тебя не слышу. Попробуй еще раз. Ммм. Мак. МАК… Оливер, ты ленишься. Еще раз… Да, теперь лучше. Только не пытайся мне сказать, что ты устал. У тебя будет предостаточно времени для отдыха. Это очень важное упражнение.
Вся семья наблюдала – поначалу с любопытством, затем с тревогой и, наконец, с чувством благоговейного восторга, – как в конце второй недели Оливер приветствовал каждого, кто к нему входил, поднимая левую руку. К концу третьей он уже смог произнести, правда запинаясь и с заметным напряжением, слова «Кит» и «Барти».
– Конечно, ты начал со своих любимчиков, – подмигивая отцу, говорила Адель, понимая, что дело совсем не в этом, а в наибольшей простоте этих имен.
Потом он смог произнести «Делл» и еще через десять дней – «Нецья». Венеция была рада услышать от отца и такой вариант своего имени. Только имя Джайлз Оливеру никак не давалось. Селия объяснила сыну, что его имя содержит весьма трудные согласные звуки, добавляя при этом, что Оливер еще не произнес и ее имени. Однако Джайлз усматривал во всем этом новое подтверждение своей вины и отцовской враждебности по отношению к нему. В таких моральных веригах он являлся домой, пред очи Хелены.
Но ждать какой-либо поддержки и сострадания от жены было бесполезно. Хелена восхищалась доктором Рубенсом и его методами. Она живо интересовалась книгами по естественному исцелению. Особенно ее вдохновляли описываемые там случаи исцеления, которые она называла «граничащими с чудом».
– Знаешь, Джайлз, можно насмехаться над всем этим, но не забывай, что другие доктора вычеркнули твоего отца из списка полноценных людей. А доктор Рубенс за считаные недели сотворил с ним настоящие чудеса.
Джайлз возражал, говоря, что отец поправился бы и без этого «кудесника» и что близняшки и ММ придерживаются такого же мнения. Хелена же воспринимала слова мужа как лишнее подтверждение уникальности методов доктора Рубенса.
– Джайлз, нельзя быть таким ограниченным. Открытый ум – большое богатство.
Хелена несколько раз пыталась навестить Оливера, но почему-то всегда ее визит совпадал со временем отдыха. Селия вежливо, но решительно говорила невестке, что после интенсивных занятий «выздоравливающему» необходим полный покой и она не рискнет нарушить предписание доктора Рубенса. Однако сама Селия постоянно нарушала этот пункт предписаний, равно как и ее друзья, визиты которых она считала благотворными для Оливера. «Слава богу, никого из маминых фашистов», – говорила Венеция. Его навещали Джей Литтон, Себастьян Брук, сыновья Венеции – «доктор Рубенс говорил, что присутствие детей очень стимулирует выздоравливающих», – и, конечно же, леди Бекенхем. Теща оказалась весьма способной массажисткой и после ускоренного курса, преподанного ей одной из сиделок, взялась за дело.
– Не бойтесь, я не причиню ему ни малейшего вреда. Как-никак, я очень давно занимаюсь лошадьми и уж всегда смогу распознать, какая мышца напряжена и где прикосновение вызывает боль.
Короче говоря, к концу второго месяца можно было говорить, что выздоровление Оливеру гарантировано, пусть и не такое быстрое, как хотелось бы. Барти решила, что ей пора возвращаться в Нью-Йорк.
– Вряд ли мое присутствие теперь так необходимо, – с оттенком извинения сказала она. – Меня ждут на работе, и я не могу злоупотреблять великодушием Стюарта.
– Конечно. Мы понимаем, – с холодной учтивостью ответила ей Селия. – Хотя, уверена, Оливер будет скучать без твоих чтений. Ты же знаешь, как он всегда ждет этого времени. Я делаю все, что в моих силах, но мне тоже надо возвращаться на работу. Без меня издательство просто развалится. Я потратила столько сил, пытаясь научить наших работников самодисциплине. Что уж там говорить, если даже Эдгар Грин забыл, что наша первейшая забота – пестовать авторов и выпускать книги. Он днями напролет занят разговорами с посетителями, на которых вообще не должен был бы тратить время. При такой расхлябанности через год нам будет нечего издавать.