Сторож в гимназию Яблочкова не пустил:
– Не положено. Испытания.
Пришлось идти в участок, просить содействия у исправляющего должность пристава первого участка Литейной части коллежского советника Батьякова. Тот сыщику не обрадовался:
– Без вас дел по горло. Который месяц за двоих тяну. И помощника взять не разрешают, и в должности не утверждают. Тянут и тянут с решением. Полицмейстер советует громкое дело раскрыть, тогда, мол, сразу. А у меня, как на грех, тишина.
– Я очень вас прошу, Валериан Николаевич, – в который раз повторил Яблочков.
Батьяков со вздохом встал из-за стола.
Глава третья
Лавка в Апраксином дворе досталась Степану Пятибрюхову по наследству. Однако после крестьянской реформы провинциальные помещики, главные его клиенты, заказывать мебельную фурнитуру перестали. В прежние-то времена всю мебель им делали крепостные столяры, трудившиеся за харчи. А после реформы пришлось им деньги за работу платить. Дешевле оказалось готовое изделие с фабрики заказывать. А фабрики в пятибрюховской фурнитуре не нуждались, сами ее из-за границы возили.
Разум подсказывал Степану Порфирьевичу лавку закрыть, но сердце слушать его не хотело. Как своими руками отцовское детище загубить? Что на это общество скажет?
В Духов день[34]торговля никогда не велась. Степан Порфирьевич с самого утра у зеркала расчесал волосы и бороду, надел новый кафтан, подпоясал его самым дорогим кушаком, помолился перед иконами и отправился в Летний сад на смотрины. Тридцать лет, считай, ему стукнуло, пора наследников заводить. Сваха объяснила, по какой именно аллее Поликсена Осиповна с матушкой будут прохаживаться, дабы будущие жених и невеста смогли друг друга рассмотреть.
Но Поликсену в тот день увидеть не довелось. «Пожар, пожар!» – закричали посетители Летнего сада хором, как только Пятибрюхов прошел через Невские ворота. Степан Порфирьевич задрал голову и поверх шпалер[35]увидал вдалеке огромное черное облако.
– Апраксин горит. И Щучий! – услышал он крики.
Искать Косую аллею, где ожидала Поликсена, было некогда. Степан Порфирьевич бросился бежать напрямки к Инженерному замку, оттуда по Садовой к Апраксину. Из лавки ничего спасти не удалось, огонь был настолько силен, что даже бронзовые ручки для шкапов расплавились. Отстраиваться заново, несмотря на вспомоществование правительства, Степан Порфирьевич не стал, понимая, что бессмысленно. Начал собирать долги. Дебиторы, зная ситуацию, рассчитывались с ним медленно, вместо денег норовили неликвидный товар всучить. Так, помещик Ящиковский прислал подводу срубленных сосен. Степан Порфирьевич знать не знал, куда их девать. Кто-то посоветовал распилить на доски. И сие принесло неожиданный доход. Невероятный доход! С руками у Пятибрюхова доски оторвали – как раз Апраксин и Щучий начали отстраивать, и строительных материалов не хватало. На рубль долга Пятибрюхов получил два с полтиной. И решил обзавестись собственной лесопилкой. Часть денег ссудили раскольники-единоверцы, с остатком суммы поспособствовал знакомец, квартальный надзиратель Адмиралтейской части Крутилин, который свел Пятибрюхова с земляком Аристархом Гневышевым, управляющим торгового дома «Киселев и сыновья». Его хозяева как раз затеяли строительство доходного дома и сильно нуждались в досках. Пятибрюхов, благодаря Аристарху Матвеевичу, получил от них крупный аванс.
1 июля 1871 года, вторник
Крутилин с завистью оглядел солидный, с портиком из дорических колонн двухэтажный особняк на берегу Малой Невки, обнесенный забором высотой в сажень. Подошел к воротам, покрутил ручку звонка:
– Чего желаете? – спросил открывший калитку бородатый верзила в черной косоворотке.
– Степан Порфирьевич дома?
– Смотря кто спрашивает, – честно ответил верзила, с подозрением разглядывая посетителя.
– Начальник сыскной полиции, – сыщик подал визитку.
Купец тотчас принял Крутилина в обставленном мебелью из карельской березы кабинете.
– Какими судьбами? – раскрыл он объятия.
– Да так, пара вопросиков, – уклончиво произнес Иван Дмитриевич, рассматривая старого приятеля: раздобрел, погрузнел, поседел, утратил добродушие во взоре, не суетится, как прежде, говорит степенно, на равных. Но одет по-прежнему по старинке: долгополый темного цвета кафтан, русская рубаха и плисовый жилет. В левой руке между средним и безымянным пальцами – лестовка[36].
– Коньяк, сигару?
– Ты что, веру поменял? – удивился Крутилин.
– Что вы, как можно? Баловство сие, – Степан Порфирьевич пододвинул коробку «гаван» к сыщику, – для дорогих гостей держу. Курите, не стесняйтесь, я привык.
– Как Поликсена Осиповна?
– Лучше всех. Третьего в животе носит. Вернее, пятого. Двое-то в младенчестве скончались, Царствие им небесное, – Степан Порфирьевич перекрестился двумя перстами на икону. – А как ваша Прасковья Матвеевна поживает?
– Тоже слава богу, – соврал Крутилин.
Брак его трещал по швам, разрывался он между семьей и любовью.
