Это обстоятельство, в связи с хорошо известными Мне качествами Вашими как опытного и искусного военачальника, дало Мне основания к назначению Вас командующим 3-й армией.
Ближайшие же вслед за назначением Вашим события вполне оправдали Мои ожидания.
Рядом блестящих операций, заключившихся взятием 21 августа минувшего года укрепленного города Львова, было положено начало к закреплению за Нами древнерусской земли нашей – Галиции.
Столь ярко выразившиеся под руководством Вашим успехи нашего славного оружия побудили Меня использовать Ваши военные дарования на более высоком и ответственном посту главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта.
И в этой должности Вы выказали присущие Вам высокие качества, победоносно отразив яростные атаки австро-германских войск на город Варшаву.
Последовавшие за сим упорные бои, имевшие результатом своим поражение неприятеля под Праснышем, еще раз подтвердили Ваше искусство в управлении войсками.
В свое время мужество и доблесть Ваши побудили Меня пожаловать Вас кавалером ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4, 3 и 2-й степеней и назначить Вас Моим генерал-адъютантом; ныне же за столь высокие заслуги престолу и отечеству выражаю Вам Мою душевную признательность.
К сожалению, расстроенное неустанными трудами и тягостями военно-походной жизни здоровье Ваше не позволяет остаться Вам долее в рядах вверенных Вам доблестных армий, с коими Вы сроднились на общем великом деле борьбы с упорным и дерзким врагом Нашим.
Ценя в Вас не только выдающегося военачальника, но также опытного и просвещенного деятеля по военным вопросам, каковым Вы зарекомендовали себя как член военного совета, Я призвал за благо назначить Вас ныне членом Государственного совета.
Пребываю к Вам неизменно благосклонный.
После прочтения указа государя императора у Баташова словно что-то оборвалось в груди. Но только не из-за того, что его бывшего командующего фронтом сместили так тихо и буднично. Этого он ожидал давно, еще с тех пор, как Рузский своей болезненной нерешительностью бросил на произвол судьбы 20-й армейский корпус, сгинувший в Августовских лесах. И особенно после совещания в Ставке, на котором обсуждался вопрос весенне-летней кампании. Много споров вызвал тогда вопрос о том, чей фронт важнее: Юго-Западный или Северо-Западный. Командующий Иванов доказывал, что Северо-Западный фронт находится в исключительно благоприятных условиях и что за него нечего беспокоиться, а вот его фронт – самый важный – в тяжелом положении. В этом споре Рузский проявил большое самообладание, чтобы не ответить Иванову резко. Положение Северо-Западного фронта в это время было особенно тяжелое: три корпуса были неизвестно где, правый фланг обойден противником…
– Не нужно говорить о том, какой фронт сегодня главнее, – решительно возразил Рузский. – Важно решить одно из двух: или решительными действиями опрокинуть неприятеля и в таком случае принять сообща меры к этому выполнению, или лучше ограничиваться лишь частными действиями.
Настаивал он на первом варианте, для чего предлагал отойти на ближний укрепленный рубеж и избыток войск перебросить на правый берег Вислы и упереться левым флангом не в Вислу, а в укрепленный пояс Новогеоргиевск – Згеж. Этим, по его мнению, он планировал сократить свой фронт для того, чтобы создать «сильные резервы до выяснения направления главного удара неприятеля». При этом он считал, что отход под давлением противника очень труден и рискован, а также чреват потерей тяжелых орудий и техники, поэтому предлагал заблаговременно оставить позиции.
Генерал Иванов категорически заявил, что такой отход оголит его правый фланг и заставит и его войска также отойти.
– Сколько нам еще отходить без боя? – взорвался тогда Николай Николаевич. – Пора и честь знать! Своим отходом вы поставите под удар войска Юго-Западного фронта, что может привести к прорыву обоих фронтов. Я принял решения позиций не покидать, и быть в готовности контратаковать противника на всех направлениях.
По резкому тону Верховного уже тогда всем стало ясно, что ему порядком надоели постоянные отговорки Рузского по поводу последних стратегических неудач, в которых он винил командующих армиями, военное ведомство и даже вражескую разведку, но только не себя.
Но не это больше всего взволновало Баташова, узнавшего неожиданную новость. У него защемило сердце от ощущения тревоги. Тревоги за то, что теперь ему не удастся довести до завершения главное дело его последних нескольких лет – создание в штабе фронта живого, оперативно функционирующего организма, способного не только контролировать военные секреты, но и активно бороться с вражеской разведкой и ее довольно разветвленной агентурой. Конечно, большинство его мыслей и предложений нашли отражение в ряде инструкций и наставлений по контрразведке военного времени, и даже в российском уголовном праве, но до совершенства было еще далеко. А он так хотел, чтобы доведенный до совершенства опыт работы его контршпионского отдела распространялся по другим фронтам и армиям, внося свой достойный вклад в победу над врагами!
