– И тебя я люблю, Люк.
– Я просто entiché, моя любимая Mam’selle Адель, – сказал он, целуя ей руку и объясняя, что entiché означает «очарован». – Я вчера нашел соответствие. Но французское звучит красивее, правда?
Завтракали они на балконе, макая круассаны в кофе. Солнце было уже достаточно горячим. Успокоившаяся Адель лениво потягивалась и улыбалась Люку.
– Люк, я так счастлива. Сегодня я отлично себя чувствую. Меня совсем не тошнит.
– Рад слышать. Мне скоро нужно будет идти на работу. Я же теперь семейный человек и несу ответственность за семью.
– Люк…
– Да, cherié.
– А твоя жена? Ты действительно от нее ушел?
– Да, я действительно от нее ушел. Два дня назад, после твоего звонка.
– Должно быть, она… огорчена, – осторожно сказала Адель.
– Скорее раздосадована. Я же тебе говорил: она уже давно меня разлюбила. Она находит меня… малость неподходящим. Скучным, не слишком успешным. Но ей осталась наша довольно большая и очень теплая квартира и изрядное количество моих денег. Теперь она сможет жить там со своей матерью и своим элегантным и вполне подходящим любовником.
– Да, – прошептала Адель. – Понимаю.
– Таковы особенности «любви по-французски».
– Люк, чтобы нам с тобой жилось счастливо, давай полностью исключим из нашей жизни одну вещь.
– И какую же?
– «Любовь по-французски». Я тебя очень прошу.
– Кстати, не такая уж плохая штука, – улыбнулся Люк. – Посмотри на нас. Это она сделала нас счастливыми.
В сказанном им не было ни крупицы логики, и Адель не знала, шутит Люк или говорит всерьез.
Глава 22
Три недели подряд Барти избегала встреч с Лоренсом. Она была по горло сыта его назойливостью, скрытностью и нечестностью. Она злилась на себя, что не сумела заглянуть дальше его обаяния. Стараясь вернуть ее прежнее отношение, Лоренс попробовал было свою обычную тактику, закидывая ее цветами и подарками. Тактика не сработала: все его пакеты и букеты Барти отсылала назад. Он без конца звонил ей на работу и домой, пока она не пригрозила заявить в полицию, если звонки не прекратятся. Тогда от него лавиной пошли письма: холодные, едкие. Лоренс писал, что теперь ясно понял: никаких чувств к нему у нее не было, а глубину его чувств к ней ей не дано понять. Он утверждал, что Барти просто пользовалась им, получала от него все, что хотела, и теперь, повернувшись к нему спиной, наверное, подумывает о новых приключениях. Она стойко выдержала этот эмоциональный шантаж, и тогда он снова ей позвонил. Его голос в телефонной трубке звучал сокрушенно, без привычной самоуверенности. Потом от него стали приходить длиннющие письма совсем иного содержания. В них Лоренс ругал себя, умолял Барти представить, как тошно, пусто и одиноко ему сейчас, умолял простить его или хотя бы внимательно выслушать.
И Барти не выдержала, сдалась. Она злилась на себя, ругала за мягкотелость, но сил на дальнейшее сопротивление его натиску у нее не было. Была пятница, и ей вовсе не улыбалась перспектива еще одного уик-энда, проведенного под аккомпанемент его письменных раскаяний и сожалений.
– Хорошо, Лоренс. Сегодня вечером я встречусь с тобой. Но не за обедом и не за выпивкой. Просто встречусь.
– Где?
– Не имеет значения. Например, в Центральном парке.
– Там сейчас вечерами слишком жарко и людно. А как насчет «Русской чайной»?
Барти нравилось это заведение, немного мрачноватое, слегка экзотическое, круглый год с рождественскими гирляндами маленьких разноцветных лампочек и огромным количеством часов, которые показывали разное время.
– Хорошо. Но засиживаться я там не собираюсь. Выслушаю твои объяснения и уйду.
– Прекрасно.
Барти очень боялась, что совершает чудовищную ошибку, но у нее сейчас не было сил на правильные и осмысленные поступки.
Лоренс уже ждал ее. Он выбрал столик в дальнем углу ресторана. Вид у него был просто жуткий, и Барти, несмотря на всю свою злость, ощутила укол совести. Лоренс заметно похудел и осунулся. Блеск в глазах сменился измождением, и даже золотисто-рыжие волосы потускнели. Он весь потускнел.
Увидев Барти, он встал, протянул ей руку.
– Спасибо, что пришла. Прошу, – указал он на соседний стул.
– Благодарю. – Она села.
– Я заказал чай. Как видишь, ничего крепкого и опасного.
– Хорошо, – лаконично ответила Барти.
– Я по тебе так скучал.
– Неужели?
– Да.
– Тебе бы не пришлось скучать, будь ты с самого начала честен со мной.
– Я тебя не обманывал, – заявил он.
– Конечно. Просто вел себя нечестно.
– Не до конца честно, а это большая разница.
– Лоренс, пожалуйста, не пытайся меня заболтать и запутать. У меня нет на это сил.
– Я и не пытаюсь тебя запутать, – возразил он. – Просто излагаю факты так, как их понимаю.
– Но я их понимаю не так. Думаю, и другие тоже.
– Барти, ради бога, – произнес он с оттенком прежнего высокомерия, отчего ей, как ни странно, стало несколько легче. – Ты мне позволишь изложить свою версию? Или ты сразу выступишь в роли жюри присяжных и вынесешь приговор, даже не выслушав показания?