– Внимательно вас слушаю, Иван Дмитриевич, – быстро покончив с церемониями, взял быка за рога купец.
– Аристарха Гневышева помнишь?
– Как не помнить! Много добра мне сделал.
– Не всем так повезло…
– Что, и вам остался должен?
– Тысячу рублей. Для вас, купцов, это пшик, а для мелких чиновников вроде меня – большие деньги.
– Так вот почему на похороны не пришли…
– Нет, не потому. Занят был. А ты, говорят, семье Аристарха помогаешь?
– Ну, чем могу. Боженька ведь делиться велел. С переездом вот помог. Костик, сын Аристарха, Сенечке моему латынь преподает[37]. А как Варька подрастет – Капу к ней в училки приглашу. Если, конечно, захочет.
– Как часто Костик к вам приходит?
– Три раза в неделю.
– Вчера приходил?
– Сейчас узнаем.
Пятибрюхов позвонил в колокольчик. Одна из дубовых дверей его кабинета тотчас отворилась, и в нее вошел высокий поджарый молодой человек в темно-сером армяке с такими же длинными, как у Пятибрюхова, волосами и с бородой.
– Узнаете, Иван Дмитриевич? – спросил Пятибрюхов.
– Никак Обожженыш?
Во время страшного пожара 1862 года лавка скобяных товаров купца Поносова сгорела вместе с хозяином и приказчиками. Спастись удалось лишь мальчику-сидельцу Феде Рыкачеву. Пятибрюхов из жалости взял его на службу.
– Он самый, – гордо сказал Степан Порфирьевич. – Как сына люблю. В Англию отправлял его на учебу. Вернулся оттуда полгода назад, теперь – моя правая рука.
– Доброго дня, – поклонился в пояс молодой человек.
– Костик Гневышев вчера приходил? – спросил его Пятибрюхов.
Обожженыш тотчас кинул быстрый взгляд на хозяина, Крутилину показалось, что Пятибрюхов ему кивнул.
– Да.
– В котором часу? – уточнил Иван Дмитриевич.
– Как всегда, в шесть вечера.
– А ушел?
– Тоже как всегда, в семь.
– Ты его видел?
– Да, он перед уходом всегда заходит ко мне за оплатой.
– Сколько ему за урок причитается? – спросил Крутилин.
Денег в карманах Костика не обнаружили, может, они и стали причиной преступления?
– Рубль.
– Рубль? – удивился Крутилин и повернулся к Пятибрюхову. – Не маловато ли, Степан Порфирьевич?
– Наоборот, переплачиваю из-за желания помочь их семье. За рубль-то хоть студента можно нанять, хоть приват-доцента. А Костик кто? Обычный гимназист.
– А про дорогу ты не забыл? Не всякий извозчик сюда за полтинник поедет.
– Какой извозчик? Кто нуждается, ходит пешком, – объяснил Пятибрюхов. – Я в его годы тоже извозчика не мог себе позволить.
– Ничего странного, необычного вчера не заметил? – обратился Крутилин с вопросом к Федору Рыкачеву. Вдруг Костик пришел к Пятибрюховым уже с синяками на лице?
Тот наморщил лоб, подумал немного:
– Заметил, – признался Рыкачев.
– Что? – взволнованным тоном спросил Пятибрюхов.
– Нервозность, некоторую рассеянность, озабоченность. Что в общем-то вполне объяснимо: сегодня Костику экзамен предстоял. Я пожелал ему сдать его на отлично.
– А… Ты про это, – облегченно перевел дух Степан Порфирьевич. – А почему Костиком интересуетесь, Иван Дмитриевич?
– Потому что его убили, – равнодушным тоном сообщил Крутилин, отодвинув кресло так, чтобы одновременно видеть и купца, и его помощника.
Что-то в их поведении сыщика настораживало.
Оба вздрогнули, потом испуганно переглянулись, затем дружно развернулись к иконам и перекрестились. Купец двумя перстами, Рыкачев – тремя.
– За что его убили? – спросил Пятибрюхов.
– Не знаю. Но выясню. Обязательно выясню. Затем и приехал.
– Помогу, чем смогу. Где сие произошло?
– Где-то здесь, недалеко, тело выловили напротив Колтовской слободы. Не знаете, куда от вас Костик направился?
Федор помотал головой:
– Обычно он домой по Левашевскому проспекту…
– Где такой? – удивился Крутилин незнакомому названию.
– Дорогу, где моя лесопилка, так назвали. В честь генерала, что прокладывал, – объяснил Пятибрюхов.
– Костик по ней всегда шел до Гисляровского переулка, сворачивал на Бармалееву улицу, с нее – на Большой проспект, оттуда – на Каменностровский. И уже по нему – к Троицкому мосту. Так быстрее, чем через Биржевой, – обрисовал обычный путь домой Гневышева Федор.
Крутилин записал его слова в блокнот:
– Поручу агентам всю дорогу прочесать. И опросить рабочих с твоей лесопилки, Степан Порфирьевич.
– За них ручаюсь. Все – единоверцы. Не пьют, не курят, даже не сквернословят.
– На воротах тот же человек стоит, что и вчера? – уточнил сыщик.
– Хотите опросить? – догадался Пятибрюхов.
Крутилин кивнул.
– Федор, ну-ка сбегай за Николаем.
Ивану Дмитриевичу опять показалось, что купец с помощником быстро переглянулись. Нет, они явно что-то скрывают. Что? Имеет ли сие отношение к убийству Гневышева?