А опасаться было чего. Так уж повелось в российской армии, что с новым командующим почти полностью обновляется и его штаб, в котором, как правило, все ключевые должности занимали его соратники. А это значит, что непременно заменят и начальника контрразведки…
К великому удивлению Баташова, новый командующий Северо-Западным фронтом генерал от инфантерии Алексеев оставил его в прежней должности.
Будучи представленным новому генерал-квартирмейстеру фронта генерал-лейтенанту Пустовойтенко, Баташов рассказал своему новому начальнику об успехах и делах, находящихся в разработке контршпионского отдела, о своем видении работы контрразведчиков на время весенне-летней кампании.
Баташов знал Пустовойтенко еще в бытность того Первым обер-квартирмейстером ГУГШ. С началом войны он был назначен обер-квартирмейстером штаба армий Юго-Западного фронта и вот уже вслед за Алексеевым перекочевал в штаб Северо-Западного фронта. Сталкиваясь с Пустовойтенко по службе в Главном управлении Генерального штаба и в Ставке, Баташов составил о нем довольно хорошее мнение как о человеке, прежде всего отдающим себя службе. Правда, в должности генерал-квартирмейстера фронта он ничем особым себя не проявил. Однажды, по просьбе Бонч-Бруевича, Баташов наведывался в штаб Юго-Западного фронта, чтобы организовать взаимодействие с контрразведкой соседей, но наткнулся на стену непонимания не только в штабе, но и в генерал-квартирмейстерской службе, где контрразведкой занимались от случая к случаю.
Вот и теперь, докладывая Пустовойтенко о своих планах, Баташов заметил в глазах своего нового начальника нетерпение и скуку.
– Я наслышан о ваших успехах и искренне рад, что вы будете служить под моим началом, уважаемый Евгений Евграфович, – равнодушно промолвил генерал-квартирмейстер, – мне кажется, что ваша неустанная деятельность позволит нам своевременно и в тайне от противника осуществлять задуманные в штабе операции…
– Я бы хотел, чтобы вы внесли в план контрразведки свои коррективы в связи с видами главнокомандующего на весенне-летнюю кампанию, – напористо промолвил Баташов, чувствуя полное безразличие начальника.
– А вот этого, Евгений Евграфович, не надо. У нас в штабе не любят, когда всадник пытается бежать впереди лошади. Все будет в свое время. Но раз вы выражаете свое нетерпение, то я, пожалуй, могу предложить вам довольно спешное дело. В ваше отсутствие в штаб из крепости Либава поступила депеша по вашему ведомству. Вот, прочтите, – генерал достал из папки телеграмму и протянул ее Баташову.
Генерал-квартирмейстеру
штаба Северо-Западного фронта
Совершенно секретно
Лично
ДОКЛАД
по контрразведывательному отделению
при штабе Северо-Западного фронта
10 марта 1915 г. № 2905
Мною получены агентурные сведения о том, что командир порта Императора Александра III контр-адмирал Форсель хотел устроить обед и пригласить на таковой взятых в плен с подбитого «Парсефаля», обстреливавшего бомбами г. Либаву, немецких офицеров и всех своих офицеров, ему подчиненных.
Поступком адмирала Форселя были возмущены наши офицеры, причем капитан II ранга Никифораки сказал адмиралу Форселю, что если за обедом будут пленные, то никто из офицеров присутствовать не будет.
Сведения эти будто бы известны подполковнику Степанову и ротмистру пограничной стражи Яришкину.
Запрошенный мною по этому поводу помощник начальника Курляндского губернского жандармского управления в г. Либаве уведомил меня, что 4 пленных германских офицера, снятые с подбитого в Либаве «Парсефаля», были доставлены в помещение «Воздушный Замок» в порте Императора Александра III; там был приготовлен обед и накрыт стол в офицерской столовой, в каковой комнате на мягком диване сидели два старших германских офицера. Командир порта генерал-майор Владимир Петрович Форсель намеревался посадить за общий офицерский стол и пленных офицеров, но присутствовавший там старший офицер пограничной стражи подполковник Степанов запротестовал, и тогда и морские офицеры, в том числе и капитан II ранга Никифораки присоединились к мнению подполковника Степанова, находя неудобным совместный с германскими офицерами обед; прочим двум германским офицерам и 3 нижним чинам был в смежной комнате дан обед и подле приборов стояли бутылки на вид из-под пива, но что в них находилось точно неизвестно.
Генерал Форсель был любезен в обращении с пленными офицерами; они были доставлены на автомобиле на вокзал и отправлены до Риги в вагоне I класса; распоряжение о помещении их в вагоне I класса исходило якобы от генерала Форселя.
В делах Отделения имеются сведения, что жена Форселя, урожденная Эльза Клебеке, бывшая германская подданная. Она состояла второстепенной актрисой гастролировавшей в Либаве труппы, вела довольно свободный образ жизни, принимая ухаживания мужчин, преимущественно офицеров, а затем, сойдясь с Форселем, сожительствовала с ним несколько лет, а около 4-х лет тому назад вышла за него замуж; по слухам, ее родная сестра в Германии находится замужем за полковником Генерального штаба, служившим в Кенигсберге.