Барти молча смотрела на него. Молчание затягивалось.
– Ну что ж, Лоренс, излагай свою версию. Только прошу тебя, как можно короче. Самую суть.
Он улыбнулся одними губами:
– А тебе никогда не хотелось вместо редактора сделаться адвокатом?
Конечно, она должна была бы знать об этом. Такой вывод следовал из безупречной, неоспоримой логики его повествования, куда было вкраплено самооправдание и эмоциональный призыв к милосердию. Лоренс призывал ее хотя бы ненадолго принять его точку зрения.
Согласно его версии, еще в самом начале их знакомства он хотел рассказать ей правду. Но опасался, что это лишь повредит зарождающимся отношениям. Как бы отнеслась к нему Барти, узнав, что он обладает громадной властью не только над ее профессиональной жизнью, но и над издательством, в котором она работала? Такое признание наверняка ошеломило бы ее и даже испугало.
– Похвальная скромность, – огрызнулась Барти.
Каждый раз, встречаясь с нею, он собирался ей сказать, и каждый раз это становилось все труднее. Потом он вообще оставил эту затею. Барти притягивала его. Он влюблялся, думал только о ней, исполнял ее малейшие желания. Да и так ли уж нужна эта правда, если они любят друг друга?
Лоренс напомнил ей, что практически не вмешивался в дела нью-йоркского филиала «Литтонс». Он никогда не появлялся в издательстве, за исключением ежегодного заседания совета директоров. Политика издательства его совершенно не интересовала. Ему было все равно, какие книги они выпускают или, что важнее – здесь он усмехнулся, – какую прибыль приносят.
О том, что Лоренс владеет почти половиной акций нью-йоркского филиала «Литтонс», в издательстве знали лишь несколько человек из высшего руководства.
– К чему это афишировать? – спросил он. – Вряд ли я виноват, что Стюарт Бейли тебе не рассказал. И опять-таки, а почему он должен был рассказывать? Откуда он мог знать, что между нами что-то возникнет?
Акции нью-йоркского филиала «Литтонс» достались Лоренсу от его матери. Он их не просил, никогда не видел в них особой ценности, часто подумывал продать, однако не продавал.
Он с улыбкой добавил, что, к счастью, не обладает коварством Макиавелли, иначе, учитывая его финансовые возможности и власть над издательством, это могло бы серьезно осложнить их отношения. Особенно в первые недели знакомства.
– Это как? – спросила Барти, злясь на себя, что ее тянет улыбнуться.
– Я мог бы потребовать, чтобы тебя уволили, и тогда виделся бы с тобой столько, сколько захочу. Или мог бы потребовать назначить тебя главным редактором. У меня был широкий простор для самых диких и безумных решений. Например, я мог бы разогнать все высшее руководство, а рядовым работникам обеспечить головокружительный карьерный взлет. Мог бы переместить издательство в Эллиотт-хаус. Мог бы начать вмешиваться в рекламные дела и издательские планы. Мог бы купить с потрохами все эти «Даблдеи» и «Брентано». Я мог бы…
– Понятно, – перебила его Барти. – Основную идею я уловила.
– Но я ничего этого не делал. Сидел себе тихонько и надеялся… Да, глупо надеялся, что ты вообще ничего не узнаешь. А ты узнала, и моя скромность вызвала у тебя разные дурные мысли обо мне. Это как-то жестоко с твоей стороны.
– Знаешь…
– Знаю. Это даже очень жестоко. Скажи, я тебе причинил какой-то вред?
– Огромный, – не задумываясь, ответила Барти. – Я неожиданно узнала, что ты вовсе не такой, каким я тебя представляла.
– Неужели, Барти? В чем я не такой?
– Мне это трудно объяснить. Но для меня это было колоссальным ударом. Представляешь? Узнать, что ты владеешь половиной издательства, в котором я работаю? А я-то представляла, что ты не имеешь никакого отношения к издательскому миру. Радовалась, что моя работа полностью независима от тебя и твоего влияния. Ты же знаешь, как мне важно и дорого то, чем я занимаюсь.
– Да. Я только не могу понять, почему тебе это так важно.
Барти незаметно для себя подалась вперед:
– Лоренс, ты не рос в тех условиях, в каких пришлось расти мне. От тебя не требовалось на каждом шагу быть благодарным. Ты не чувствовал себя обязанным, не терзался мыслями о том, что ты хуже всех остальных. Ты не родился в бедной семье, иначе ты меня лучше понимал бы. То, что я делаю, я делаю сама.
– Да неужели? – спросил Лоренс, подняв брови и буравя ее глазами. – Барти, ты сейчас говоришь правду? Значит, все, что ты сделала, – результат исключительно твоих усилий? И работу в Нью-Йорке ты тоже получила самостоятельно? Скажешь, твоя приемная семья здесь ни при чем?
Барти нахмурилась. Он ударил по ее больному месту.
– Да, мне помогли. Но и в Лондоне, и в Нью-Йорке я должна была своей работой доказывать, что достойна места, на которое меня взяли. Пожалуй, здесь даже сильнее, чем в Англии. И потому я работаю, не считаюсь со временем, не позволяю себе брать отгулы, никогда не опаздываю и даже есть стараюсь у себя на рабочем месте, чтобы не тратить лишнее время. Книга, выпуск которой мне поручили…