[46]на месте.
3 июля 1871 года, четверг
Первым делом Яблочков отправился на квартиру Гневышевых.
– Клиентов к Капочке приходило много, – поведала Степанида. – Шила она тщательно, брала по-божески, вот люди и тянулись. Всех и не вспомню.
– Меня интересуют только мужчины.
– Мужчины? Откуда им взяться? На перелицовку вещи сдают женщины. Мужчины редко когда. Ну, разве Фаддей Фаддеевич, что под нами живет.
– Род занятий?
– Стряпчий.
– Женат?
– Фаддеич-то? Уже и внуки у них. Мальчонке пять, а девочке шесть. Родители ихние – сын Фаддеича и невестка – от холеры померли, вот его супруга с ними и сидит, никуда не выходит. Он сам и по лавкам, и к сапожнику, и к Капочке…
Степанида промокнула фартуком мокрые от слез глаза.
– Кто еще из мужчин сдавал ей вещи? – спросил Арсений Иванович.
– Зеленщик. Тоже достойный человек. То капусточку подарит, то фунт моркови. Вот Капочка денег с него и не брала.
– Молодой?
– Молодой. Шестидесяти еще нет.
– Кто еще?
– Больше не вспомню.
– Кто из приятелей Костика у вас бывал?
– Последний год никто не приходил. Один Пашка Невельский.
– Какие у Капы с ним были отношения?
– Никаких. Только «Здрасте». Злилась на него за то, что Костика к табаку пристрастил и к водке. Раньше-то про то я молчала в тряпочку, а теперь, когда никого из Гневышевых на свете нет, могу открыть правду. Костик, как только с Пашкой связался, каждый день в лавку купца Анисимова стал забегать по дороге в гимназию, чтобы фляжку отцовскую водкой наполнить.
– Гимназистам ведь не положено отпускать.
– Мало ли что не положено?
Во входную дверь неожиданно постучали:
– Иду, иду, – закричала Степанида и, поясняя на ходу Яблочкову, поковыляла к двери. – Гробовщик должен прийти. Спасибо Государю Императору. Не знаю, что и делала бы без его «катеньки»? Шутка ли, троих похоронить? Даже по шестому разряду. Денег-то – ни копейки, хоть без гробов закапывай.
Но Степанида ошиблась, в квартиру зашел почтальон:
– Гневышева Анна Сергеевна здесь проживает? – осведомился он.
– Нет, – заплакала кухарка. – Уже нет.
– И где ее искать? – деловито уточнил почтальон.
– А в чем, собственно, дело? – спросил Яблочков.
– Телеграмма ей.
– Дайте-ка.
– Не положено. Указано, что в собственные руки.
– Я из сыскной полиции.
– Не положено, – попятился от Яблочкова почтальон.
– Двое жильцов из этой квартиры убиты. А ты станешь третьим, если телеграмму не отдашь, – Арсений Иванович привычно сунул руку в карман сюртука, позабыв, что ремингтон у него забрал поджигатель.
Но оружие не понадобилось, почтальону достаточно было высказанных намерений. Трясущимися руками он достал из сумки запечатанную депешу:
– Если желаете, и остальные отдам, только не убивайте.
Яблочков быстро прочитал:
«Живем даче тчк поэтому телеграмма опоздала зпт встретить Капу не смогли тчк».
– Кто такой Перелыгин-Волынский? – спросил Арсений Иванович Степаниду, прочитав имя отправителя.
– Аннушкин троюродный брат. В Москве живет. Как же я про него забыла? Надо известить его про похороны. Вдруг успеет?
Крутилин почесал бакенбарды. Неужели Прыжов оказался прав? Если Капитолина Гневышева жива, такой конфуз случится… Нет! Этого не может быть!
– Я еду в Москву, – предложил Яблочков.
– Успеется, – осадил его Иван Дмитриевич. – Сперва разошлем телеграммы. Одну – в адресный стол Москвы. Если там на вокзале Капу не встретили, должна была в гостиницу отправиться или в меблирашки, где бы ее обязательно прописали. Вторую депешу дадим в село Быково Бронницкого уезда, откуда отправлена сия телеграмма. Глянь-ка в «Справочную книгу Московской губернии», имеется в том селе становой?
Яблочков открыл стеклянную дверцу книжного шкафа, пробежался глазами по корешкам, нашел нужный, вытащил, быстро пролистнул:
– А село-то крупное: триста семьдесят три жителя, железнодорожная станция. Не только пристав, там сам исправник проживает.
– Как его звать-величать?
– Надворный советник Гюббе Роберт Юльевич. Но, простите, не понимаю, ему-то зачем отправлять телеграмму?
– Пусть господин Гюббе перешлет нам текст депеши, которую получил Перелыгин-Волынский. А заодно выяснит, откуда была послана, кем и когда. Сдается мне, не Капа ее отправляла.
– А кто?
– Наш Злодей. Уж больно ловко он следы заметать умеет. Ты всех, кого надо, опросил?
– Помилуйте, только начал…
– Тогда что тут делаешь?
Яблочков успел опросить два десятка человек: соседей Гневышевых, владельцев лавок, где закупались продукты, нанес визит доктору, который пользовал Анну Сергеевну, зашел в аптеку. Все опрошенные мужчины Капу прекрасно знали, восторгались ее красотой и голосом, но все, увы, имели крепкое инобытие и на вечер воскресенья, и на понедельник. И никто из них не подходил под описание Злодея.
К шести вечера Яблочков вернулся в сыскное.
– Иван Дмитриевич только что уехал, – сообщил ему Фрелих.
– Куда?
– На Николаевский вокзал. Сказал, как появишься, и тебя туда направить.
– Зачем, не знаешь?
– Увы, – вздохнул Фрелих.
Вчера Крутилин спросил его напрямую:
– Сколько тебе платит Лепковский?
Фрелих ответил словами «бутербродника»:
– Лепковский? А кто это?
– Иван Дмитриевич весь день ждал телеграммы из Первопрестольной. А как получил, сразу на вокзал поехал. Расскажешь потом, в чем дело? – попросил Фрелих.
Яблочков на ходу кивнул.
Николаевский вокзал из-за огромного дебаркадера походил на храм. Сходство сие усиливалось тем, что при входе мужчинам зачем-то следовало снять головной убор.
Яблочков быстрым шагом дошел до телеграфной станции, где и нашел Крутилина, стоявшего в очереди с красным от гнева лицом:
– Начальник телеграфа, видите ли, на службе находится лишь до шести. А вне очереди меня сама очередь не пускает.
– Подумаешь, начальник сыскной, – продолжил прерванное появлением Яблочкова препирательство стоявший впереди Крутилина генерал-майор. – Подумаешь, убийства. Я что, из-за них на поезд должен опоздать[47]?
По гулявшим по лицу Ивана Дмитриевича желвакам Яблочков понял, что язык у начальника чесался сильно, и он с трудом себя сдерживал.
Большинство подаваемых на вокзале телеграмм были одинаковыми: «Поезд номер тчк вагон номер тчк встречайте тчк фамилия». Для удобства отъезжающих сей текст (с необходимыми пробелами) был отпечатан на бланке, достаточно было лишь его заполнить. Капа (или тот, кто отправил от ее имени телеграмму) так и поступила, ведь никакого другого текста в ее телеграмме не было. О ее содержании питерских коллег известил исправник Бронницкого уезда Московской губернии Гюббе. Также он сообщил, что потомственный дворянин Перелыгин-Волынский, которому была губернии Гюббе. Также он сообщил, что потомственный дворянин Перелыгин-Волынский, которому была адресована депеша, сильно встревожен тем, где все-таки провела минувшую ночь его племянница и почему до сих пор она не приехала к нему в Быково? Ведь добраться туда она могла и сама, потому что на даче бывала, и не раз. А если даже позабыла точный адрес, его могли подсказать дворники доходного дома на Остоженке, в котором Перелыгин-Волынский проживает зимой. Дом этот Капе тоже хорошо известен – семейство Гневышевых всегда в нем останавливалось при посещениях Москвы.
– Значит, Капа выехала из Питера в понедельник в восемь вечера, – стал размышлять Арсений Иванович.
– Быть того не может! – шепотом, чтобы не услышала очередь, возразил Крутилин. – Телеграмма – очередная уловка Злодея.
– Почему вы так уверены?
– Прочти-ка ответ из адресного стола.
– «Девица Капитолина Гневышева в Москве не прописывалась», – пробежал глазами по депеше Яблочков. – Но ведь она могла заночевать у каких-то знакомых. Надо опросить кондуктора восьмого вагона, в котором Капа следовала. Интересно, состав уже вернулся в Петербург или нет? Прикинем: выехал почтово-пассажирский поезд в понедельник вечером, прибыл в Москву в среду в час ночи. Обратно в столицу отправился в тот же день в восемь утра и, значит, сегодня днем прибыл. Вероятно, кондуктор сейчас у себя дома, отсыпается.
– Его опросить всегда успеем. Сперва надо взглянуть на бланк, определить, кто его заполнял, Капа или нет? Ты же видел ее тетрадки. Сможешь почерк узнать?
– У Капы довольно обычный. Без каких-либо характерных штрихов. Таким пишут сотни, если не тысячи. Мы только зря теряем время. Надо опросить кондуктора.
– Терпение, пара человек перед нами остались.
Генерал-майор обернулся:
– Кого это, милостивый государь, вы человеком обозвали? Я вам разве половой? Немедленно извинитесь, иначе – дуэль.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, – пытаясь сохранить серьезность на лице, произнес Крутилин. – Конечно же, человеком назвать вас ну никак нельзя.
И когда удовлетворенный генерал-майор отвернулся, прыснул в кулачок. Яблочков тоже с трудом удержался от хохота.
– Сыскная полиция, – предъявил удостоверение Иван Дмитриевич, когда наконец подошла их очередь. – Мне требуется взглянуть на телеграмму девицы Гневышевой, отправленную…
– Постановление судебного следователя имеется? – не дослушав, уточнил телеграфист.
– Мне всего лишь посмотреть.
– Без постановления – только с позволения начальства. Завтра приходите. Следующий!
Крутилин в ответ вытащил револьвер:
– Телеграмму! Живо! – Очередь замолкла, а телеграфисты перестали стучать ключами. – Я расследую убийство гимназиста и его сестры.
– Дело Гневышевых, – очень кстати вспомнил стоявший в очереди за полицейскими господин с профессорской бородкой.
– И покушение на чиновника полиции, – продолжил Крутилин. – Преступник пытался сжечь его заживо.